Описание
XIX век. Непредсказуемый мошенник и князь, занимающий в светском обществе особое положение – что могло их связывать… и что могло втолкнуть в будни молодой женщины, далёкой от интриг? Курьёзные моменты возникают сами собой, а жизнь Ольги разбавляется событиями яркими и порой выбивающими почву из-под ног.Вопросы без ответов, догадки, заводящие в тупик; и при этом никуда не отступает навязчивое ощущение, что причина происходящего в ней самой… Разобраться в своих желаниях порой сложней, чем в мировой политике, но если потребность вырваться из замкнутого круга не стихает, то жизнь сама начинает давать уроки понимания. Остаётся лишь активно подключиться к процессу и перехватить инициативу.
Выбор всегда остаётся за нами.
Купить книгу: www.litres.ru/yana-vovk/aferist-i-karerist/
Характеристики
| Отрывок |
АФЕРИСТ И КАРЬЕРИСТ — Пройтись бы танком по стереотипам! — Не танком — экипажем. — Всё равно жалко… ГЛАВА I С ВАМИ НЕ СОСКУЧИШЬСЯ… «Последний вечер в дороге, ночь в трактиришке, ещё немного мучений, — маркиз мысленно загибал пальцы, — и здравствуй, мой Санкт-Петербург!» Чем ближе к северной столице, тем меньше надежд на раннее тепло. Тысяча восемьсот двадцать шестой год в этих краях весну ещё не вспоминал — всё было тщательно занесено снегом, за окнами экипажа тянулось однообразие, которое склоняло если не к размышлениям, то ко сну. Маркиз де Шале выглянул в окно и тут же откинулся на спинку сиденья, еле сдержав стон. На его холёном лице нетерпение сменилось скукой, и в глазах, цвета отдалённо похожего на зелёный, угас последний интерес к происходящему. Он поднял воротник шубы, непременно модной в России зимой, и спрятал пальцы в длинные рукава. — Пожалуй, надо вздремнуть, иначе я вывихну челюсть, — сообщил он спутнику, и, тягуче зевнув, ущипнул себя за ухо. — А вы не хотите поспать? — Гостиница скоро, — напомнил Ильин, тоже выглядывая в окно. — Ха! Очередной клоповник! — маркиза передёрнуло. — Каждая ночь в подобном заведении становится для меня настоящим испытанием. Увы, мой друг, не все столь выносливы и мужественны, как географы-путешественники. Поёжившись то ли от холода, то ли от ощущений, вызванных предстоящим ночлегом, Шале в который раз недоумённо посмотрел на спутника — маленький, щуплый, а сутками мог безнаказанно не спать и мёрзнуть… ни денег, ни семьи, ни славы, зато точно знал, зачем топтал эту грешную землю. «Тоска», — решил про себя маркиз, и, поправив подушку, прикрыл глаза. «Дитя», — усмехнулся про себя Михаил Иванович, глядя, как тот сунул ладонь под щеку и потешно сгримасничал. «Дитю» было лет тридцать пять, не больше. Ильин настолько привык за время поездки к лицу маркиза, что память начинала его подводить: казалось, будто это лицо он уже где-то видел, и что-то неуловимо знакомое было в потешной мимике, привычке морщить нос и лукавом прищуре. Но чем больше Михаил Иванович напрягал память и строил предположения, тем отчётливей понимал, что их пути не могли пересекаться хотя бы по той причине, что слишком далеки они были друг от друга — по образу жизни, мышления и социальному положению в обществе. К тому же лицо маркиза было запоминающимся: без особых примет, но очень пропорционально начерченное матушкой-природой, по-мужски красивое, привлекательное. Заметив такое лицо, его легко было бы вспомнить. Ильин сам носил баки, видел их на сотнях других мужчин, но не предполагал, что кому-то они могут настолько идти. Маркиз умел носить всё: и те самые баки, и модно зачёсанные тёмно-русые волосы, и дорожный костюм, и шубу. Его можно было бы назвать элегантным, если бы не некоторые привычки, в том числе и привычка брюзжать. Весьма неоднозначно воспринимался этот француз — при всех его природных и материальных данных он вызывал своим поведением необъяснимую симпатию и снисходительность одновременно. Иногда Ильин видел, что маркиз действительно утомлён и раздражён неудобствами длительного переезда, но чаще за ним наблюдалось некое детское дурачество, от которого сам маркиз, казалось, получал удовольствие. Уже после первого дня знакомства, этого удивительного француза воспринимать серьёзно становилось нелегко. А всё началось с того, что с месяц назад маркиз де Шале разыскал Михаила Ивановича в Лионе и передал ему пакет от генерала Бенкендорфа[1] с настоятельным приглашением вернуться в Петербург. На недоумение географа маркиз ответил весьма пространно, и убедителен был лишь в том, что генерал устраивает будущее России. Надежда на то, что будущее России как-то связано с последними географическими открытиями, внушила Михаилу Ивановичу определённые мысли и поторопила принять неожиданное приглашение… Полдороги Шале настойчиво вспоминал свою юность: блестящее образование, путешествие по Европе, престижные салоны. Ильину пришлось узнать о подробностях, на которые он никак не рассчитывал, и от которых некуда было деться. Но, по мере приближения к Петербургу, маркиза всё основательней стало клонить к разговорам о России, о жизни этой загадочной страны, о русских и об их привычках. Он много говорил о своём писательском труде и намерении раскрыть новые образы, правда, какие именно, не уточнял. Француз расспрашивал обо всём, что приходило на ум, иногда вынимал довольно потрёпанную тетрадь и что-то в ней записывал, или пытался зарисовать. Не один карандаш был безжалостно сломан и выброшен по ходу творческого процесса, сопровождавшегося яркими комментариями самого творца. И всё же деревья в набросках были вполне узнаваемы, а вопросы к географу вполне безобидны… — Жак, задувает, — Шале подтянул ноги и поёжился. Камердинер маркиза, самый молчаливый из спутников, был молод, но понятлив и проворен. Ничего не уточняя, парень укутал ноги хозяина. Маркизу надоело молчать. — И сон не идёт, — вздохнул он, открывая глаза. На круглом лице Жака отразилось ожидание: когда хозяин не знал, чем себя занять, парню приходилось туго. Но маркиз обратился к географу, и Жак задвинулся в свой угол, искренне надеясь, что какое-то время о нём не вспомнят. — Я когда закончу свою книгу, — воодушевлённо заговорил Шале, — то непременно подарю вам, Мишель, экземпляр, или даже два. От вас я узнал интересного больше, чем от всех моих знакомых, вместе взятых. Их жизни довольно скучны, будто выстроены по одному образцу. — И как же вы назовёте книгу? — спросил Ильин скорее из вежливости, чем из любопытства. — «Великие судьбы», или что-то в этом роде. С названиями у меня всегда затруднения. Получается либо красиво, либо умно. И знаете, чаще приходится выбирать первое. — Честно говоря, не читал ни одной вашей книги, — не без сожаления признался Михаил Иванович. — Надеюсь, это хорошие книги. Как-то один мой знакомый рассказал мне притчу, которую, пожалуй, писателям знать гораздо полезней, чем географам, — и, видя любопытство маркиза, продолжил: — Попали однажды сочинитель и разбойник в ад, сидят они в котлах по соседству… проходит некоторое время, и под котлом разбойника огонь начинает стихать, а под котлом сочинителя наоборот — разгораться. «Как же так? — спрашивают они. — Почему?» А им отвечают: «Грехи разбойника со временем забылись, а книги сочинителя всё ещё попадают в руки людей». — О! Можете не сомневаться, Мишель, я полностью осознаю ответственность, которую берёт на себя писатель… м-м-м… владеющий словом да не опошлит! — с пафосом произнёс маркиз, впечатлённый то ли притчей, то ли собственным остроумием, и сразу перешёл от абстрактного к конкретному: — Вы говорили недавно про ваших студенческих друзей: Батутина и Стеглова. Не один ли из них был когда-то опекуном князя Артемьева? — и, не дав собеседнику ответить, понёсся дальше: — Кажется, господин Стеглов. Не так ли? Я ведь питаю к князю самые искренние дружеские чувства. Не могли бы вы рассказать подробней о его судьбе? — Почему бы вам не спросить у самого князя? Он хоть и был воспитанником моего друга, но я не так много знаю, чтобы рассказывать. — Расспросить князя не просто, — безобидно усмехнулся маркиз. — У Георгия Павловича довольно сложный характер, и мне долго придётся объяснять ему, как много значит для меня моя книга. Вы ведь тоже, Мишель, натура увлечённая, и ради своих трудов готовы терпеть неудобства, подвергать себя опасности, ждать, искать и надеяться. Это наша судьба: вечный поиск. Ильин пожал плечами. Он не задумывался над вопросами, уводившими в туманные рассуждения, но его спутник вёл себя так компанейски, и так легко заводил разговор на любую тему, что отмолчаться рядом с ним было практически невозможно. — Что вы хотите знать, маркиз? — Мне просто интересно, как удалось вашему другу из простого гувернёра превратиться в того, кому умирающая княгиня доверила опеку над своим единственным сыном? И не знаете ли вы, Мишель, как оказались они в Харькове? Сменить Москву на Петербург — это я понимаю. Но зачем после столицы отправляться в такую глушь? Ильин удивлённо посмотрел на француза — зная о том, что князь жил в Харькове, трудно было не знать историю, предшествовавшую тому. — Ну, я слышал кое-что краем уха, — маркиз потешно сморщил нос. — Какая-то неприятная мелочь при дворе… Михаил Иванович не улыбнулся. Из-за этой «мелочи» княгине пришлось покинуть Петербург. Она вернулась с сыном на родину, а Стеглов, всё бросив, последовал за ними. Наверное, Пётр действительно любил эту женщину, если смог решиться на такой поступок: отказавшись от долгожданного места в лучшем из журналов, оставив столицу и друзей, помчался