Описание
Действие романа происходит в наше переходное время в провинции, на экзопланете и… в психиатрической лечебнице, которую захватили террористы. Герой, «продукт маргинализации огромных масс, потерявших опору», выросший на идеалах «шестидесятых», в атмосфере всеобщей жажды наживы и успеха создает общественную организацию с целью соединить бизнес и нравственность в проекте самоорганизации и взаимопомощи. Лишённый средств и поддержки, он терпит поражение и находит спасение в чистоте провинциальной окраины, видениях совершенной цивилизации с иными ценностями, в нравственных истинах религии.
Читатель ощутит открытую душу героя, жаждущую любви, его стремление к познанию и самопознанию.
Купить книгу: www.litres.ru/fedor-metlickiy/favorskiy-svet/
Характеристики
| Отрывок |
Фёдор Метлицкий Фаворский свет Взгляд на нас *из чистой окраины, *из дивного мира экзопланеты, *из ветхозаветного времени. Человеку не дано объединить то, что разъединил Господь. Вольфганг Паули Тварный мир есть нечто разъединённое и в то же время соединёное… Бог находится во всех вещах. Главная радость Бога – сотворение духа всей природы. Мейстер Иоанн Экхарт Содержание Затерянная окраина Фаворский свет Стокгольмский синдром Затерянная окраина I Провинция нетронуто звенит В душе народной воздухом доверий – Откуда-то из древних вер возник И не исчез, и обновленьем веет. Это были те шаткие годы, перед выборами, которые последовали после «нулевых». Я ехал в провинциальный город на экономический форум в качестве приглашённого от общественных организаций, заранее представляя торжественное сборище ожидающих чего-то людей и скучные глобальные постановления. Не знаю, зачем, и с какого боку там нужен. Но я мечтал и боялся туда ехать. За городом в окне вагона проносилось скопление халуп с клочками ого-родов – их владельцы пренебрегают чувством прекрасного ради урожая. И вот уже – зелёное кружение в окне однообразных молчаливых лесов и полей, волнующих, может быть, напоминанием о первозданном лесном лоне предков. По-чему так изменяет настроение этот оптический обман? В купе напротив – молчаливые соседи, едут домой: красивая студентка и её отец с бородой, угнетённый чем-то, как предприниматель, у которого отобрали бизнес. Утомительно долго лежу на узкой полке, потряхиваемой на рельсовых стыках, в экзистенциальной тяжести тела. Отвлекаюсь чтением книжки старого философа, божьего одуванчика. Нашёл бессмертие в некоей сущности души, соединённой в вечном заливе душ – цельности мироздания, вечно пополняемой и не убывающей, – если кто-то гибнет, общий баланс сохраняется. Люди отошли от цельности мироздания, начиная с Адама и Евы, и потому из-за этого отпадения случаются катастрофы, вплоть до экологических. Вспоминаю детство в затерянном на краю света городке, возвышающемся над ослепительным заливом. Заброшенный, доведённый до суровой простоты советский быт, с магазинами «Хлеб», «Продукты», «Ткани». Нравы тоже были просты, не выходили из предписанных условий, вернее, не замечали их. Очарованием, как залив, были классики в библиотеке отца, которых читал запоем. Они уводили от нашего естественного существования в широкий мир и уберегли меня от грубых нравов улицы. Тогда случилось страшное происшествие, чем-то повлиявшее на мою дальнейшую судьбу. Во время амнистии зэки в серых фуфайках вырвались из трюмов прибывшего из Колымы парохода и высыпали в город. Жители попрятались в квартирах. Прибывшие фургоны с солдатами, вместе с дружиной портовых рабочих, вооружённых железными прутьями, гнали зэков обратно в трюмы и расстреливали на ходу. Мы, дети, сновали около. У рельсов крана лежал икавший человек в грязном бушлате, с синим лицом без челюсти. А мы в жестоком страхе глазели, и не жалели мы чужака. То отчужденье, что в нас засело, казалось, в жизнь вошло на века. Потом был институт, наполненный ожиданием. И Она пришла. Испытывая странный недуг любви и ревности, я бродил с ней вдоль Москвы-реки, страстно и безнадёжно целовал её, казалось, холодную и равнодушную, – она отвечала нехотя, видимо, считая меня мальчишкой, не способным к серьёзной жизни. После окончания института она, не сказав ни слова, уехала по распределению – туда, куда я сейчас еду, на окраину далёкой провинции. Там и исчезла. Где ты, юность, такая отчаянная, как отвергнутая любовь? Перед массовым одичанием так хотела остаться собой! В начале нового века я очутился совсем в другом мире развалившейся империи, где не понадобились ни классики, ни моя духовность (не считая детско-го ужаса). Но она помогла не пойти по трудному пути «челноков» и предприни-мателей, и я, как многие другие, ничего не умея делать, нашёл себя в сфере общественной деятельности, создал свою организацию, в которой хотел соединить гуманизм и практику. Моя независимая общественная организация – фантом, созданный в результате постоянных усилий, который стал известен широкому кругу узкой общественности, и теперь не исчезнет, если бы даже в организации остался один я. Уже трудно стало удерживать её на плаву – всё время искать новые пути, чтобы не рухнуть в нищету и безвестность, обеспечить сотрудников зарплатой, отдавать энергию на преодоление мелочей (некогда даже сходить в туалет), – без тщательности в мелочах нельзя поддерживать заказы на должном уровне, быть порядочной организацией. Меня угнетала дистанция между мной и сотрудниками, которую я установил, ибо сближение вредит делу. Поэтому видел их замкнутыми, не замечающими, как обидно задевают локтями, из тех, кто, скрывая глаза, поспешно проходит мимо сбитого пешехода на дороге. Соратники по нашему общественному движению тоже жили своими интересами, хотя объединялись на тусовках странным интеллектуальным общением, не дававшим удовлетворения дружбы. Я – такой же. Только в общении с женщинами – загадка! – открывается фонтан влекущей искренности и юмора. В новостных программах телевидения, казалось, те же обособленные в себе люди превращались в демонстрантов или в разгоняющих несанкционированные сборища. Опрос населения обнаружил странные цифры: подавляющее большинство, было ясно даже до опроса, не принимало, как пришедшее зло, развал империи, приватизацию. Оно томилось в бездушии построенной системы, статистически подсчитывающей даваемые блага населению, как среднюю температуру по больнице. В тумане прошлого казалось чудесным, как молодость, время минувшего режима. Политологи, горячась, бросали в мир странные идеи, напластованные прошлыми и недозрелыми нынешними мыслями. Субъекты рыночных отношений, любители пожить, недавно восстав из советской нищеты, играют в политические игры, перестают сострадать и даже понимать тех, кто, как и они раньше, трудно выживают в поисках пропитания, даже идя на преступления. Сытые правят миром! В них, да и в лузерах заросло то место, где чувствуешь боль в сочащемся кровью мире, и возможность озарения чем-то иным. Не осталось и частички бессмертия. – Что такое? Опять негодую! – смешил я