вслед за той, которая пренебрегала им, и которой пренебрегли потом другие. Ильин невольно окунулся в прошлое. Безудержный полёт идей, желаний и надежд… — И как долго князь прожил в Харькове? — снова поинтересовался маркиз, не склонный отступать. — Точно не припомню, — Ильин посмотрел сквозь собеседника, застряв в своих воспоминаниях, по его узкому обветренному лицу заскользили едва уловимые тени. — По-моему, предостаточно для того, чтобы успеть обзавестись пикантными историями, — заметил Шале и принялся перекладывать свои подушки. Их было всего три, но тем сложнее оказалась задача. Красный цвет хорошо сочетался с коричневым, зато коричневая подушка была самой жёсткой, а синюю нельзя было положить на красную. Жак, тоже наблюдавший за происходящим, понял, что сейчас его подушка снова перекочует к маркизу. — А Харьков — это где-то на юге, в Крыму? — вдруг спросил Шале и ловко щёлкнул пальцами в сторону камердинера. — Это Слобожанщина, Малороссия, — объяснил Михаил Иванович, не удивляясь неведению француза. Жак отдал свою подушку, и возня маркиза прекратилась. — Мне как-то князь Георгий говорил, что в Харькове он вёл весьма интересный образ жизни, — осторожно сказал Шале, не сводя с собеседника внимательных глаз. — Воспоминания в хорошей компании могут приобрести совсем иные оттенки, не так ли, мой друг? — француз снизил голос и наклонился к Михаилу Ивановичу. — Князь рассказывал мне о харьковских приключениях… и даже о своём приятеле, тоже сироте. Вы ведь, кажется, приезжали к ним в Харьков? Ильин недоверчиво смотрел на маркиза. Харьковские приключения были приключениями только для князя, а для Стеглова это была одна морока. Не признавая над собой ничьей опеки, Георгий противостоял ему, как мог. Стеглов писал, что, если бы не данное княгине слово, ничто на свете не заставило бы его терпеть все «радости» такого опекунства. Особенно «радовала» Петра Петровича завязавшаяся дружба князя с беспризорником, который промышлял делами отнюдь не ангельскими. Новый приятель Георгия был чуть старше его, но с таким жизненным опытом, что Стеглов хватался за голову. Дружба, которой не находилось ни пояснений, ни оправданий тогда, вряд ли могла стать предметом обсуждений теперь. — Я понимаю ваше удивление, Мишель. Не верится, что князь кому-то рассказывал о той стороне своей жизни, — снова откидываясь на подушки, добавил Шале. — Но, мне показалось, он хранит весьма тёплые воспоминания о той удивительной дружбе… А что с беспризорником стало потом? У него ведь не было возможности делать карьеру при дворе. Ильин посмотрел в окно. Темнота почти заполнила молчаливое пространство. — Беспризорником он был, пока не попал к Стеглову. — И что? — в глазах Шале появился весёлый блеск. — Да можно сказать, ничего. — Неужто мальчишка оказался таким неподдающимся? — Дело не в том, — Михаил Иванович свёл брови. — Я точно не знаю, что произошло. Однажды он то ли ушёл и не вернулся, то ли попал в какую-то переделку и погиб… Не могу сказать. Пропал, и никакие поиски не помогли. Маркиз перестал улыбаться, но взгляд его оставался всё таким же весёлым. — Ай-яй-яй. Вот беда! А что князь? — Через некоторое время Стеглов увёз князя в Петербург. — И как… — Шале почесал затылок и вдруг вспылил: — Не клопы, так вши! Когда же это всё закончится! М-да… Так на чём мы остановились? — он опять почесался. — И как же столица приняла отпрыска опальной княгини? — Некоторые обстоятельства позволили увидеть в этом юноше не отпрыска опальной княгини, а сына боевого генерала, положившего жизнь за Россию. — Весьма удачные обстоятельства… с легкой руки Жуковского[2]. И что потом? — В столице князь, можно сказать, с головой ринулся в открывшиеся перспективы. Это был уже целеустремлённый, несколько замкнутый молодой человек, принявшийся навёрстывать упущенное. Я редко задерживался в Петербурге — экспедиции, походы… но иногда мы виделись. Князь любил послушать мои рассказы, брал почитать рабочие дневники… — Потом успел удачно жениться, овдоветь и развеять тоску на Кавказе. Карьера, служба, дети. Тут меня настигает впечатление, будто я уже где-то всё это слышал, — маркиз снова вздохнул, но на сей раз, чтобы прекратить разговор. Вскоре экипаж остановился. — Одно утешает, — проворчал Шале, — что завтра я, наконец, вернусь к привычному для меня образу жизни. Хозяйка постоялого двора, невысокая полная женщина без определённого возраста, вручила им ключи от двух «лучших, что ни на есть» номеров, пообещала вкуснейший ужин, и даже велела одному из слуг проводить гостей в комнаты. Михаил Иванович, переступив порог выделенного ему помещения, понял, что здесь не так легко согреться. Не раздеваясь, он прилёг на кровать, встретившую его усталое тело дружелюбным скрипом. Ильин осмотрелся: экономили здесь не только на дровах. На окнах сквозняк шевелил куцые занавески… В «апартаментах» Шале вдруг послышался шум. Через тонкую стену Михаил Иванович различал практически каждый звук. Ещё через миг раздались ругательства, и дверь маркиза хлопнула, извещая всех о его бегстве из номера. Ильин выглянул в коридор, так слабо освещённый, что едва можно было заметить удаляющуюся фигуру француза. Из комнаты напротив высунулось лицо готовой возмутиться женщины. — Успокойтесь, мадам, ничего плохого не произошло, — поспешил разочаровать её Михаил Иванович и быстро пошёл за маркизом. Почти слетев со ступеней, он наткнулся на кого-то, кто собирался подниматься на второй этаж. — Миша! Жив-здоров… Ну, здравствуй, родимый! — крепкий россиянин с пышными бакенбардами оторвал его от пола. — Жив-здоров буду, если не раздавишь, — улыбнулся географ, с трудом выбираясь из могучих дружеских объятий. — Здравствуй, здравствуй, Андрюша. Вот уж не ожидал тебя увидеть. Какими судьбами ты здесь? — Проездом… Я наверх вещи закину и скоро спущусь к тебе, — сказал Батутин, оглядываясь на зал. — Я здесь не сам, Андрей. Меня, как ценный груз, везёт в столицу маркиз де Шале. Спускайся скорей, я буду за одним из столиков… Маркиз был в плохом настроении. Его ухоженные пальцы нервно скакали по крышке стола, не рискуя прикоснуться к прибору, поставленному перед ним. На холёном лице нетерпение выплясывало галоп. — Небеса смилостивились надо мной: я вас дождался! — воскликнул он, как только Ильин сел напротив. — Жак согласен спать и есть, где угодно… Не знаю как вы, Мишель, но я более не намерен находиться в этом… готеле, а потому сообщаю, что нынче буду спать в карете. Даже мороз — ничто в сравнении со здешними четвероногими обитателями. Подумать только, я видел крысу! Михаил Иванович усмехнулся заявлению собеседника, на что тот обиженно фыркнул, и, скрестив руки, спрятал пальцы под мышками, словно боялся лишний раз к чему-либо здесь прикоснуться. Ильин помедлил какое-то время, потом придвинул свою тарелку и взялся за вилку. — Бог мой, вы будете это есть?! Беседа не ладилась. Шале продолжал сидеть на месте, несмотря на угрозы немедленно покинуть заведение. Он ворчал, не утруждая себя подумать об аппетите спутника, и ничуть не смущался тем, что был единственным, кто говорил за столом. — А кто это вас обнимал? — резко меняя тему, вдруг спросил Шале, и, услышав знакомую фамилию, тихо воскликнул: — Батутин? Тот самый? Один из ваших студенческих друзей? Вот уж совпадение! Удивительное, я бы сказал, совпадение. Ильин посмотрел в очень живые глаза маркиза, но не увидел там ничего, кроме обычного любопытства. — Пожалуй, я пойду, — наконец произнёс француз и поднялся с места. — Приятного вам аппетита, Мишель. И будьте крайне осмотрительны: крысы повсюду. Фи! В зале появлялись новые люди. Одни заходили со двора, другие спускались с верхнего этажа. Михаил Иванович, поглядывая на часы, пытался втолкнуть в себя рагу, давно остывшее и застревавшее в горле. — Сыт, согрет и к тому же один! — раздался знакомый низкий голос. — Как же я рад тебя видеть, Андрюша! — Ильин отложил вилку. Батутин сел на то место, с которого недавно сбежал маркиз, и поманил полового к их столу. Слуга, выслушав пожелания нового посетителя, собрал грязную посуду, покосился на нетронутый заказ странного француза, и удалился, чтобы отработать чаевые. — Сколько ж это ты не был в России? Я уж и не припомню, когда видел тебя в последний раз, — Батутин рассматривал друга. — И как? Всё исследовал, что хотел? Ильин помотал головой. — Всё такой же ты, Миша, неугомонный. На месте тебе не сидится, жаждешь объять необъятное. Срываешься с места, никого не предупреждая… А годы-то наши уходят. Взгляни на мой лоб: морщин уже, что у гармошки. — Это не морщины, Андрюша, а роспись напряжённой мысли, — тепло улыбнулся Ильин. — Годы не только уходят, но и приходят. Вскоре половой вернулся с заказом. На столе сразу стало повеселей, а на душе поуютней. — Ты, наверное, и не знаешь, что Петрович женился, — Батутин взял паузу на жевание. — Неужели? Стеглов? Что ж он, чёрт длинноногий, не написал мне? Я бы всё бросил и на свадьбу этого прожжённого холостяка непременно приехал. Надо же… — Ага, приехал бы. Любаша мне по сей день простить не может, что я свёл её старшую красавицу со старым холостяком без состояния. — Погоди, ты о сестре своей, Любаше Васильевне? Ха-ха-ха, она же Стеглова терпеть не могла, как впрочем, и в Москве твоя родня его недолюбливала. Вот Стеглов, вот молодец! Ай да Пётр Петрович! Говорить не разучился, коли девке голову заморочил, — Ильин усмехнулся и добавил: — Что ж, теперь я один буду стоять против армии девок и вдов. Женюсь — весь мой труд, что свинье вёсла. Батутин покосился на невзрачного мужичка за соседним столом, прислушивавшегося к их разговору. — Голова что-то тяжела стала. Может, прокатимся, Миша, в санях для бодрости? — Да я как-то за последние дни накатался, Андрюша, — Ильин допил чай. — Значит, вы со Стегловым окончательно осели в столице. — Уже много лет, гораздо больше, чем ты ездил по своей Европе. Петрович теперь чаще заходить стал… родственничек. Мы с ним как встретимся, так непременно и заведёмся спорить о чём-нибудь. Упрямый, как… слов нет. Андрей Васильевич замолчал, поняв, что его уже не слышат. Он догадался о причине внезапной рассеянности путешественника, но первым заводить разговор на щекотливую тему не хотел. — А что твоя родня в Москве? — спросил Ильин, не глядя на друга. — Если ты про Ольгу, так она с семьёй в Петербург переехала. Михаил Иванович кашлянул. — С мужем и дочерью, — уточнил Батутин. — Стеглов писал, что она вышла замуж после нашей размолвки. — Вы с Петровичем сговорились? Он женился на дочери моей сестры, а ты всё вздыхаешь по дочери моего брата. Миша, кроме моих племянниц есть ещё сотни девиц, готовых стать хорошими жёнами, как только ты будешь готов выбрать одну из них. — А я не готов. — То-то и оно. Если не пойдёшь со мной гулять, сам пойду, — Батутин крякнул и первым встал из-за стола. Морозная ночь с прояснившимся небом стояла безмолвно. Любопытные звёзды поглядывали вниз, выблёскивая ритмы светоносного счастья. Двое весёлых, шумно спорящих людей стояли прямо под ними: эти двое спорили, куда им ехать и ехать ли вообще. Придя к согласию, люди уселись в сани. — Гони, милый, гони! — крикнул Ильин кучеру, едва ли не готовый сам лететь впереди лошадей. — Эх, Россия-мать, угости раздольем! — Ещё занесёт куда — не выберемся. — Выберемся, Андрюша. Вот увидишь, — в голосе Ильина прорывался азарт. Поток морозной бодрости, в который они врезались, смахнул последние остатки удушья, вынесенного из трактира. — А-а-а! Эгэ-гэ-э! — завопил некто изнутри, отозвавшийся эхом в мозгу Ильина. До чего же здорово, вольно! Над головой ночь, изрешечённая созвездиями. И никого вокруг, кто мог бы осудить, перед кем надо из приличия сдерживать порывы… Какое счастье иметь такие зимы! Их хочется помнить, осязать, держать в руках… — Стой! Погоди, Фёдор! Да стой же ты! Расторопный кучер усмирил разогнавшуюся тройку. Как только сани остановились, географ выскочил из них, и, проваливаясь почти по колено в снег, стал пробираться в поле. — Я дома, Андрей, я дома! — оглянувшись, закричал он. — Это же самое большое и так редко ценимое нами счастье! Ступай же из саней, Андрюша! Вываляемся в снегу, учиним безобразие над возрастом и манерами, хоть без свидетелей, да не с меньшим удовольствием. Как мальчишки, а? — Ты и без того мальчишка, — проворчал Батутин, не двигаясь с места. Ильин, заметив, что одинок в своей бурной радости, и затея его не вдохновляет на действия, перестал шуметь и просто упал в снег лицом к небу. Широко раскинув руки, он запустил голые пальцы сквозь пробитый наст в обжигающее тело зимы. Небо было прямо над ним, огромное, яркое. Он смотрел в него и видел обрывки своей жизни, которая была так туго набита событиями, что незаметно разошлась по швам, и всё её содержимое выпало в мир, перепуталось с ним и составило одно целое. Этот мир ему хотелось знать от и до, заглянуть в каждый тайник, сорвать всякий занавес. Хотелось всегда, но не сейчас… Если бы не пальцы, забытые в снегу и настойчиво напомнившие о себе, он пролежал бы ещё бог весть сколько, покинутый самим собой. Нехотя он всё же поднялся, и, не отряхиваясь, побрёл к саням. — Пройдёмся вперёд, — оставляя нагретое место, предложил Андрей Васильевич. — Ходьба — дело полезное. Он крепко взял Ильина за руку и почти потащил его вперёд по дороге. — Я поговорить с тобой хочу, а кучеру не доверяю, — тихо произнёс Батутин, продолжая идти. — Опять твои причуды, Андрюша, — Ильин обогнал друга, чтобы вглядеться в лицо, недавно выражавшее радость. — Да какие уж причуды! У нас, Миша, в последние месяцы много чего изменилось[3], — Батутин снова взял друга за руку и повёл дальше от саней. — Читал я в газетах. — Читал! Бенкендорф, от которого ты письмо получил, имеет виды только на тех, кто, по его мнению, так или иначе, причастен к какому-либо подозрительному делу. А Шале, этот избалованный аристократишка, далёк от политики, как ты от женитьбы. И если он согласился передать письмо Бенкендорфа, то трудно представить, каким географическим открытием ты их заинтриговал… — Надо же, — Михаил Иванович покачал головой. — Маркиз показался мне вполне милым человеком. Даже его капризы и ребячество не портили моего впечатления о нём. Кстати, он говорил, что письмо от Бенкендорфа взялся передать лишь потому, что у него были свои дела в Лионе. — Может, и были. Я едва выволок тебя сюда, пока ты там не наговорил чего лишнего. — Лишнего? — Ну, мало ли… Внимательные уши сейчас повсюду. Ильин остановился, и, сняв шапку, взъерошил волосы. — С вами не соскучишься… — А с вами? Если б не князь Артемьев, я бы не успел тебя предупредить. Только и с князем нужно быть теперь осторожным, — Батутин почему-то оглянулся. — Воспитанник Петровича уже в звании полковника, состоит флигель-адъютантом в Свите его императорского величества. Пользуется особым доверием государя. — Георгий? — Георгий. Он одним из первых присягнул новому царю. Во время восстания в Николая стреляли, а пуля попала в князя. Те, кто были рядом, уверяют, что Артемьев заслонил собой государя, мгновенно сориентировавшись в ситуации, но остаются и такие, кто верит в случайное совпадение. Бенкендорф принадлежит к числу последних. Ни для кого не секрет, что меж ним и князем процветает соперничество, прокол одного послужит ступенькой в карьере другого. Я хоть и не питаю к Артемьеву тёплых чувств, но всё же не могу не признать, что порой он нас здорово выручает. Михаил Иванович натянул шапку и поднял воротник шубы. — Я сейчас вот о чём подумал, Андрей… Не сказал ли я чего ненужного про князя? Маркиз очень интересовался его судьбой. — Не знаю, в чём дело, но Стеглов предупредил, что в присутствии француза нельзя верить ни глазам своим, ни ушам… Ладно, не переживай, — Батутин похлопал друга по плечу. — Не за князя думай, а за себя. — А Оленька? Как она? — Годы тебе ума не прибавили. — Я её мир нарушать не стану. — Уехать бы тебе, пока всё не утрясётся. — Нет уж, благодарю! — Ильин отпрянул от заботливого друга. — У меня уйма дел, а ты предлагаешь всё бросить и бежать. Если б ты знал, как хотел я вернуться в Россию! Ильин махнул рукой и пошёл к саням. Батутин, громко вздохнув, потопал за ним. ГЛАВА II ЗА СПИНОЙ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ В кабинете князя Артемьева собралось несколько человек. Маркиз де Шале, оседлав стул, возил чернильницу по крышке массивного полированного стола, обычно предназначавшегося для работы. Настроение маркиза было почти хорошим, и он то и дело откалывал колкие реплики от своих неистощимых запасов острот. Граф Радневский сидел по соседству в кресле, закинув ногу за ногу, и шлифовал ногти пилочкой, с которой редко расставался. Он любил шутки только понятные ему и касающиеся других, поэтому репликам, подчёркивающим слабости их общих знакомых, улыбался очень даже искренне. Его крупная голова в светлых кудрях сидела на пьедестале мощных плеч и подрагивала от смеха, судя по звукам, вырывающегося из больших глубин. Видимая часть шеи у Фёдора Александровича отсутствовала, но это не мешало ему вовремя поворачивать голову на каждую новость. Князь, расположившись у окна, просматривал последнюю прессу. Он был самым мрачным из присутствующих, но, зная его скверный характер, никто из гостей тому не удивлялся, и расходиться никто не хотел. Артемьев уже не раз, словно ненароком, взглянул на настенные часы, на его смуглом лице с резкими чертами не раз отразилось нетерпение, и всё же каждый из них знал, что, будь у князя другие планы, он давно бы нашёл способ выставить всех за дверь. Бенкендорф относился к подобным манерам так, как требовали обстоятельства, ему было вполне уютно на диване, и он почти отдыхал, периодически корректируя текущий полилог… Чисто мужская компания. Господам было о чём поговорить. — Такая серьёзная с виду дама, что никогда бы не подумал… — Шале хихикнул. — Воистину женщины устроены куда сложней, чем возможно понять. Женская душа — тема до сих пор неизученная. — А-а, куда там! — Радневский неудачно махнул рукой, и пилочка выскочила на ковер. Поразмыслив, он сдвинул своё крупное тело на край кресла. Только качественная мебель могла промолчать, когда граф решил наклониться, не отрываясь от сиденья — пилочка лежала всё-таки на расстоянии, советовавшем встать и сделать шаг. Шале оставил чернильницу в покое, покрасневшее графское лицо приковало к себе его взгляд. — В её возрасте… пора бы… побеспокоиться и о душе, — тяжело проговорил граф, продолжая осторожно тянуться за пилочкой. — В любом возрасте полагалось бы беспокоиться о душе, — хитро улыбнулся маркиз. Бенкендорф вытянул ноги в начищенных до блеска сапогах, и тоже наблюдал, как пальцы Радневского подбирались к заветной цели. — А вы как считаете, князь? — спросил генерал на всякий случай, хотя наперёд знал, что князь ускользнёт от прямого ответа. — Мне не нравится слово «беспокоиться», — казалось, хозяин дома напряг все мышцы лица, чтобы