окружающих серьёзным видом после очередного преступления против человечности. – Как они отвратны, дело-витые киллеры свободы! И консервативно голосующее население. Не доросло до свободы. Негодую! Что-то тревожное сгущалось в настроениях электората. Или это только кажется – в кружковом негодовании, на коротком отрезке времени модернизации? Мы ждали близкого взрыва в обществе. Усилилось словесное раздражение происходящим, в блогах и независимой печати по-диссидентски собирали изумляющие факты бездушия чиновников, и верили в прожекты организованного саморегулируемого гражданского общества. – Это невозможно – теряем страну! – говорили соратники. – Ты едешь в провинцию. Там здоровые силы. Оцени изменение обстановки на местах. Мы должны подготовиться к выборам. Я не ощущал бодрости в себе. Ближние пристрастно вгрызались во время, вернее, в его блага, создавая историю, а я тащил служебную лямку, с потугами выживания, в случайных связях с женщинами в опасении породить семью, вернее, узкую колею судьбы. Словно пережидал деловитую суету времени, внешне успешный, но с ощущением полного проигрыша. Что со мной? Безразличие перед последним днём битвы за души человечества, или исчерпание одной из ветвей энергии вселенной? Почему постоянно ощущаю вину от чего-то, словно не жил достойно? В сущности, внутри меня, с тех пор как уехала моя любимая, всё застыло, как в чёрной дыре рока, откуда не выбраться с помощью общественных тусовок, – то, к чему боюсь прикоснуться. Отошедшая жизнь – наша молодость У метро – осенним леском. Твои ножки, не зная о холоде, Словно в сказке, кружили легко. Странно: я в полноте современной Умираю в том дальнем лесу, Словно жизнь твою чисто, нетленно За стволами в глубинах несу. Я, трагически гордясь, не видел выхода. Но иногда вырисовывались над-мирные смыслы моей жизни. Мог заплакать от иллюзии, возносящей меня из тени обыденности в некий мир бездонной новизны, назовите это хоть «цельностью мироздания». Вспомнил недавнюю телепередачу о ледяных кольцах Сатурна, дивной бездне кривизны, порождённой катастрофами во Вселенной. Если неизбежны катастрофы в солнечной системе, то почему не должна быть неестественной гибель человечества на Земле, обращённой в белую ледяную пустыню? Вместе с философом-одуванчиком и его музой-женой, их бессмертным заливом душ. Душа в раскрытый космос опрокинута, Летит над поделённою Землёй, Где в одиночестве была покинута, Как в клетке, обречённая судьбой. Нигде границ, лишь светятся туманы, Да и сама Земля – участник тех Великих катастроф, законов странных, Чья цель иная, чем лишь наш успех. Это «вознесение» и есть бессмертие, миг, который может провалиться в яму обыденного сознания, или прямо в смерть. Почему приходит трезвость, говорящая о пустоте смыслов? И тогда люди, и всё, что вдали от моего центра сознания, воспринимаются слитно, ничем не отличаясь. Только проникновение в себя – тяжким усилием – позволяло догадаться, что происходит в другом. И тогда, в минуту озарения, начинал видеть людей изнутри, – волнующимися, с угрозой гибели, близко – у сердца! И тогда постигал реальность. Утром пытался преодолеть себя бодрой зарядкой, но было ощущение, что делаю движения вхолостую. Я погибал, и командировка была спасением. И вот полёт – в неведомое. Впереди – воскрешение энергии, может быть, страх увидеть любимую, а на самом деле – надёжное потряхивание поезда. Я воскресаю только когда вижу незнакомые места. Что я знаю о том крае? До настроения новизны у меня было предубеждение. Там сплошная коррупция. Администрация, прокуратура, суды – повязаны между собой, нацелены на крупные корпорации, дающие откаты, а малый и средний бизнес занят лишь выживанием. Из-за дикого строительства исчезают нетронутые места и речки, растворяются малые народности с их чудной символикой реинкарнаций, гениально просто устраняющей одиночество. И всё же я знал, что найду что-то нетронутое, чистое. У едущих в поезде – простые цели, из житейских проблем, у меня – увидеть какой-то просвет, обновиться, что-то понять. Для чего – не знаю. Может быть, там, а не в крикливых сборищах, – истина? * * * Утром вышли в чистый вокзал с высокими сводами потолка, до удивления красивый. Гостей форума уже встречали: приятный пожилой директор известного агрохолдинга, с уложенной пеной-фиксатором причёской, как для фотографии, с живыми чёрными глазами, и представительница местной общественной организации – девушка с быстрым беспокойным взглядом. На ней был лёгкий сарафан, открывающий загорелые плечи. Из приехавшей толпы встречающие выявили ещё одного, представителя оппозиционной партии с копной чёрных вьющихся волос на голове, весёлыми глазами и гламурной щетиной на лице. Это был пригласивший меня на форум друг моей молодости Олег. Когда-то мы вместе работали в провинциальной газе-те. На сиденье автомобиля лежали зелёные рюкзаки – презенты для нас, в них документы, зелёные рубашки и кепи с козырьком, с эмблемой форума. Таких рубашек и кепарей с разных конференций у меня десятки на даче. Мне было неловко: не нужен я здесь. Кажется, нас встречали как потенциальных ревизоров. Ощущение Хлестакова добавляло неловкости. Директор за рулём разговаривал с севшим впереди Олегом – представителем набравшей силу оппозиции. Его пригласили, потому что не знали, чья возьмёт на предстоящих выборах. Девица рядом обернулась ко мне своим смешливым курносым личиком. – Был тут у нас чин. Застёгнутый, не разговаривал. Вы такой? Я сделал строгий вид. – А как же! Она развеселилась. – Мне предложено сопровождать вас до конца командировки. Меня зовут Светлана. Я русская, но у меня местные корни аборигенов. – Будете моим Вергилием? На загорелом лице удивление. – Кем, кем? – Вернее, Беатриче. – Это лучше. Пусть будет ещё одно имя. Она засмеялась, и мне стало легче. Необычно яркий день ослепил первым днём творения. Так вот он, чудесный день, избавление от моей прошлой жизни, словно оказался на берегу неведомой планеты. На пути, по сторонам потока машин, за глухим забором громыхали вездесущие стройки, сопровождавшие всю мою жизнь, отчуждённо от нас шумел город. Он поразил своей чистотой, длинными неуютными дорогами, продуваемыми на розе ветров площадями и зданиями-новоделами частных застройщиков-нуворишей. Провинция, из беспамятства долгого обморока выбирающаяся куда-то. Это был уверенный мир, расширяющий свои владения, усложняющий различия и связывающий их, уходя во мглу новой утопии. Впереди Олег вертел головой в шапке кудрявых волос, как бы не веря тому, что видел. Комментировал уверенным наглым голосом: – У вас сплошь филиалы столичных торговых сетей! Здесь совсем не то, что мне представлялось раньше! Оправдывалось моё смутное желание – ощутить наивную открытость провинции. – У нас двести дней в году – солнце, – дружелюбно оборачиваясь ко мне, сказал директор. В нём ощущалась сдерживаемая добрая энергия, растапливающая мой настрой чужака. – Мы вас поселим в чудесном пригороде, в наших Черёмушках, за мостом. А сейчас прямо на форум, опаздываем. Подкатили к величественному белому дворцу Правительства – «Белому дому», говорящему о гордыне местной элиты, подстраивающейся под общую горделивую тенденцию государства. В солнечном утре было какое-то напряжение. Вдали, за оградой дворца, цепочкой стояли омоновцы в касках и с дубинками, колыхалась толпа, на высоко поднятых баннерах я различил непонятные надписи «Отдайте санаторий наро-ду!», «Кибиров, уходи в отставку!», «Власть самоуправлению!». Здесь, как и по всей дороге, стояли постовые милиционеры. – Это стояние наших на площади, – бойко сказала Беатриче. Белая разлиновка придворцовой площади ранжировала автомобили «випов» и остальной массы. Без этого порядка невозможно было обуздать толпу при-бывающих людей. Оставив вещи в машине, мы поднялись на прозрачном лифте в конференц-зал. У столов регистрации делегатов людно. Матёрые чиновники-руководители, потеющие в костюмах с галстуками, и ухоженные независимые общественные деятели, привычные к подобным мероприятиям («випов» из центра не было, их увели в почётную комнату президиума). Мелкие чиновники – в подавляющем большинстве принимающие с восторгом и почтением высокочтимое мероприятие, не видящие в нём ничего, кроме приобщения к грандиозному общезначимому действу. Независимые частники – люди бизнеса «себе на уме». Много молодых людей, без галстуков – признак новых веяний, и робких студентов, прикреплённых к «випам» и обслуживающих остальных делегатов. Сколько народу, верящего в незыблемость происходящего! Убеждённых в необходимости таких собраний людей, представителей различных отраслей, лучащихся прожектами общественников! Форум пригласил гостей даже из смежных восточных стран. Для меня это привычно: часто безоглядно ввергался в лучезарные намерения подобных форумов, конференций, расширенных совещаний, ещё с эпохи тоталитаризма отлившихся в торжественный ритуал. Хотя в наше время возникли такие средства связи, в том числе видеоконференции, телемосты, что подобные сборища должны бы отмереть. В незнакомой среде я жался к Олегу, с другом надёжнее. Он, как приехал, с гламурной щетиной на лице, в джинсах и пиджаке, под ним только модная белая майка, из уголка треугольного выреза курчавилась волосатая грудь. К нам прицепился его противник по партийной борьбе политолог Гурьянов, с острым носом на худом лице и бегающими точками глаз в круглых очках с чёрной оправой, аккуратно одетый, в карманчике белый уголок платка. Его сухое личико напряжено, словно готово к смертному бою. Позади моя Беатриче – разбитная Светлана. Тема форума была всеобъемлющей – о модернизации региона. Нам роз-дали красивые папки с документами – программами форума и сценариями круглых столов, проектами рекомендаций и постановлений. Был и глянцевый журнал «Приглашаем к сотрудничеству!». Это был глянец успешных дел и больших перспектив, «энергичного экономического пульса» края, бодрые отчёты министерств, комитетов, деловых советов. И множество цветных фотографий руководителей страны, края и предприятий-флагманов. Привычные документы форума сочинялись старательными исполнителями аппарата обычным нормативным сленгом, скрывающим трудности экономики и существования людей за округлыми фразами об улучшении, содействии и т.д. Абстрагированные шаблоны сущностей, когда-то сформулированных экономистами и партийными функционерами. Но документы светились командировочной новизной. Участники, не задействованные в сотворении текстов, были заранее на-строены на принятие знакомых фраз, и оттого невозможно было вырваться из скучной торжественности события. В президиуме расселись по ранжиру руководители центральных и местных министерств, вёл заседание молодой замминистра с чёрными волосами нац-мена, энергичный и словно навсегда уверенный в уместности его пребывания на земле. В перерыве после открытия форума мы вышли покурить у входной двери Белого дома (во всём городе запрещено курить в помещениях). За оградой, за рядами омоновцев, что-то выкрикивала толпа с колыхающимися над головами плакатами. Молодой черноволосый замминистра, что вёл заседание, вышел, показа-лось, вслед за Светланой, его энергичное лицо было решительным. – Как вам форум? Выдержали достойный уровень. И перед иностранцами не стыдно. – Просто они не знают языка, – непринуждённо сказала Светлана, беря сигарету из моей пачки. Он глянул раздражённо, показалось, что они знают друг друга давно. – Что ты хочешь сказать? – А то, что ваш форум не для людей, – поразила она бесстыдной откровенностью. – Мало тебе вызовов в прокуратуру? Ищешь приключений на свою симпатичную попу. Я удивился, но не подал вида. – Показуха! – поддержал Гурьянов. – Стоит отъехать в глубинку… – Но, но! – осадил его Олег бодрым мальчишеским голосом. – Не агитируй электорат, его здесь нет. Замминистра был спокоен, видимо, закалённый обличениями, хотя его юмористический тон исчез. – Как можно слепо бить наотмашь! Сколько сделали, разуйте глаза, по-смотрите на город, на совхозы-передовики! Регион перестал быть донором. Я не-сколько лет не был в отпуске. – На то ты начальник, – уязвил в самое сердце Гурьянов. – Пока народ в нищете, он не замечает ваших успехов. Светлана хмуро молчала. – Дело не в вас, – доверительно сказал Олег. – Не в том тоне начался форум. Замминистра бросил сигарету под ноги и круто повернулся. На пленарном заседании моя Беатриче весело сказала нам: – Дальше всё известно. Может, выйдем перекусить? На халяву. Вот, вместе с моей подругой. Красивая толстушка с круглым лицом и чёрными бровями – контролёр известной в городе и области кондитерской фабрики, застеснялась: – Эльнара. – Редкое имя, – снисходительно улыбнулся Олег. – Давайте все по имени, чего там. – Эльнара по древнемусульмански «Свет родины», – сказала Светлана. – Но можете называть её «Сладкой женщиной». Хотя она у нас неприступна. Та покраснела, бросила недовольный взгляд на подругу. Вышли и побрели по этажам в поисках халявного буфета для участников. Светлана вертелась, похохатывая. Эльнара дёргала её за рукав. – Ну их. Я тоже была чиновницей. Пыталась внести в программу что-то живое. Вывести на чистую воду тех, кто изгадил природу, распродал берега и острова. Но они не приняли, только странно посмотрели. И выгнали, не знаю по-чему. Работала честно, говорила, что думаю. А они набросились. Что ни сделаю, всё подсудно. Что за характер такой? Она, словно танцуя, выговаривала слова чётко, с беспечной, безоглядной откровенностью, что придавало ей очарование. – Вы не подумайте, – защищала подругу Эльнара. – Она у нас известная общественная деятельница. И главный эколог, и правозащитник. Олег с видом ловеласа держал Светлану под руку. Я любовался её не-принуждённостью. У неё, наверное, стандартные мозги. Но привлекали голые плечи, загоревшие в турпоездке в Анталию. Я пытался разговорить бесстрастную Сладкую женщину – отвлечение от голых плеч моей Беатриче, но та была немногословна. Обедали