не зевнуть во весь рот. — А каким бы словом вы заменили его? — Я бы вообще не затрагивал тему, в которой отсутствуют факты, — тёмные глаза князя увели от зрителей неприязненный взгляд. — Это уж точно, — усмехнулся Радневский, наконец поднявший пилочку и вернувшийся в исходное положение. Маркиз посмотрел на собственные ногти и остался доволен. Потом провёл рукой по волосам, взялся за галстук и потянулся взглядом к ближайшему зеркалу. Но зеркал здесь было маловато… Шале с удивлением заметил, что после ремонта в кабинете князя вообще осталось всего одно зеркало, и висело оно в таком месте, что маркиз не обнаруживал в нём своего отражения. Впрочем, там не отражался никто — лишь часть интерьера, да и то не самая лучшая… И Шале снисходительно подумал о том, что природа не всех одарила изысканным вкусом. — А что, маркиз, удачной ли была ваша поездка в Лион? — вспомнил граф, далёкий от утончённых мотивов. — Скажу, что новости, которые я привёз из Лиона, касаются не меня одного, — Шале поднялся со стула и прошёлся по комнате, благо просторное помещение позволяло избежать перешагивания чужих ног. Маркиз не без удовольствия заметил, как насторожился Бенкендорф, и потому тянул с пояснением, сколько получалось. Совсем недавно он готов был удушить голубоглазого генерала, зачастившего к маркизе в его отсутствие, но сегодня решил обойтись мелкой местью. В конце концов, великодушие дано избранным, да и мало ли какие важные дела могли пригонять Александра Христофоровича к жене маркиза де Шале… К примеру, генерал мог навещать Луизу, беспокоясь о её супруге, задержавшемся в опасной поездке, или привезти какие-нибудь новости из дворца, руководствуясь банальной вежливостью. Мысли иного рода, конечно, лезли куда настойчивей, но маркиз почти заставил себя остановиться на последних, вполне удобных для каждой из сторон. — Маркиз, вы нас интригуете. Что за новости? — граф Радневский и в самом деле ждал новостей. — А такие новости, что в этом году шёлк, скорее всего, будет дорожать, — выложил Шале, снова глянув в сторону Бенкендорфа. Генерал едва заметно улыбнулся и промолчал. Маркиз переместился к окну и замер над князем — отсюда хорошо было видно то самое зеркало, только теперь в нём отражались Радневский и Бенкендорф. Лучше всех их мог видеть со своего места сам хозяин, и, наверное, видел, когда отвлекался от газет. Шале ещё переместился, и снова не нашёл себя в зеркале, зато стал виден край стола, на котором осталась одинокая чернильница. — Кроме шёлковых, есть и другие ткани, — граф зевнул, ничего не замечая. Из троих гостей его одного пригнала сюда скука. — И чем же вы прикажете заменить муар, атлас, бархат, тафту? — быстро и почти весело спросил Шале. — Боюсь, с исчезновением шёлка исчезнут и дамы на балах… Так ли я размышляю, князь? — Разумеется, — кивнул Артемьев, не слушая его и не отрываясь от газет. — Георгий Павлович вряд ли будет вам советчиком в столь тонком деле, дорогой маркиз, — мягко сказал генерал. — Князю некогда о себе подумать, не то что о шёлке. Тот, кто служит государю и России, себе не принадлежит. Во всём поведении Артемьева не было ничего такого, что могло бы подтвердить его интерес к происходящему вокруг, но Бенкендорф знал, что тот следит за разговором, как и за каждым из гостей. Знал, что газеты оправдывали расположение у окна: больше света, легче читать. Вряд ли кто другой догадывался о том, что такое расположение позволяло хорошо видеть лица всех присутствующих, а самому оставаться практически силуэтом на фоне светлого прямоугольника. Если бы генерал ещё обратил внимание на зеркало, повешенное определённым образом… Но для этого ему надо было бы тоже прогуляться по комнате, как это сделал маркиз. Артемьев убрал одну газету и взял другую. Шале заглянул в прессу через княжеское плечо, и, не увидев там ничего интересного для себя, отошёл в сторону. — Так ведь и я забочусь о России, — искренне сообщил он, облокачиваясь о секретер и принимая картинную позу. Он, наконец, встретился со своим отражением в зеркале. — Каким же образом вы заботитесь? — Я занижу цены на шёлк, и благодаря мне платьев не убудет, а милым дамам не придётся портить кровь своим мужьям, — сказал маркиз, разглядывая себя в зеркале и приходя к выводу, что выглядит, как всегда, великолепно. Редкий мужчина следил столь тщательно за модой, как он. Новые веяния в моде предполагали появление нового идеала, и Шале очень даже нравился этот идеал, позволявший… нет, требовавший быть не похожим на других при всей видимой схожести. Светские костюмы стали мало отличаться от несветских, но сколько же возможностей выделиться открывалось тому, кто имел на моду острый нюх и тугой кошелёк… и не носил этих клятых мундиров. Маркиз покосился на Бенкендорфа и Артемьева и снова вернул взгляд к своему отражению — самые дорогие ткани, отличный покрой… и элегантность во всём, не исключая запонок. — Так-то, — подытожил он и щёлкнул пальцами. — О маркиз! — неприязнь в голосе князя то ли плохо скрывалась, то ли ненароком демонстрировалась. — Ваши заслуги перед обществом будут непременно оценены. Вопрос лишь, во сколько. — Прибыль, разумеется, никогда не помешает, но интересы России — прежде всего, — Шале устремил к потолку указательный палец, элегантно сверкнув бриллиантом в золотой запонке. — Да, господа, интересы России прежде всего, но, — Радневский погладил свой живот, — видите, к чему приводит кабинетная жизнь. — Ничего, граф, когда-нибудь вы женитесь… Радневскому не пришлось отвечать. Бенкендорф в качестве примера привёл свой жизненный опыт и закончил лаконичное повествование тем, что похвалил нынешний выбор Фёдора Александровича. — И в самом деле! — подхватил маркиз. — Мари… м-м… Проханова, должен признаться, просто прелестна. Кровь с молоком, и никаких притязаний. Радневский промолчал, не будучи склонным говорить о своей личной жизни с тех пор, как Элен отказала ему и вышла замуж за другого. Он ухаживал теперь за её сестрой, породив тем самым нелепые слухи. Артемьев тоже молчал. Присутствующие знали, что покорил сердце строптивой красавицы бывший гувернёр и опекун князя. — Я женился в тридцать семь, — добавил Бенкендорф. — И не жалею о том. — А-а, генерал, — лукаво сощурился Шале, — наслышаны мы не только о боевой вашей славе. — Да и вам грех жаловаться, — ответил тот, понимая, куда клонит маркиз. — Не скромничайте, Александр Христофорович! — оживился Радневский. –Непревзойдённая Анжелика уехала на родину с разбитым сердцем. Говорили, она искала вас, так как вы пообещали жениться на ней. Бенкендорф загадочно улыбнулся. — Анжелика? — переспросил Шале. — Случаем, не та ли это актриса, которая была любовницей Бонапарта? Генерал сделал вид, что не расслышал его. — Слава Богу, — вздохнул маркиз, — что наша вера не предусматривает многожёнства. В противном случае, живя в России, где столько красивых женщин, я непременно женился бы до тех пор, пока не был бы разорён. — Либо, напротив, невероятно разбогатели бы, получая приданое каждой невесты. — О, какой женщине надолго хватит приданого, когда мода быстро меняется? — удивился Шале, и удивился искренне. — У вас, маркиз, никто в подобном вопросе не выиграет спор, — уколол его князь. Радневский не упустил случая поинтересоваться, не надумал ли Георгий Павлович и сам опять жениться? В конце концов, если обсуждать личную жизнь, так уж без исключений. Но Артемьев пошелестел газетой и равнодушно проговорил: — «Женишься ты или не женишься — всё равно раскаешься»[4]. — Я бы на вашем месте всё-таки женился. Гораздо спокойнее жить, когда воспитанием детей занимается жена. — Жёны склонны воспитывать не только детей. — Сомневаюсь, князь, что вас кто-либо решится воспитать, — съязвил Шале, отходя от стола и присаживаясь на диван. Бенкендорф едва заметно покачал головой: если бы маркиз помнил, зачем пришёл сюда… Но самонадеянный французишко то злил его самого, то пытался куснуть князя, а в основном умудрялся делать и то и другое одновременно. — Теперь надо заниматься воспитанием не жён и мужей… — А, к примеру, географов, — отчётливо произнес Артемьев, и в кабинете стало очень тихо. Князь отложил газеты. Бенкендорф почувствовал на себе его пронзительный взгляд, и в который раз испытал желание ответить резкостью. Но не смог. Разум мгновенно взял верх над спровоцированными эмоциями. — О-о, господа, давайте не будем затрагивать тоскливые темы, — протянул Шале. — В такой чудесный день хочется говорить о чём-нибудь лёгком, приятном… например, о моей книге. Писательский талант в наше время — редкость. Я и Пушкин… — Кто курирует дело Ильина? — прямо спросил князь, игнорируя болтовню маркиза. — Дело столь запутанное, что, по всей вероятности, пройдёт не одни руки, — уклончиво ответил Бенкендорф, и тут же поинтересовался: — Вам, Георгий Павлович, угодно в том находить свои интересы? — Я имею все основания полагать, что мои интересы полностью совпадают с интересами государя. — Что за птица этот Ильин? — Радневский тоже присоединился к тоскливой теме. — Не так давно меня просила за него одна особа. Я не выяснял, каковы причины, побудившие её на то, и сказал, что ничего не знаю. Она была весьма настойчива. Так настойчива, что взяла с меня слово разузнать его судьбу. — Я как погляжу, — на лице генерала появилась странная улыбка, — Ильина и в самом деле привезли в столицу тайно. Шале потёр нос. Он не мог сказать ничего утешительного Бенкендорфу, поэтому обратился к графу: — Хороша собой? — Простите? — не понял Радневский. — Особа та хороша собой? — Не в моём вкусе. — Верно, его любовница. — Уверен, вы ошибаетесь, маркиз, — возразил Артемьев. — Ильина не было в России несколько лет. Какая женщина после столь долгой разлуки станет ходатайствовать за бывшего любовника? — Я бы не удивился, — Бенкендорф будто задумался, — когда бы за Ильина просил таким образом господин Стеглов. Если я смею доверять моей памяти, они были некогда в тесной дружбе. Граф покраснел, но промолчал. Намёк генерала задел чувства, которые он тщательно прятал. — Стеглов не стал бы перекладывать ответственность на женские плечи, а тем более ставить свою жену в неловкое положение, — холодно сказал князь, тоже задетый догадкой Бенкендорфа. Радневский отвёл взгляд. Шале один оставался в состоянии полной гармонии с самим собой и с окружающим миром. Он играл лорнетом, который практически никогда не использовал по назначению, и мило поблёскивал пуговицами своего нового сюртука. Бенкендорфу пришлось спасать ситуацию. — Родственник Ильина имел непосредственное участие в декабрьском мятеже, — объяснил он. — Агентами было перехвачено его письмо к Ильину — письмо крамольного содержания. Разумеется, не отреагировать на подобное мы не имели права. Выслушав генерала, Радневский поднялся. — Господа, мне пора. Прошу извинить меня, — сдержанно произнёс он. — Как жаль, — вздохнул маркиз. — Приезжайте завтра ко мне. Вист и хорошее вино, надеюсь, поднимут вам настроение. — Благодарю… Князь последовал за уходящим гостем. Граф обернулся к нему, как только они оказались одни. — Я вам признателен, Георгий Павлович, и буду рад в свою очередь оказать услугу. — Вы мне ни в коей мере не должны. — Я в самом деле спешу, — попытался оправдаться гость, и, замявшись, добавил: –Даю вам слово, что не Элен просила за Ильина. — Я знаю. — Вы догадались, о ком я говорил? — Нет, но я уверен, что Стеглов не прислал бы к вам свою жену. Радневский перешёл на шёпот: — Не стоит вам, князь, осложнять отношения с генералом. Он памятлив, и кто знает, чем обернётся завтра то, что сегодня выглядит как дружеский спор. — Никто не знает, кем завтра проснётся. — А вам интересно услышать, кто обращался ко мне по поводу Ильина? — И кто же? — Я разочарую вас, назвав её. Это кузина сестёр Прохановых — Ольга Ильинична, жена Романа Топорина. — И отчего я должен разочароваться? Радневскому показалось, что Артемьев потерял последний интерес к разговору. Князь старался быть вежливым, но на его смуглом лице с резкими чертами появилось то выражение, какое определяет степень нетерпения. — Должен заметить, — граф всё же не смог не продолжить, — мало кто понимает выбор Романа Степановича. — О чём вы? — О его жене. — Да будет вам, Фёдор Александрович, — протянул князь. — Неужто мы с вами станем обсуждать такую безделицу? Я и Топорина-то в глаза не видел. — Вполне приличный господин. Кстати, великолепно играет в вист… и не только. Радневский не стал вдаваться в подробности, из которых бы выяснилось, кто кому сколько проигрывает и кто кому сколько должен. Князь попрощался с ним, и уже собрался вернуться в кабинет, как граф вспомнил, что ещё не договорил. — А знаете, она до замужества, когда ещё в Москве жила… Артемьев наблюдал, как лакей помогает графу просунуть руки в тесные рукава шубы. Каждый раз, надевая её, Радневский проделывал гимнастические упражнения для плечевого пояса, но покупать шубу попросторней не хотел. В этой он казался себе более стройным и привлекательным. — …а после к ним всё турок ходил, — говорил граф, не останавливаясь. — Так этот турок чуть не украл её. Хорошо, слуги заметили вовремя, что кто-то в дом пробрался. Разве стал бы мужчина красть женщину, ежели б она ему надежд не подавала? — Ай-яй-яй, и куда смотрел Роман Степанович! — раздался сокрушённый возглас незаметно подошедшего маркиза. Радневский поспешно попрощался, и, наконец, ушёл. Артемьев и Шале переглянулись, но воздержались от реплик, почувствовав за спиной присутствие генерала. — Мне, пожалуй, тоже пора, — сказал Бенкендорф. — А я еще чуть задержусь, с позволения князя, — вздохнул Шале и зевнул, прикрывая рот кончиками пальцев. Генерал незаметно кивнул ему и обратился к Артемьеву: — Искренне рад, Георгий Павлович, что вы нашли друга в лице маркиза. Маркиз — милейший человек. Только не садитесь играть с ним в карты: он проиграет вам всё состояние, и его очаровательная супруга ему этого не простит. Когда Шале и Артемьев остались без присмотра Александра Христофоровича, они вернулись в кабинет. Маркиз сразу повалился на диван, и, закинув ноги на валик, принялся изучать лепнину на потолке. Было очевидно, что с уходом двух гостей он почувствовал себя гораздо приятней, и, не сводя взгляда с золочёных веточек над головой, стал насвистывать какую-то незатейливую мелодию и при этом щёлкать пальцами в такт. — Да уж, — присаживаясь в кресло напротив него, усмехнулся князь. — С чего это Бенкендорф решил приложить устную печать к договору нашей дружбы? — О, Георгий Павлович! — Шале перестал свистеть, но взгляд его всё ещё оставался приклеенным к золочёным веточкам. — Генерал только хотел, чтобы вы были хоть чуточку доверчивы к моей персоне, и, к примеру, захаживали ко мне в гости, делились со мной планами, пили в моей компании много вина, увлекались моей женой и имели возможность проговориться о чём-либо тайном. Или у вас нет тайн, господин Артемьев? Брови князя поднялись вверх. — Да что вы говорите, маркиз! Помилуйте, о какой дружбе может идти речь, когда все привыкли видеть нашу взаимную неприязнь? — Ах, неприязнь всегда можно заменить любовью. Я компанейский человек, меня нельзя не любить. Отчего же вы должны быть исключением? — маркиз повернул лицо, сияющее самодовольством. — Зато вы сможете всегда приходить в мой дом. Друзья не должны лишать себя удовольствия ходить друг к другу в гости… Артемьев смотрел на маркиза, кивая ему в подтверждение, и вдруг резко схватил его за руку и потянул на себя. Шале свалился. — Жоржи! Чёрт побери, ты в своём уме?! — возмутился он, быстро вставая. — У меня чуть сердце не выскочило! Князя прорвало громким смехом. — Дикарь, — уже обиженно фыркнул маркиз. — Когда-нибудь я вызову тебя на дуэль! — Ты слишком дорожишь своей холёной шкурой, чтобы решиться на такое безумство, как дуэль. Ты не за тем остался, Пашка, и не за тем, чтобы уверять меня в своей дружбе. Шале вздохнул, продолжая стоять. Весь лоск и напыщенность слетели с него, как пудра. Перед князем оказался раздосадованный плут, колебавшийся в намерениях, известных ему одному, и ничуть не усомнившийся в своих способностях дуэлянта. — Ну? — подстегнул его Артемьев. — Во-первых, Жоржи, должен тебя честно предупредить, что, вопреки пожеланиям Бенкендорфа, я категорически против всяких покушений на честь моей жены с чьей-либо стороны, а более всего — с твоей… — А во-вторых? — А во-вторых, — Шале присел на диван, не сводя с князя внимательных глаз. — Во-вторых, оставь затею с делом Ильина. Ничего с Мишелем не будет такого, о чём можно сокрушаться — у генерала на него вполне безобидные планы. — Какие могут быть планы на жизнь и свободу дворянина? — Брось, Жоржи! Его жизнь в безопасности, как никогда. — До тех пор, пока в том есть интерес Бенкендорфа? — голос князя стал жёстким, взгляд всверливался в лицо юлившего гостя. Любой другой на месте маркиза почувствовал бы себя в лучшем случае неуютно… любой другой, но не маркиз. — Ну зачем тебе Ильин? Он всего лишь приятель твоего бывшего гувернёра… — Шале запнулся, поняв свою оплошность. — Жоржи, я беспокоюсь о тебе. Бенкендорфу не понравится твоя заинтересованность в судьбе государственного преступника. — Если бы он был государственным преступником, я бы первым отдал приказ арестовать его — ты знаешь моё отношение к заговорщикам. — Ни за кого нельзя ручаться. Времена меняются. И, между прочим, заговорщики не всегда не правы. Когда в государстве происходит такого плана заварушка, умные люди всегда найдут для себя выгоду. Ты сам подумай, Жоржи. Артемьев пренебрежительно скривился. — Не говори мне этого, Павел. Кучка разленившихся дворян, задолжавших казне, готова была ради своих интересов привести к власти насильника и дебошира. — Высоко пойдёшь, князь. С такой искренней убеждённостью не надо и притворяться. В тёмных глазах Артемьева застыло нечто, принудившее маркиза срочно поменять тактику. Ссориться с Георгием он не собирался, и совсем не по предписанию Бенкендорфа. — Ах, Жоржи! Ты защищаешь Ильина, движимый чувством благодарности к Стеглову — тут я тебя понимаю. Но если Бенкендорф подаст рапорт о деле Ильина, то, учитывая сложившуюся обстановку в России, думаю, Мишелю не удастся увидеть волю в ближайшие лет десять… если дело всё-таки попадёт в руки царя. — Иными словами, Бенкендорф тебе велел убедить меня в молчании. Шале растянул улыбку и тут же спрятал её. — У Бенкендорфа есть свои симпатии к Ильину, — уже серьёзно сказал он. — Но если царь усомнится в преданности генерала, то последний отстоит свою правоту, предъявив суду доказательства, которые быстро найдутся. Ты понимаешь, кто выиграет? Пока вы с генералом будете драться, географа сгноят в казематах. Бенкендорф через два часа будет у царя с докладом, если я не сообщу ему утешительные новости по поводу твоего благоразумного решения. Между прочим, у Ильина был шанс сбежать, когда я вёз его в Петербург. Я даже не удержался и в последнюю ночь намекнул ему