в шикарном ресторане, с цветами в кашпо, вьющимися по стенам, каждый столик уютно отделён бежевыми деревянными стенками, в приятной полутьме звучит тихая музыка. Настоящий райский уют! За столом руководства командовал густым голосом тамады энергичный замминистра. Напротив наш стол, за ним разговаривали Олег и встретивший нас маленький энергичный директор агрохолдинга «Разинский». Как нам рассказали, он начинал с нуля, взял кредит, приобрел земли для выращивания экологически чистых овощей и картофеля, без помощи властей каким-то чудом арендовал дополнительные мощности, хранилища, купил европейское оборудование по сухой чистке, калибровке и расфасовке продукции, и поднял предприятие до всероссийского уровня, его фуры показывали на боках огромные рекламные логотипы по всему городу. Теперь агрохолдинг считался гордостью края. Рядом со мной опасно задевает голым плечом моя Беатриче, болтая с подругой. Сбоку смирно сел известный краевой писатель, лысый старик с добрым раздавшимся лицом и седыми кустами бровей, его книга о природе и людях края была в папках делегатов. Около него скромно приютился крестьянского вида защитник лесов, поразивший меня своей независимой программой «окедривания» города. Предельно простой: по одному саженцу каждому школьнику – и город будет в кедровом лесу. Из глубин прохладного ресторана бесшумные официанты выносили подносы с неплохо пахнувшими блюдами. – Тихо! – скомандовал замминистра. – Здесь собраны работники лучших хозяйств. Пусть чернят нас оппозиционеры – вот положительные примеры. Здесь всё лучшее. И этот ресторан. – Прямо с доски почёта! – бодро сказал Олег. – Вся парадная сторона края. А других нет? Замминистра со своего стола кинул на него взгляд, как будто угрожали его карьере. Все оглянулись на Олега. Моя Беатриче закрыла всё время двигающийся от еды и разговора рот, и почему-то похлопала в ладоши. Вечером нас повезли на машине через длинный мост на противоположный берег реки, где располагались знаменитые Черёмушки. Ехали вдоль берега, к плёсу – месту отдыха горожан. Плоская полоса реки не походила на воспетую старинную великую реку, словно её насильно лишили величавости. Об этом говорил только далёкий противоположный застроенный берег. Скрытая безбрежность великой реки волновала. За изрытой кривой дорогой, дальше от берега, уютные дачные домики мелкого чиновничества с огородами и баньками, – из одной вышел голый пузатый абориген – знакомый нашим спутникам клерк, мы ему помахали. У самого берега, в березняке, пестреющем старым хламом, в песке деревянные столы и лавки. А слева, далеко на излучине, в низине клубится зелёная роща и недосягаемо выглядывают коттеджи местной элиты, на месте выселенного туберкулезного санатория. Там, в резиденции губернатора, руководство организовало приём высоких столичных гостей. А нам откомандировали встречавшего нас директора агрохолдинга – провести отдых на лоне природы. Он всё время звонил по мобильнику, матеря кого-то. Видимо, продолжал работать. Наши новые друзья, хозяева, в весёлом предвкушении разгрузили из микроавтобуса продукты. Они посадили почётных гостей на лавки по одну сторону, а сами сели по другую. Это те самые наивные и честные провинциалы, кого я предполагал встретить. Их гостеприимство, доброта были естественными, из прошлой малонаселённой окраины, всегда открытой пришельцу. На усмешки Олега отвечали доверчиво, не подозревая подвоха. Рядом со мной на скамью плюхнулась моя Беатриче, точёная, как из полированного дерева, слегка прикрытая лёгким цветным сарафаном. Встав на песке, выпили из бумажных стаканчиков за гостей. – Как у вас насчёт чёрной икры? – невинно спросил Олег. Он был серьёзен, явно уязвлён тем, что его не взяли на пиршество центрального руководства с губернатором. – Вы о чём? Такой не слышали, – весело отрезал директор. – А осетры? – пренебрежительно понюхал какую-то отварную рыбку Олег. – Такой рыбы не знаем. – Её давно здесь нет, – вздохнул писатель. Гурьянов съязвил: – Гербом края станет зубастая болотная рыба, с толстой шкурой, что не счистишь. Олег не мог смириться. – А там, у губернатора, небось, едят и чёрную икру, и осетров. Почему вы смиренно принимаете всё, как есть? Местные молчали, им было неловко. – Так заведено, – скромно ответила Эльнара. Олег помрачнел. – Гибель рыбы – к концу света. Что же здесь произошло, какие катаклизмы? Может, перемена климата? – Похоже, так! – нервно почесался Гурьянов. – Прежнее изобилие большевики сократили, а либералы совсем уничтожили. Олег глянул на него снисходительно, привыкший к нападкам на либералов. Местные были смущены. – О наших делах вы знаете понаслышке, – сказал директор, почему-то усталым тоном. – То есть, постоянно не жили. – А чего у вас осталось? – небрежно бросил Олег. – Много чего, – ласково сказал писатель. – Это надо почувствовать. Про-читайте мою книгу. Мне нравился этот безответно добродушный писатель. – Уже просмотрел! Я восхищён! – вскричал Олег тоном кота Бегемота и вытащил из папки голубую книжицу с тёплой надписью автора. – Какая чистота местной души! «Когда справляли новоселье, рыбаки, как водится, пустили в новый дом котёнка. А на дворе, в собачью конуру, поместили щенка с лисьей шуб-кой и мордочкой, по кличке Пулька, в курятник – петуха Петра. Все они прижились, значит, ко двору».– А стиль! – восторгался Олег. – Праведных отшельников. Писатель смотрел на него добро, как на шалуна. Моя Беатриче бедово бросила: – А давайте споём! Затопи ты мне баньку по белому … Взметнула мотив таким дурным голосом, что все стали хохотать. Она не смутилась. Мы с Олегом разноголосо подхватили: – Я от белого света отвык… Она неожиданно оборвала, и голоса тоже сникли. Снова выпили. Писатель добродушно рассказывал об уникальном крае. Его рыхлое лицо с седыми кустами бровей расплылось радостью. Я воображал, сколько дорог он обошёл, и каждую изобразил, хотя бы мысленно, – всю его жизнь сказочного Берендея. Олег вторил цитатами из голубой книжки: – «Григорий Калистратович заготавливал себе дрова в лесу, жена Любовь Ивановна поместила в клетку крольчиху Кралю. Пулька шагнул навстречу, но та шлёпнула его лапой и забилась в угол. Пётр захлопал крыльями». А ты, отец, до сих пор в осаде тоталитарного режима, уходишь в природу! Я знал, что Олег проповедовал концептуализм. Эльнара оживилась, стала рассказывать о своём предприятии. – У нас все молодые, директор тоже молодой душой. Шумно, интересно. – А сколько у вас в крае получают? – снисходительно спросил Олег. – Двенадцать тыщ в среднем. Олегу стало больно за аборигенов. – Как на такие деньги можно прожить? Модернизируемся, а народ всё равно живёт в нищете! Как сто, тыщу лет назад! Эльнара улыбнулась. – А что нам! В регионах у всех такая зарплата. Здесь жить дешевле. Писатель извиняющимся тоном сказал: – В наших людях осталось духовное богатство! Вы почувствуйте – в каждом есть спокойствие силы, она не даёт падать духом в нищете. Весь край живет на подъёме. Глаза