об опасности, но он был глух. Теперь всё в руках Бенкендорфа и твоей голове. В минуте вся жизнь. Думай, Жоржи, думай. — Я всегда думаю. — Вот и чудесно! — обрадовался Шале, словно не замечая его настроения. — Не будем же ссориться на радость нашим врагам. Признаюсь, тебе удалось меня удивить — появления Батутина в последней гостинице я никак не ожидал. — А каков твой интерес во всём этом? — вдруг спросил князь. — Никакого, — разводя руками, признался Шале. — Совершенно никакого. Никто другой не довёз бы Ильина с таким комфортом, как я. Саркастическая улыбка Артемьева вряд ли могла вдохновить на новую ложь, но маркиза трудно было остановить. — Жоржи, клянусь, дело не в политических убеждениях. Скоро он будет на свободе. — Раз дело не в политике, тогда в чём? — Этого я пока не могу сообщить при всём моём доверии к тебе, — Шале громко вздохнул. — Ты сомневаешься? Но если бы я не доверял тебе, разве заставил бы меня кто-либо приехать в этот город? — В данном случае речь идёт не о твоём доверии, а о моём. Какой-то миг они молча смотрели друг на друга — два полюса, которые не могли ни удалиться, ни приблизиться. — Нет, Жорж, так не пойдёт! — обиделся маркиз, насколько умел обижаться. — Теперь я должен при каждой нашей встрече изображать раскаяние за то, что выжил и преуспел. — Выжило прежде всего твоё желание преуспевать. — Почему бы и нет? Вполне естественное желание. Вот только одна заноза… Артемьев отвлёкся, прислушавшись к звукам за дверью кабинета. Детский визг сменился смехом и быстро растворился в большом доме. — Ах, и так всегда! — горестно воскликнул маркиз. — Стоит мне заговорить о моих проблемах, как все тут же делают вид, будто у них своих проблем гораздо больше. — У тебя ещё новость? — Право же, мой свет, ты догадлив. — Топорин? — Артемьев повернулся к нему. — Увы. Пашкин земляк, а копает вокруг маркиза де Шале. Понимаешь, о чём я? — маркиз, сощурив глаза, напряжённо смотрел на князя. — Ты становишься подозрительным, как наш генерал, — в тоне Артемьева слышалось пренебрежение — не к Пашке, а к его нелепым страхам. — У Топорина влечение к чужим биографиям в основном по долгу службы. Вряд ли ты его мог заинтересовать. — Жоржи, надо думать наперёд, а не после. Топорин ведь родом откуда-то из-под Харькова. А если у него хорошая память на лица? — Сомневаюсь, что до такой степени… маркиз. Мог бы и поскромней себе имя найти. — Тебя же не обременяет твой княжеский титул. — Не сравнивай. Шале нахмурился. — Даже если Топорин ничего не докажет, — пробормотал он, — отношение столичного света к маркизу де Шале может отклониться не в лучшую сторону. Был ли смысл тогда заручаться здесь дружбой влиятельных скряг, идиотов и зануд? — Ого! А что же сюда принесло тебя — щедрого, умного и весёлого? — Не в Харьков же я должен был вернуться! — ничуть не смущаясь, выкрутился Шале. — Не дуйся, Жоржи, что не посвящаю тебя в некоторые моменты моей биографии. В них нет ничего такого, что хотелось бы вспоминать, — и словно в подтверждение этих слов в маркизе ухмыльнулся озлобленный беспризорник, готовый пойти на всё ради своей навязчивой мечты. Его родитель, барич, наделавший кучу детей по всей Слобожанщине, скорее всего вообще не догадывался о существовании Пашки. Мать, подбросившая сына на порог французского булочника, давно спилась. Булочник часто поколачивал подкидыша, воровавшего у него то бублик, то пончик, ругался и грозился воришку прибить. Может, и прибил бы, если бы однажды Пашка не сбежал… Улицы, чужие усадьбы, ярмарки с непереводящимися ротозеями. Знания французского языка и некоторых секретов теста не могли прокормить мальчишку в отличие от проворных рук. А потом очередная драка. Если бы Пашка мог предположить, что разбил нос юному князю, если бы тот заявил о своём привилегированном положении, когда их забирали в полицейский участок — не сплелись бы так крепко судьбы двух мальчишек. Дрались они, как обычные подростки, бежали от полицейских, как положено тем, кто нахулиганил и боится наказания. Разбирались, кто крайний, уже потом. Потом и выяснилось, кто есть кто… Санкт-Петербург и маркиз де Шале были знакомы недолго, но этого хватило, чтобы один из них решил, что знакомство стоит продолжить. Ни тоскливый климат, ни норовистая река, дважды покушавшаяся на жизнь столицы, не остановили солнцелюбивого «француза» в желании капитально здесь обосноваться. Его не заставили передумать даже русские привычки, о которых он так много рассуждал. Умея по необходимости быть обаятельным и остроумным, лёгкий в общении и подходчивый в дружбе, он быстро сблизился с высшим светом столицы, рассчитывая не столько на рекомендации князя, сколько на его молчание. Наводнения, туманы, сырость — всё это померкло в блеске заманчивых планов… Непредсказуемый французский аристократ Поль де Моро маркиз де Шале! Шаловливое дитя, обласканное светскими дамами, очаровательный картёжник, купивший своими проигрышами добрую половину весьма полезных ему приятелей. Недавно он переехал в новый особняк, стоивший очень дорого, но не дороже, чем желание иметь всё лучшее и принимать гостей с завидной роскошью. Когда б ещё и жена оценила все его старания, он был бы окончательно счастливым человеком… но жена маркиза де Шале — это история со своими шипами, которые пока что ему никак не удавалось обломать. Артемьев подошёл к шкафу и достал оттуда старенький кошелёк, расшитый бисером. — Помнишь? — и бросил его в руки маркиза. Шале, покрутив кошелёк, заглянул вовнутрь. — Жоржи, несмотря на драку я вернул тебе его тогда в целости и сохранности. — Вернул пустым. — Не ожидал, что ты такой мелочный и будешь напоминать мне об этом всю жизнь. В глазах князя мелькнула насмешка. Шале, заметив это, снова улыбнулся. — И не знал, Жоржи, что ты такой сентиментальный — хранить столько лет старую вещицу, — он умилённо поднял брови и сунул кошелёк в свой карман. — Мою вещицу, — уточнил Артемьев, протянув к нему руку ладонью вверх. — Ах да! — Шале отдал кошелёк. — Его вышивала моя мать, и хранил не я, а Стеглов… пока не женился. Маркиз понимающе закивал и снова вернулся к беспокоившей его теме. — Остерегайся улыбок Бенкендорфа, а не лая Топорина, — предупредил Артемьев. — К генералу у меня особый подход, а вот к этому бумажному червю… — плечи маркиза поднялись вверх и там застыли на несколько мгновений, он задумался. Князь успел пройтись к окну и выглянуть во двор. — Неужели этот тип ведёт безукоризненный образ жизни? Жоржи, что у нас есть против него? — Шале тоже поднялся и подошёл к окну. — У нас? — А откуда Радневский знает Топорина? — Они состязаются за зелёным сукном. — А не ослышался ли я, когда граф говорил про его жену? — Сплетни про её девичество? — Нет, о её участии в судьбе Ильина. — Подслушивание не делает тебе чести. — О, какая честь пострадает от нескольких невзначай услышанных слов, когда ей грозят куда более серьёзные неприятности! — отмахнулся Шале. Его настроение вернулось в привычный диапазон, и спасительные идеи стали атаковать его мозг. — Была бы чудесная сенсация про связь четы Топориных с государственным преступником… А что? В конце концов, можно пустить газетную утку, не затрагивая Ильина. В этот момент в дверь кабинета постучали. На отклик князя на пороге появилась тучная женщина в белом накрахмаленном чепце, из-под которого выбились седые пряди волос. В её руках пищал крошечный котёнок. — Вот, ваша милость, глядите! — отдышка мешала женщине высказаться в полной мере. — Не сейчас, Агриппина. Обратись к мадемуазель Жаклин. — Говорю же вам, ваша светлость, она ничего знать не желает. — Кто? — Софья Георгиевна. — Я поговорю с ней. Артемьев отошёл от окна. Нянька, поняв, что получит сейчас не на пряники, вынесла свои недовольные массы за пределы кабинета. — Что, Софи шалит? Князь неопределённо кивнул. — Купи ей обезьяну. — Обезьяну? — Я советую, полагаясь на опыт одной парижанки, которая отчаялась научить свою воспитанницу хорошим манерам, пока не купили шимпанзе и не сказали ребенку, что он будет ответственен за манеры обезьяны. — И помогло? — Обезьяне — нет, ребенку — да, — Шале, заложив руки за голову, потянулся. — Эх, Жоржи, где была наша с тобой обезьяна! И рассмеялся. ГЛАВА III МАСЛЕНИЦА Босая весна подходила всё ближе, а суетливая старушка ещё мела по дорогам осколки, в городе мелькали обрывки последней вьюги. Но госпоже Прохановой стало плохо от другой непогоды: приезд племянницы был хуже всяких вьюг. Любовь Васильевна и под дверью стояла, и на блины в столовую звала — не помогало. Кузины уединились и болтали без умолку. О чём именно, через закрытую дверь расслышать было трудно, вот и лезли в материнскую голову подозрения, вот и сжимало всё в груди не проходящее беспокойство. Любовь Васильевна прошлась по дому, заглянула на кухню. Прасковья пекла блины. — Румяней делай, с корочкой, — велела она девушке, ловко справлявшейся с тяжёлой сковородой. — Масла не жалей, — и продолжила обход, неся в душе никак не унимавшуюся тревогу. Маша, средняя дочь Любови Васильевны, не была красавицей, да и приданое за неё обещалось не слишком заманчивое, зато Маша была родной сестрой той самой Элен, которая пренебрегла ухаживаниями графа Радневского. Поэтому внимание его сиятельства к Маше при перечисленных выше фактах соотносилось с явлением уникальным. Госпожа Проханова, будучи заботливой матерью, не желала задумываться над причиной такой уникальности. Она поощряла всякое движение графа в сторону Мари