Гурьянова остро блеснули в чёрной оправе очков. – О чём вы говорите? Это раньше в нас была духовность. Люди были бескорыстны и благородны. Вспомните молодость – мы горели великими стройками. Чистым огнём! То был особый, удивительный мир, который умирает сейчас катастрофически. Для меня заменить его нечем, и моя боль никогда не смирится. – Фальшивым огнём горели! – бодро сказал Олег. – Ты-то жил хорошо, делал карьеру. Несмотря на то, что отца посадили. – Да, мой отец был репрессирован! Но это не отменяет великую идею! А что сейчас, мирно? Куда привели либералы? О чём они? Я ощущал блаженство, как телёнок, и не нравилось возвращение к спорам из прошлой жизни. – Не трожь либералов! – Олег угрожающе нацелил пластмассовую вилку на Гурьянова. – Нет смыслов, нет веры. У либералов нет идеи. – Смысл в том, чтобы жить. И хорошо жить. Без идеологий. – Кому хорошо жить? И как жить? – горестно спросил Гурьянов, безза-щитно оглядываясь. – Без веры, без цели? Мне стало неловко перед гостями. – Это они оттачивают искусство диалога. Ищут истину. И учтите – без мордобоя. Директор примирительно сказал: – Нужно работать по совести, без захватов чужого. В спор робко встряла Эльнара. – У нас в Черёмушках добрые люди, делятся последним, доверчивые, даже двери на замки не закрывают. Что это за свободные Черёмушки, где нам предстоит поселиться? Стало зябко у галдящего стола, уютно замкнутого в пьяных разговорах. Моя Беатриче решительно встала, восхитительно перелезла через меня и пошла прочь, к берегу. Я подождал, и почему-то поплёлся за ней по песку. Фигурка её казалась затерянной у розовой бездны воды, на фоне зари. В глазах её увидел тоску. – Не люблю пустых разговоров, – не глядя, отрывисто бросила она. – А мне здесь всё нравится. И вы. – С чего бы? Вы презираете нас. Думаете, тупые? В Москву, в Москву? Блистать на подмостках? Она зябко поёжилась, обняв плечи, хотелось прикрыть её. – Я, наоборот, рвусь в провинцию. Я ведь провинциал. – Дело не в месте. – Да, дело не в месте. Мы никуда не ходим, и Кремль толком не видели. – И мы на Волгу не ходим. Что там делать? – А чего же вы хотите? – Ха, ха. Так бы я тебе сказала! Я бы сказал тебе, чего я хочу. Помолчав, она продолжала: – Вот, прочитала в одной книжке стихов, нашла на помойке: «Я болен болезнью дикаря, вокруг которого – небо и море. Как чистый лист, первозданно восходит заря, но племя стоит, затеряно в вечном просторе». Если хочешь знать – мы такие дикари. И спохватилась: – У нас всё проще. Здесь борьба за власть, за бюджетные деньги. Губернатор – миллионер, захватил лучшие природоохранные места. Её инициативная группа боролась за возвращение санатория в низине с целебным воздухом, отнятой для коттеджей чиновничьей элиты. Так чуть не пристрелили. Мафия. Её искала милиция, самооборона в Черёмушках прятала. – Мы тут как заноза. Наши программы не принимают. За протесты за-просто могут посадить. – А муж поддерживает? Она споткнулась. – И не было никакого мужа! И продолжала: – Уже появились новые настроения. Как перед грозой. Ничего не боятся, режут правду-матку в «ящике», и в газетах. Даже прилипалы вслух выражают не-довольство. Я тоже воспрянула, продолжаю бесить начальство. Оно поняло, что могут сковырнуть, и мы стали опасными. Видели демонстрацию на форуме? Будет ещё веселее – многотысячная демонстрация. Говорят, ОМОНу отменили выходные. – Разве это изменит что-то? – Может, и не изменит. Просто уже надоело. Возбуждал исходящий от неё лёгкий холодок опасности. Мне казались мелкими пустые выходы на демонстрации, хотя бодрит физическая опасность. И живой эфир на экране, с кусанием за икры власти, и отделённые временными промежутками страсти в печати. Как изрёк Конфуций: «Когда я участвую в тяжбе, я не лучше других. То, чего я стремлюсь достичь в первую очередь, так это вообще не принимать участие в тяжбах». Мое равнодушное отношение к власти её как-то не злит, хотя ощущаю враждебную стену. Боюсь, что злю я. Может быть, власть мне безразлична из-за относительной самодостаточности? Самодостаточные и обеспеченные удивляются: чего это радикалы мутят! Из опасения, что могут устроить хаос, то есть отъём того, что накопили непосильным трудом. Всё гораздо сложнее. Для меня олицетворённого зла нет. Оно – в отношениях, замороженной глухоте друг к другу, вызывающей злые ответы и действия. Эту проблему наскоками не решить. Разве можно изменить личность каждого в целой массе людей? Всегда найдётся сволочь, что украдёт, изнасилует, зарежет, бросит бомбу в метро. Но никто не знает – в результате какого-нибудь общественного потрясения может произойти чудо: люди заговорят стихами. Жизнь непредсказуема. Я решился спросить. – Ищу однокурсников, где-то здесь. Учились вместе, как одна семья. Может, знаете? – Хотите сказать, девушку? – И её тоже. – Не, не знаю. Здесь, на нашей окраине, затеряться недолго. Поселилась тут одна, в Черёмушках. У меня ёкнуло сердце. Она резко оборвала разговор. – Ну, вот! Не дал побыть одной. Побежали! За столом уже сворачивались. Ехали в гостиницу в уютной темноте среди садов и белеющих домов за низкими декоративными штакетниками заборов. – Наши Черёмушки! – оживилась Светлана. – Мы здесь живём, и нигде больше не хотим. Гостиница в Черёмушках похожа на дворянскую усадьбу – дом с колон-нами в парке. Приятный для глаза, по новому учению «видеоэкологии». Разобрали с Олегом вещи. В регистратуре встретили пьяную компанию с привычной терпеливо вежливой настороженностью. Светлана что-то сказала, и мы ввалились в номер, небольшой, с продуманными удобствами, до мелочей, с ванной, холодильником и телевизором. Местные стеснялись, как в чужой квартире. Писатель и незаметный за-щитник лесов чинно сели на кровать, благожелательно глядя на галдящих молодых. Директор, со сноровкой бывалого таёжника, и Гурьянов распоряжались с принесённой едой и напитками. Все забыли о должностях и убеждениях, в празднике общения, пили из одной бутылки на брудершафт (в номере стаканов было всего два). Даже Гурьянову не было повода для спора. Светлана включила плеер на животе – и пошла залихватски плясать. Олег поймал её за талию, пытаясь целовать загорелые плечи, неуловимые для поцелуев губы. – You are women, I am man, – пел он. – Let’s kissing. Давай поцелуемся! Как соратники по борьбе! Его наглость была мне противна. Я пригласил Эльнару, из ревности тоже пытался её обнять, слыша откровенный смех Светланы. – Отойди, постылый! – отмахивалась она от Олега. – У нас так не принято. И запела: – Мужчины вы, мужчины, коварные сердца… «Сладкая женщина» по-бабьи заголосила с застывшим лицом: – Вы любите словами, а сердцем никогда! Я почувствовал облегчение. Эльнара стыдливо отодвигала толстую щёку. Её не удавалось расшевелить. Что-то древнее, хранящее целомудрие, было в её натуре. Память старинного обычая аборигенного народа. Моя Беатриче бесцеремонно отобрала меня у подруги, обняла и закача-лась, тесно прижавшись. – Это ты? – шепнул я ей в ухо. – Это я, – без удивления сказала она. Олег не выдержал и вмешался в наше качание. – Эй, полегче! Изменяешь Сладкой женщине? Давай, Эльнарочка, им то-же изменим? И взял за талию покорную Эльнару. Светлана обернулась, крикнула своим безоглядно откровенным тоном: – А что, тебе не слабо жениться? Давайте поженим мою подругу с Олегом! Соглашайся, подруга, представляешь, поедешь в столицу, будешь в центре политической жизни, вместе будете брать власть. Олег несколько опешил. – А что? Звучит: я и Эльнара Олег ибн Сидоров. Светлана зажглась перспективами подруги, и мы с ней наперебой стали дополнять её новую жизнь увлекательными подробностями. В захмелевшем взгляде Эльнары мелькнул невозможный интерес, смутная обида, и она замкнулась окончательно. Писатель внимательно смотрел на веселье молодых, и только пробовал напитки. Он не мог углядеть ничего плохого в живых существах. Выпивший директор веселился естественно и с полной отдачей, как всегда действовал и говорил. Рассказывал о своей первой любви. – После армии, в Перми, узнал, что любимая девушка не дождалась, вы-шла замуж. С тех пор всегда хотел встретить. А недавно к нам с делегацией приехала… однофамилица? У меня был испуг. Мне сказали: посмотри в зеркало! Хочешь увидеть такую же старуху? И я не стал с ней встречаться. От этой искренности я отрезвел, увидел его другим. И тут же его отвлёк звонок мобильного телефона. Светлана, в танце прижавшись щекой, шептала мне в ухо: – Наш директор мудр и хитёр, как лис. Много пережил. Предательство в любви, рейдерские захваты фирмы – наша самооборона отбила. – Какая самооборона? – шептал я в её ухо. – Не знаю, чем кончится, – вдруг сказал директор. – От меня требуют от-казаться от поддержки нашего самоуправления. Олег приобнял его. – Надо продержаться. У нас есть серьёзный план поддержки, отец. Мне стало жалко директора. Вдруг понял, что его кипучая деятельность, хотя и принесла признание и некоторое успокоение, но надорвала его неиссякаемые силы. Сумеет ли он пережить ещё одно лихое десятилетие? Гурьянов любовно поправил уголок платка в карманчике пиджака. – Чего ждать? Им на нас наплевать, надо поднимать народ. Весь мир за-илья мы разрушим. Звучит по-новому, а? Мы провожали наших гостей по дорожке между садами – все они жили здесь, в Черёмушках. Светлана болтала. По её словам, жизнь здесь не то, что в центре – скучнее и проще: более открыто выраженная борьба (меньше чего делить, разве что приватизируемые старые предприятия, бюджетные деньги и власть); торговлю захватили филиалы столичных сетей; наивные люди, увлечённые в бездны предпринимательства, но измотанные постоянными поисками разных уловок, чтобы дело шло и развивалось; власть, лоббирующая свои уполномоченные предприятия и фирмы при принятии решений, в газетах, на телевидении и радио; свои политики – оппозиция, готовящаяся к местным выборам, ожидающая поддержки от вас, оппозиции из центра; своя мафия, проникшая во власть, убийства при дележе бюджетных денег; более откровенные, чем в столице, журналисты, открыто за деньги рекламирующие те или иные политические и мафиозные силы; свои чудаки – правозащитники и независимые газеты, смело вступающие в схватку с властью, старики, возделывающие на своих клочках земли ботанические сады из диковинных местных растений и деревьев. – Но наши Черёмушки – в стороне от этой тусовки. Молчаливый защитник лесов сказал мне на ухо: – Вы со Светланой не вяжитесь. Могут и того… – Чего того? – Опасно. Мне это показалось странным. Мы с Олегом распаковали вещи, лежали на кроватях, в изнеможении от полноты событий командировки. Олег лёг поверх постели, голым натренированным телом с волосатой грудью и ногами, – экземпляр сытого, довольного своим сложением и здоровьем плейбоя. Мне без привычки было неловко раздеваться, совершать интимные действия перед посторонними волосатым чужаком. Он сладко ёжился на постели – в конце утомившей энергии дня, закинул руки за го-лову, с наслаждением содрогнулся. – Женщины так же нужны, как непреодолимое желание потягиваться. Я воображал мою Беатриче, и снова удивлялся, что во мне нет былой скорбной пустоты. – Они меняют нашу жизнь, – сказал я. – Женщины созданы, чтобы стать нам родными. Это же половина мира, где действует любовь и нежность. Странно, могут излечить сами по себе, без всеобщего счастья. – Ну, ты идеалист! Знал бы ты, что знаю я. – У тебя есть жена? – Была. По ней и сужу о бабах. А если кончится любовь? Надоедят, или лишат свободы? О чём подлинные мысли женщины, можно догадаться по тем бабам, кто воплотили все желания. Одна богатая старуха вышла замуж за двадцатилетнего: удовлетворила свои комплексы. Трезвый Олег, видно, тоже был под обаянием Светланы. – Хотел посмеяться над простушкой, но загляделся на её плечи, – мечтал он. – Даже забыл, зачем приехал. Как Чехов, увидел гордую бурятку на коне, она презрительно глянула на его шляпу, хлестнула коня и ускакала. – Что ты хочешь сказать? Я не вижу её простой. – То-то она к тебе льнёт. Во мне возникло нечто тупо горделивое. – Что ж, и Эльнара симпатичная сладкая женщина, – сказал Олег. – Жаль, что ты не видишь в ней поэзии. Он говорил, что пробовал писать стихи, но понял, что не его. Не было нужного забвения, хотя поэзию любит. Ему хватало того, что даёт податливая реальность, – риск, обаяние власти, женщины, тяга к готовке кулинарных блюд. В нём поражало неумение быть одиноким, несчастливым, словно родился на виду и легко переживёт любую беду. И потому не было сожалений и жалости. Засыпая, он бормотал откровения: – Снаружи между нами и бабами отношения паинек. Они не догадываются, что в воображении мы делаем с ними всё, что хотим. А узнали бы – скорее, приятно изумились. Так уж устроено – мы фальшивы вне нас. Мы заснули в ослепительных волнах, где волшебным образом исчезает негодование устройством жизни. * * * На втором заседании продолжалась торжественная скука нормативной правды. В начале дали слово высоким представителям из центра – они по обыкновению куда-то торопились, хотя здесь, в командировке, это могли быть только приятные прогулки на губернаторском катере. Записанные же в программе вы-ступающие стремились высказаться в присутствии начальственных лиц, достучаться, чтобы те их услышали, пока не ушли. В докладах было словесное оформление планирования зыбкой живой жизни: описывалось состояние обстановки, весьма правдоподобное, нужное для предлагающего решение, логически выводимое из неких каузальных связей. Таким образом сырая жизнь схватывалась в бетон программ, на время или большую перспективу. Метод зомбирования нормативностью не был изобретён, он был всегда, со времён Иисуса, но особенно глубоко проник в советское семидесятилетие. В зале не были настроены на выслушивание успехов. Гурьянов, дежуривший у микрофона в зале, весь устремился вперёд, – с выпученными глазами в чёрных ободах круглых очков он выглядел устрашающе. – Скажите мне, господа хорошие, а что вы сделали