и проводила воспитательную работу с домочадцами, стараясь направить события в нужные двери. Любовь Васильевна не могла не заметить при этом отношения к происходящему самой Маши и не без оснований боялась всякого влияния со стороны, которое могло бы повлечь за собой ещё один отказ графу. Мысль о том, что племянница пристроена за состоятельным и уважаемым человеком, каким она считала Топорина, никак не позволяла ей смириться с выбором Элен. Несчастной матери оставалось надеяться, что хоть Мари порадует её удачным замужеством. В коридор вышел Денис, что-то мурлыча в светлые, лихо закрученные усы. Остановившись перед матерью, он обыденно чмокнул её в щеку. — Вот уж не подобает тебе так вести себя со мной. Был бы жив отец, он бы тебя не баловал, — проворчала она, окидывая строгим оком его гусарский мундир. — Не «маловат» ли? Блинчиков бы поел, пост скоро. — Непременно, душа моя, наемся впрок. Любовь Васильевна притянула за чуб голову сына к своим губам и, поцеловав его, слегка оттолкнула. — Ступай с глаз моих долой, невоспитанный. — Слушаю-с!.. А не приезжала ли Оленька? — Она у Маши. Ты пойди к ним, пойди. Чем меньше они будут секретничать, тем спокойней я буду спать. При тебе они не станут говорить о чём попало. — Неужели мои сестрёнки вступили в тайное общество? — Тьфу, скажешь такое! — мать чуть не перекрестилась. — Ступай же к ним, говорю. Сама замуж удачно выскочила, а кузинам поперёк становится. Лену отговорила, теперь Маше ум туманит. Ступай же! — И в самом-то деле, — кивнул Денис, веселея на глазах матери. — Ещё и Таню чему научит. Без меня им никак нельзя. Он щелчком смахнул невидимую пылинку с ментика, накинутого на левое плечо, одёрнул и без того безупречно сидевший на нём доломан и поспешил по намеченному курсу. Окрылённый материнским благословлением, он застал Машу за вышиванием, а Ольгу за чтением. Тани, самой младшенькой, с ними не было. Кузина читала вслух Шекспира, и когда Денис заглянул в комнату, Маша отвлеклась от работы, чтобы указать ему на стул. Он молча принял приглашение, но присел не на стул, а рядом с Ольгой на диван. — Добрый день, Ольга Ильинична, — прошептал гусар. — Добрый, Денис Алексеевич. Я рада, что вас тянет к творчеству Шекспира, но вы заслонили мне свет, — заметила гостья, поднимая на него глаза. Ясные, часто насмешливые, они и сейчас смотрели на него весело, и казались абсолютно голубыми — то ли так падал свет, то ли сыграло роль васильковое платье, в котором была кузина. Денис улыбнулся и сел с другой стороны. Опять зазвучал Ольгин голос: — «Я в жизни к возраженьям не привык. Позвольте повторить вам с новой силой: При появлении моём на свет Пылало небо, с гор сбегали козы, Ревели в исступлении стада. Всё это были знаменья особой Заранее отмеченной судьбы…»[5] Маша оставила вышивание и пристально посмотрела на брата. Денис встретил её недовольный взгляд. До чего похожа на мать! Даже привычка поджимать правый уголок губ унаследовалась ею от Любови Васильевны, от отца достались только ямочки на щеках, которые девушка любила при случае продемонстрировать… Глядя на брата, Маша продолжала молчать. А он продолжал сидеть рядом с Ольгой и уже разглядывал руки, державшие томик Шекспира. Неожиданно Ольга смолкла. — Дорогие мои, Шекспиру, конечно, всё равно, слушают ли его в данный момент в этой комнате, но, может, вы освободите меня от ненужных стараний? — Отчего же, я слушал с превеликим удовольствием, — возразил Денис, тайком глянув на Машу. Сестра взялась за иглу, но тут её рука дрогнула, и остриё стальной помощницы вошло в палец, не защищенный напёрстком. Вскрикнув, Маша быстро слизнула капельку крови. — Всё суета, — вздохнул понятливый гусар. — Сходи-ка ты к матушке, сестричка. Она хотела с тобой поговорить… наверное, есть о чём. Маша резко отложила пяльцы и встала. — Ну знаешь… Денис тоже поднялся и с учтивым поклоном отворил ей дверь. Она вышла, предварительно смерив брата неописуемым взглядом. — Вот характер! — возвращаясь к Ольге, пожаловался он. — Вернётся от матери — мне несдобровать. — Значит, есть тому причина. — Голову мне снесёт, — придвигаясь к кузине и заглядывая в книгу, уточнил Денис. — Другая не вырастет, — прохладно улыбнулась она, отстраняясь от гусара-книголюба. — Вы сердитесь? Ольга захлопнула книгу и, облокотившись о диванные подушки, повернулась к нему — хрупкая, русоволосая, милая, а взгляд холодный и острый, как клинок его гусарской сабли. Сейчас она ответит ему. Её губы дрогнули, сочные, восхитительные губы, начертанные Амуром явно не для того, чтобы ими язвили… С них не успела слететь уже обдуманная колкость — дерзкий гусар впился в них глубоким поцелуем. Ольга на какой-то миг оцепенела. Денис крепко держал её, придавив своим телом, и боялся отпустить. Боялся, не зная, что предпримет она, когда придёт в себя от его выходки. Он чувствовал её нараставшее сопротивление, и боролся с ним, пока она его больно не укусила. Денис отпрянул. — Это жестоко. Звонкая пощёчина классически завершила сцену. — Чёрт возьми, я всего лишь вас поцеловал! — дыхание штурмовало его грудную клетку. — Всего лишь! — она унеслась в другой конец комнаты и уже оттуда вела дальнейшую оборону. — Чем я вызвала подобную наглость с вашей стороны?! — Вы называете мой порыв наглостью? — Думала вам польстить, назвав наглостью такую глупость, — её оборона перешла в нападение. Денис покраснел и приложил руку к щеке, горевшей не столько от удара, сколько от стыда. Она усмехнулась: — Больно? Он посмотрел в её лицо. Даже из приличия там не изобразилось ничего, что могло бы напомнить сочувствие. Глаза, недавно такие ясные, теперь потемнели, и в них появилось больше свинца, чем небесной лазури. — Вы не справедливы ко мне, Ольга Ильинична. — Не думаю, — сказала она и, выдержав паузу, добила его: — Зато я теперь знаю, о чём могут спорить гусары. Денис почувствовал себя так, точно его нагишом втолкнули в девичью. В дверях стояла Маша. — Хороша сестрёнка! — бросил он ей и почти бегом устремился прочь. Кузины прыснули со смеху. *** Праздничные гулянья на островах были в самом разгаре. Погода наладилась, и мало кто мог усидеть дома. Ребятня кружила вокруг подожжённого чучела, богатые горожане устроили состязание на тройках. Из саней неслись крики, часто заглушаемые взрывами хохота, с горок слетали санки. Молодёжь завязала игры в снежки на развалинах снежной крепости, но вскоре вовлечёнными в весёлый бой оказались и особы куда более почтительного возраста. Ребяческий азарт закрыл глаза на седину. Зиму хоть и настойчиво провожали, да преимуществами её пользовались с воодушевлением. Ольга стояла одна, ища глазами мужа в пёстрой шумной толпе. Накануне ей пришлось уговаривать его приехать сюда, а теперь он покинул её, пропав вместе с графом Радневским. Маши тоже не было видно. Незнакомые лица и маски быстро сменялись перед ней. Казалось, она была единственной, кто не знал, чем занять себя и куда податься. Кто-то задел её, спасаясь бегством от атакующих преследователей, а ещё через миг её забросали снежками… Она струшивала с себя снег, когда к ней подбежала Маша и, запыхавшись, сбивчиво начала говорить про горки, санки и про поручика, с которым они, перевернувшись, упали в сугроб у графа на глазах. Не успела Ольга спросить про мужа, как увидела его, направляющегося к ним. Коренастый, всегда строго опрятный, он и теперь выделялся среди других. Лицо Топорина, уже начавшее обживаться заметными морщинами, не выражало ничего такого, что могло бы подсказать суть его настроения, но по бодрой походке можно было предполагать, что праздник для Ольги ещё не окончен. — Я чуть было не потерял вас, Оленька, — сказал он, оглядываясь по сторонам. — Прекрасно, прекрасно… А где граф? — Вы же уходили с ним. — Фёдор Александрович должен был познакомить меня с одним человеком, очень нужным человеком. Но, кажется, князь так и не соизволил здесь появиться. — Какой князь? — заинтересовалась Маша. — Мне граф тоже про князя говорил… Топорин посмотрел на девушку, которая имела все шансы стать графиней Радневской, и вежливо улыбнулся, но распространяться о нужном ему князе всё же не захотел. — Здесь столько людей, что кто угодно может затеряться, — уклончиво сказал он и тут же обратился к жене: — А вам следовало… — Взгляните, как веселится детвора! — Маша перебила Топорина, угадав его намерения. Супруги повернулись за её жестом. — Мы могли бы взять с собой и Соню, — тихо сказала Ольга мужу, глядя на шумную стайку ребятишек. Он, притянув её к себе, ещё тише ответил: — Если вы мою дочь в парке умудрились потерять, то как я мог позволить вам взять ребёнка сюда? Ольга посмотрела на мужа. В который раз он заставлял её испытывать чувство вины… Если бы Топорин знал, как была несносна его требовательность к другим и удивительное постоянство в осуждении тех, кто хоть раз оступился. Увы, человеку легче обнаруживать и держать на ладони чужие недостатки, чем пересматривать свою добродетель. — Ах, до чего же весело! — не унималась Маша, просовывая свою руку под локоть Романа Степановича и заглядывая в его лицо. — Граф, наверное, вас тоже ищет … О, смотрите, Ольшанского с Таней спустили на санках с самой высокой горки… Идёмте же к ним! Ей нельзя было отказать. Глаза Маши горели, словно фонарики, и вся она дрожала от нетерпения оказаться в гуще событий. Но на полпути к цели они втроём попали в настоящий бой. Попытка Романа Степановича возмутиться отозвалась только шквалом снежков