путного для простого человека? Не для абстрактного народа? Это как после афганской войны – солдаты вернулись в страну, где оказались никому не нужны. Как можно! Как можно! Он повторял давно знакомое всем: власть не даёт ничего населению, хотя твердит о приоритете социальных программ, власть принадлежит олигархии, получившей лучшие куски экономики, она, как богач, не способна братски поделиться с бедным населением, потому что нет на неё узды, обязанности помогать, и только страх перед бунтом и изгнанием вынуждает отдавать ему крохи. – Забюрократили конференцию! – заволновались в зале. Очередной докладчик из центра заторопился, стремясь донести важные цифры в длинном выступлении. Молодой закалённый замминистра в президиуме схватил микрофон. – Ничего подобного! Вы должны увидеть общую цель, выработанную экономической наукой, как бы это ни было скучно. На основе анализа состояния региональных уникальных проблем. Это программа, выработанная правительством и губернатором. Не срывайте, пожалуйста, заседание. В шуме весёлых протестов так и не дали докладчику донести окончательное доказательство, и он, уязвлённый, сошёл с трибуны. К трибуне уверенно поднялся столичный гость – представитель набрав-шей силу оппозиционной партии Олег Иванович, всё такой же – с гламурной щетиной на лице, в джинсах и модной белой майке под расстёгнутым пиджаком. Молча и нагло воззрился в чинный зал. Шум стих. – У вас ещё сохранилась искренность и честность народа, способного к свободному творчеству. В зале бурные аплодисменты. Он мощно заиграл молодым голосом. – Но о беспомощности властей говорят эти документы форума, их тупой сленг. Насколько ещё живы предрассудки людей, выращенных в прокрустовом ложе тоталитаризма! Пётр Первый требовал от каждого говорить своим языком, чтобы дурь его видна была. Застывшая логика мысли в ваших докладах, может быть, будет любопытна через тысячу лет, когда их откопают как артефакты окаменелостей истории. В рядах редкие хлопки. Замминистра, в президиуме, не смутившись, глянул на выступающего. – Зато сленг либеральной оппозиции призывает к хаосу. О вас вообще не вспомнят, потому что вы всё разрушите. – Пора перестать ставить на эту власть, – продолжал Олег. – Это надо внести в резолюцию: опора только на самоорганизацию! Замминистра улыбнулся. – Так и запишем в резолюцию: от власти нам ничего не нужно, обойдёмся без неё. Олег, не смущаясь, произнёс страстную речь о будущих переменах после того, как его партия выиграет выборы. Не сомневайтесь, уже сейчас прогнозы показывают превосходящую поддержку населения. У него было преимущество перед остальными ораторами: верил так, что мог говорить без бумажки и бесконечно, даже если разбудят. И чувствовалось, что пойдёт на всё, даже если арестуют, желательно не больше, чем на пятнадцать суток. И выйдя, заросший и с нездоровой кожей лица, будет проповедовать с петлёй на шее. В нём горел огонь Данко. Замминистра пощёлкал по микрофону, чтобы остановить оратора. – Вы приехали издалека, не знаете наших достижений. – Понаехали тут, да? – гоготнул Олег, сходя с трибуны. А у трибуны уже оказалась моя Беатриче. Она не удосужилась пере-одеться – была в лёгком сарафане со спадающими с загорелых плеч бретельками. Повела по залу очами. – Я не хотела выступать, это стихийно. Что за ерундовина происходит? – И удивленно глянула в президиум. – Вы как будто стараетесь спрятать настоящую жизнь под формальными словами. А ведь как это просто! Возьмите и снимите цепи ваших постановлений, опутавших людей. Дайте нам свободу! Неужели так трудно, а? Я прошу вас, будьте мужчинами. Она просительно посмотрела в зал, там смеялись и хлопали в ладоши. В президиуме потные «випы» в костюмах и галстуках не поняли, в залежи их привычек такое не входило: откуда взялась эта провинциальная дура без руля и без ветрил? Замминистра нервно придвинул микрофон. – Почему вне программы? Тебя же уволили! Иди домой. – Вот-вот. Я знаю изнутри всю вашу лавочку. Возьмите хотя бы экологию. Как вы исхитрились привести к разрушению и деградации водную систему, луга, дубравы, плодородные почвы? Зал услышал узнаваемое, одобрительно зашумел. – Будьте корректны! – перешёл на «вы» замминистра, и обратился к залу. – Это же из-за отсутствия осадков долгое время. Засушливое и маловодное лето, уменьшилась площадь и глубина водоёмов, погибла рыба, от засух – пожары, засохли озёра. Суровые зимы, промерзания водоёмов, отчего были массовые заморы рыбы. Крайне низкий паводок – рыба шла только в основные ерики. Конечно, и нерациональный расход воды. На этих трудностях легко раскачивать лодку. – Да, виновата погода! А сами потакаете браконьерам. Мы видели, при гостях, на другом берегу браконьеров, которые ловили неводом рыбу, открыто и нагло. Кому они дают откаты? Замминистра бросил на неё такой взгляд, словно для неё всё было пред-решено. – Ничего не можем поделать, нет закона о браконьерстве. Это к федералам. Боязливый защитник лесов шепнул мне: – Это не первый раз. Они всё время ссорятся. Олег с места крикнул, на людях его голос становился зычным: – Дело не в мелочах. Мы видим, что у вас всё прогнило, в руководство надо набрать новых, молодых и независимых. – У нас и так молодым везде дорога! – ободрился замминистра и победоносно огляделся. – Каждый местный скажет. И я не старый. В президиуме и в зале поднялся гневный шум. – Кто их пригласил? Когда улёгся шум, заседание вошло в обычное русло. Дали слово мне. Я рассчитал хитро – говорил их же суконным языком, иначе не поймут и посчитают болтуном. Но суть была в том, чтобы приблизить к настоящей реальности, к поэзии то, что говорил прозой. В моей уверенности, что взаимная ненависть власти и оппозиции не даёт ничего. Поразить врага можно не концепциями, но конкретным бизнес-планом всеобщего объединения честно работающих – от властных структур до малых предприятий – в единую корпорацию «на горизонтальном уровне», куда могут войти все организации и предприятия, вплоть до научных и образовательных, даже малые, которые сейчас никому не нужны. – Там все, кто вольётся, восполнят недостающие звенья. Это и есть необходимость друг другу, настоящее партнёрство и братство. Насколько легче бы-ло бы власти доходить до самого низа, который она видит лишь статистически! Это не утопия, а практическое слияние бизнеса с нравственностью. Оказывается, я проповедовал тот самый «залив душ», о котором говорил одуванчик-философ. Или казался босым Ганди с его непротивлением злу насили-ем. Никто не осмеивал, ведь я рассказывал о собственном опыте создания такой «эвристической» структуры – моей организации. Но слушали вяло – моя речь была без «жареных фактов», беззубой, как поэзия, не задевала самолюбий элиты, ничьих интересов. В перерыве мы с Олегом вышли за ограду Белого дома. Перед глазами – уходящие ввысь белые высотные столбы-здания правительства среди огромной площади парка, подчёркивающей их горделивое одиночество. Здания и улицы расположены так, что создают неуютный ветер. По длин-ному проспекту здания бизнеса, филиалы столичных сетевых магазинов с яркой рекламой и удивительными слоганами. Странное совмещение когда-то степного пространства с деловитым прямоугольным планированием современного рационального разума. Где-то здесь живёт она, и я собирался найти её по справочной. Прошлись в толпе по улице, глядя в большие окна магазинов – на секции с разноцветными тряпками, уникальными товарами народных промыслов, бутылками с надписью «Шумящий родник» из знаменитого природного источника. Там, внутри звучала тихая музыка, душа отдыхала в изобилии товаров и продуманной логистике типовых торговых залов самообслуживания. – А городок дошёл до нужной кондиции, – рассуждал я, гуляя в полной отключке от прежней жизни. – Наконец, перестал быть уютным. Сплошное мельтешение, тараканьи бега. Олег, шагая по-хозяйски, продолжал в моём тоне. – В урбанистической цивилизации человечество перестало быть здоровым, женщины перестают рожать. – Нужен иной тип отношений. В поселениях, где можно сохранить полноценную личность. Агрохолдинги, рекреационные зоны. – Да, – остановился он. – Как у толстовцев, распространивших свои по-селения по миру. Они оказались тоталитарными сектами. Я понял, что он меня разыгрывает. – Я о цельности человека в мироздании. Это тебе не толстовцы. – Ещё один Руссо – о возврате к природе. Утопия! Создана прометеевская, фаустовская цивилизация, с этого пути не свернуть. А что до оазисов, то они есть – рядом с природой. – Например, Рублёвка? – И она тоже. Часто моё обычное состояние при женщинах – это аура влюблённости, и тогда они тоже открываются чем-то лучшим в себе. А когда ауры нет, не вижу, что так возносило, не понимаю, кто я. Тогда кто-нибудь спрашивал голосом Ио-сифа Виссарионовича: «Почему у тебя глаза бегают?» Но сейчас я чувствовал себя влюблённым. Мы со Светланой и подругой сбежали с очередной скучной лекции на воздух. С ними гораздо приятнее, чем с Олегом. – Баба с возу – кобыле легче, – решительно говорила Светлана. Проходили сквозь строй демонстрантов, встречающих нас у ограды Белого дома, и они приветствовали мою Беатриче, к моему удивлению. Я увидел её по другому. Перед женщинами во мне открывается клапан юмора. Я становлюсь энергичен и остроумен, скрывая свою стеснённость из-за тёмных желаний. Они тоже не совсем естественны. – Взяла в библиотеке «Божественную комедию», – удивлялась самой себе Светлана. – Задал ты мне задачу – прочитала только предисловие. Не могу оси-лить. Теперь понимаю, кто такая Беатриче. Честь для меня. Она руководила из рая. А я и не хочу карабкаться туда. Какая из меня Беатриче! – Я же разглядел её в тебе, – лгал я. Зашли в аптеку, чтобы купить тёмные очки – я разбил свои на реке, и глаза слепило от невозможного здешнего солнца. Я бестолково примеривал всё богатство очков на витринах – из разных стран, словно это был очковый край. Наконец, выбрал наугад. Девицы подхватили очки и кинулись в кассу. Предчувствуя, я подошел. Моя Беатриче широким жестом бросила деньги в окошечко. Я стоял со своими деньгами, ощущая только досаду. – Возьмите! – Нет, не возьмём, – в нереальном мире улыбалась она. – Это не подарок гостю, а хитрость. Чтобы всякий раз вспоминал. Они удовлетворённо, словно отомстили, показывали мне центральный район города. Меня скребло что-то. Что? Чувство долга, в буквальном смысле? Не погубленный в нашем меркантильном мире стыд? Я не мог этого допустить. Чтобы какие-то девицы… Мы подошли к секции женских сумок местного производства. Женщины щупали мягкие разноцветные сумки, изучали швы, выворачивая наизнанку. – Чистая кожа! Надо же, это кожа из нашей скотобойни. Её зовут За-плечной. Я тоже стал щупать сумки, как заправский знаток, чувствуя себя идио-том. Они и вправду были мягкие, из хорошо выделанной кожи. Не хуже, чем, по моим понятиям, на Западе. – Какие бы вы выбрали, девочки? Они уже перещупали множество сумок. Цены кусались, поэтому жадности купить не было. – Вот эта ничего. И вот эта. На мой взгляд, пошловатой яркой окраски. Когда мы отошли, я попросил подождать и вернулся. Хотел сбросить что-то висящее на мне, даже путём безоглядной щедрости. Чертовски дорого, не для командированного! Смутно думая о трещавшем бюджете, купил выбранные сумки. Когда вручил им подарки, у меня свалился камень с души. Как сладко быть в оазисе щедрости, когда исчезает желание обсчитать ближнего! Когда гол как сокол. Эльнара смотрела на меня как-то оглушённо, стыдливо отказывалась. Светлана перебирала подаренную сумочку, – Странно, ведь моя истёрлась, и не было надежды обновить. Это же чудо! Она поцеловала меня в щеку, и в поцелуе не было насмешки, а почему-то ощутил беду. – Ты что? Она уткнулась мне в плечо, пряча лицо. Я обнял её. – Что случилось? Эльнара взяла её за руку, стала успокаивать. – Не расспрашивайте её. Я понимал, что не в сумочке дело. И пронзила жалость к моей Беатриче. Что же с ней происходит, если так мало надо, чтобы тронуть до слёз? Она резко выпрямилась и засмеялась сквозь слёзы. – Сама не понимаю, что на меня нашло. Что-то со мной случилось – не мог отвязаться от желания видеть эту про-инциальную девицу с загоревшими плечами под бретельками лёгкого сарафана, слышать её голос, безоглядно откровенный. Неужели влюбился? Вечером моя Беатриче с подругой подвезли меня в гостиницу и собрались уйти. Я удерживал Светлану, не желая оставаться один. Олег таинственно пропадал где-то, организовывая филиал своей партии. – Ты должна сопровождать меня везде. – В постель не нанималась, – хохотнула она. Я обнял её и ткнулся в губы, непонятно куда ушло моё чистое чувство, затмило что-то сильнее меня. Она прижалась, влепилась в мои губы, до зубов, и задрожала. – Останься! – шепнул я. Вдруг она отстранилась, словно совершила не то, что хотела. – Нет, не надо. Я так не хочу. Я пытался снова обнять её. – Нельзя, милый. Так не делается. – Почему? – молил я. – Не могу. Ты же ищешь свою девицу. Я отрезвел. Странно, что недавно от этого зависела жизнь, а теперь от-хлынуло, и осталась только трезвая горечь, отдалившая мою любовь куда-то далеко. Мы вышли, в темноте на дорожке ждала Эльнара. – Ты куда дела Олега? – невпопад спросила Светлана. – Почему я куда-то дела? Он сам по себе. Я провожал их по каким-то уютным улицам, закрытым тёмными садами. Потом шел в темноте назад и думал: чего мне надо? Что так влечёт к этой провинциальной бедовой девице? Что в ней нашёл, кроме открытой сексуальности? Может быть, особенную женскую гордость, которую нельзя купить? К гордым женщинам я иду, как в пасть удава. Мне казалось, что её испугала моя страсть – поглотившая меня потребность обладать. В мужском племени есть ненасытная потребность обладания. Хитрость и расчётливость в удовлетворении желания, что застилает настоящее чувство, искреннее и чистое. Но, в отличие от насильника, за этим непобедимым сиюминутным в нас скрыто главное – обожествление женщины… ……… |
0 комментариев