и задорных криков. Маша взвизгнула и, заслонив руками голову, побежала вперёд, ничего не видя перед собой. Топорин устремился за ней, решив, что это самый верный способ обезопасить себя. Ольга оглянулась. Кто-то выскочил из укрытия и, не спрашивая согласия, потянул её за собой. Стены крепости достаточно пострадали от боёв, поэтому, чтобы чувствовать себя защищённым, нужно было присесть на корточки, как это сделал мужчина, всё ещё не выпускавший Ольгину руку из своей. — Да пригнитесь же вы, мадам! Она присела и с интересом посмотрела на своего то ли спасителя, то ли завоевателя. Незнакомец отпустил её и с головой укутался в плащ, оставив снаружи только лицо. — Стоило ли рисковать жизнью ради женщины, когда я не могу рассчитывать даже на слово благодарности, — насупился он. — О, простите, — улыбнулась она. — И кому же я обязана своим спасением? — Мне, мадам. Зовите меня Полем. — Вы француз? — Храбрый француз. — И ворчливый. Он сердито посмотрел на неё. — Я здесь скоро совсем окоченею. — Конечно, мсье. Вы одеты не по погоде. — Я не предполагал, что застряну в этом… — вместо того, чтобы закончить фразу, мужчина стал тереть свои щёки и нос. — Это всего-навсего игра. — Хороши же у вас игры! Мне снежком, твёрдым, как камень, едва не разбили голову. Моя шляпа, совсем новая, осталась по ту сторону защитного ограждения, и я боюсь представить, во что она превратилась. Я потерял своего знакомого, который наверняка где-то ищет меня… — Тогда что вам мешает выбраться отсюда? В ответ он издал только звук, похожий на рычание. — Эй, вы! Держите оборону! — раздался рядом озорной крик. Ольга, приподнявшись, выглянула из укрытия и тут же снова спряталась. Какое– то время они сидели молча, мужчина тайком наблюдал за ней. Сняв рукавицу, она взяла горсть снега и стала разминать его в пальцах, словно познавала на ощупь нечто новое. Она смотрела, как белая холодная масса тает в её горячей руке, и капельки талой воды неторопливо скатываются вниз. Затем, стряхнув остатки снега, приложила мокрую руку ко лбу. — Вам жарко? — не вытерпел француз. — Я бы попросил вас, мадам, согреть меня, но, боюсь, вы неверно истолкуете мою просьбу. — Я бы ответила вам, что это непозволительная дерзость с вашей стороны, но молчу, ибо вы меня ни о чём не просили. Он развернулся и приблизился к ней так, что аромат его парфюма коснулся её подсознания. — Между дерзостью и недерзостью есть тонкое различие, настолько тонкое, что, вспоминая случившееся, мы уже не можем с уверенностью его определить, — прошептал он, хотя рядом никого не было. Ольга не без удовольствия отметила, что ей нравится его запах, как впрочем, нравилось в нём всё, даже его дурное настроение. Он сидел совсем близко и смотрел в её глаза, продолжая что-то тихо говорить. А она, не вникая в содержание его слов, просто слушала, как журчит ручей его слов среди снежных развалин наспех выстроенной кем-то крепости… Где-то продолжалось веселье. Топорин не возвращался за Ольгой, да она и не хотела, чтобы он её находил. Новый знакомый притих, словно вслушиваясь в своё молчание, очевидно, мало свойственное ему. В этот момент их уединение было варварски нарушено. — Это маскарад или нас берут в плен? — поинтересовался француз, заметив двух гусаров, подбиравшихся к ним. Она посмотрела по направлению его взгляда и улыбнулась. — Ни то, ни другое. Это ваше спасение, мсье. — Впервые меня спасает кавалерия. А лошади в засаде? Гусары подозрительно посмотрели на закутанного в плащ мужчину, сидевшего рядом с Ольгой. — Мари прислала нас за вами, дав нам шанс искупить свою вину, — отрапортовал Ольшанский и на всякий случай прикрылся своей козырной улыбкой. Видя, что в стоявших рядом людей не летят снежки, француз поднялся и, пока Ольга раздумывала, соглашаться ли на мирные переговоры с кавалерией, протянул ей руку. В дорогую лайковую перчатку легла простенькая варежка. — Обороняться смысла нет, — с особенным оттенком произнёс он. — До тех пор, пока не возобновится наступление, — в тон ему ответила она. Гусары не услышали ничего необычного. — Господа, не стоит меня провожать… Мадам, — француз галантно поклонился. Он неторопливо обогнул укрепление, отыскал в снегу свой изувеченный цилиндр и, помахав им в воздухе, пошёл в сторону палаток с угощениями. — Кто это был? — спросил Денис. Она пожала плечами. — Погода нынче замечательная, — сказал Ольшанский, тайком подмигивая другу. — Позвольте, Ольга Ильинична, проводить вас к горкам. — Ну, это я смогу вам позволить, поручик. Денис молча пошёл за ними. Не дойдя до горок, они встретили Машу. — Ах, поручик, я вас заждалась, — обратилась девушка к Ольшанскому шутливо-строгим тоном. — Вы идёте со мной? Офицер развёл руками, обратив на Ольгу молящий взгляд. — Разве вы не слышите, поручик? — подхлестнула его Ольга. — Не теряйтесь, а то Маша передумает. Маша и в самом деле уже смотрела в другую сторону. Она заметила направлявшегося к ним графа Радневского. Подойдя, граф остановился как раз между нею и своим соперником, но так, чтобы не нажить себе небезопасные хлопоты. Девушка заулыбалась, и чудесные ямочки заиграли на её раскрасневшихся щеках. С Ольшанского спала весёлость: улыбка предназначалась другому. — Прелестная погода, — сообщил Радневский, закладывая руки за спину. Маша опустила глаза. Из-под её ресниц выпрыгивали чёртики. — Погода как раз для прогулок, — добавил Денис, разбавляя неловкое молчание. — Да-а… — Фёдор Александрович, а я искала вас. — Вы? — Радневский нехотя перевёл взгляд на Ольгу. — Я хотела поговорить с вами. Граф не был расположен к беседе с Ольгой, но, помня, сколько проиграл ему на днях Роман Степанович, отказать его жене не смог. Они отошли в сторону. — Я просила вас узнать о… — Я помню, помню, — нетерпеливо перебил он её. — Ничего пока не знаю, — Фёдор Александрович покосился туда, где оставил Мари. Денис почти сразу ушёл, и девушка теперь стояла одна рядом с бесстыжим поручиком. — И все же, граф… — А вам то что, Ольга Ильинична? — проникаясь подозрением, не вытерпел он и оторвался от наблюдений за Машей. Жена Романа Степановича ответила довольно просто: — Господин Ильин бывал у нас в гостях, в Москве. Я знаю его как человека глубоко порядочного, и ничто не разубедит меня в том. — В Москве? — граф в очередной раз понял больше, чем ему было сказано. — Да, в Москве. А что в этом удивительного? Это друг моего дяди, — уточнила Ольга. — И надеюсь, моя просьба не даст повода для всяких толков. Радневский сконфуженно поморщился. Он обещал молчать об этой просьбе, взяв с Ольги слово, что она не станет настраивать против него Мари… — Фёдор Александрович! — они оглянулись на звонкий зов Маши. — Фёдор Александрович, вас искала моя маменька. Она ждёт во-он под теми берёзами, — приблизившись, сказала девушка и многозначительно улыбнулась графу. — Спешу, Мария Алексеевна, спешу к вашей маменьке. Радневский был счастлив покинуть общество Ольги, тем более по такому поводу. Он наспех откланялся и довольно проворно для своего грузного тела стал удаляться от них. — Я не ослышалась? А куда исчез Ольшанский? В Машиных глазах стало холодней, чем на улице. — Прошу тебя, Оля, никогда больше в моём присутствии не говори об этом… — она запнулась, подбирая словцо покрепче. — Кажется, граф не дойдет до твоей матери, — заметила Ольга без огорчения. — Его уже кто-то остановил. — Зато мою маму никто не остановит, — Машина злость готова была прорваться сквозь заслон холода горячими слезами. — А как же поручик? Зачем Ольшанского столько за нос водила? — Поделом ему. Мы поссорились с поручиком навсегда! — И это в прощеное воскресенье. Уловив насмешку в голосе кузины, Маша сощурилась: — А чем не жених граф Радневский? — Ты его не любишь. — А ты любила Топорина, когда шла за него? — Я не шла — меня отдали, — отсекла Ольга и вдруг с чувством добавила: — Если б я могла хоть что-то изменить… не тогда — так теперь! Маша кусала губы — граф, очевидно, забыл, куда направлялся. Какой-то господин перехватил Фёдора Александровича и не давал ему достигнуть берёз, под которыми нервничала Любовь Васильевна. — Маму, небось, трясёт, как в лихорадке… В наше время удачный брак для женщины — всё равно что карьера при дворе для мужчины, — Маша поморщила нос и тут же воскликнула: — О, я знаю этого человека! Это же маркиз де Шале! — Маркиз де Шале? — переспросила Ольга, вглядываясь в мужчину, нарушившего Машины планы. — С такого расстояния для меня что маркиз, что царь. — Что ты! Разве можно маркиза спутать с кем-либо! При случае непременно вас познакомлю, он очаровательный кавалер. — По-моему, тебе надо замуж не за графа. — Маркиз женат. Фёдор Александрович говорил, что в этой французской семье царит полная идиллия. Маркиз вообще удивительный человек. Рядом с ним любая женщина чувствует себя единственной, и между тем ни один муж не чувствует себя оскорблённым. — Это тебе тоже Фёдор Александрович говорил? — не сдержалась Ольга. — Они идут сюда! Оля, они идут к нам. Маша взволновалась. Её лицо, и без того румяное, залилось краской смущения, а глаза заблестели, готовые к атаке. Стыд и азарт в её кокетстве сплелись в одну петлю, которая ожидала подходящую мужскую шею. Ольга тоже изменилась в лице. — Милые дамы, — натянуто улыбнулся граф, — мой друг, маркиз де Шале, уговорил меня вернуться, чтобы я представил его Ольге Ильиничне. Маша потерянно посмотрела на кузину. — Значит, вы и есть маркиз де Шале? — усмехнулась Ольга… ……… |
0 комментариев