Описание
На далёкой планете Тразиллан, в великом и несравненном кантоне Новая Троя живёт Гиркас, наполовину человек, наполовину конгар. Ума у него нет, таланта — тоже, а потому именно он лучше всего подходит для того, чтобы занимать должность Дун Сотелейнена. Что это за должность и в чем ее смысл, в Новой Трое давно уже никто не помнит – все знают только, что на это место назначают людей пропащих, ненужных обществу. Таким же считал себя и Гиркас, пока в один прекрасный миг не оказалось, что именно от его, Дун Сотелейнена, решения зависит судьба войны, продолжающейся уже пятьдесят лет, войны, как эти ни парадоксально, выгодной всем народам, населяющим Тразиллан.Что важнее – совесть или общее благо? Стоит ли торжество справедливости тысяч искалеченных судеб? По чину ли «маленькому человеку» стопорить шестеренки истории, которые раскручивают лучшие люди своего времени?
Прочитайте – и узнаете.
Приобрести книгу: https://www.litres.ru/dmitriy-shatilov/izobretatel-smysla/
Характеристики
| Отрывок |
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ СМЫСЛА ПРОЛОГ. ЧЕЛОВЕК С НИЧЕЙНОЙ ЗЕМЛИ Свой некролог, напечатанный на последней полосе «Голоса Новой Трои», Гиркас показал мне, когда мы сидели за столиком в кафе «Песнь храбрых». Располагалось оно на углу улицы Памятной – центральной улицы кантона Новая Троя, а сам кантон, словно крохотный прыщик, лепился к боку Тра-зиллана – планеты, колонизированной его величеством Чело-веком два с половиной века назад. Тразиллан лежит в стороне от торговых путей, и Гир-каса всегда злило, что мы, по сути дела, живём в самой насто-ящей провинции. Он-то, будучи Дун Сотелейненом, претендо-вал на роль прямо космическую, а между тем всей цивилизо-ванной Галактике мы, тразилланцы, даже теперь известны лишь тем, что ни с того ни с сего объявили войну колыбели человечества, Матери Земле. О, для нас это должна была быть славная война, быст-рая и победоносная! Покончив с ней, мы рассчитывали как следует насладиться жизнью: усесться в плетёные кресла, взять бокалы вина и предаться воспоминаниям о выигранных битвах и погибших товарищах. В некотором роде так и вышло. Не знаю, как другие, но мы с Гиркасом – два молодых человека, по разному пере-жившие эту кровавую кашу (я, бывший корреспондент «Голо-са Новой Трои», он, единственный на планете Дун Соте-лейнен) – сидели в кафе и вспоминали без конца. Перед нами стояла бутылка вина, и война с Землёй уже неделю как кончи-лась. Кончилась победой Земли. – Ну не идиоты ли? – развёл руками Гиркас, когда я дочитал его некролог. – Будь я живой, чёрта с два они бы про меня так написали! Возмущало его, главным образом, следующее: Высочайшим достижением Гиркаса на посту Дун Со-телейнена, было прекращение конфликта, известного как То-ракайская бойня. Крупнейшая конгарская война за всю исто-рию Тразиллана продолжалась почти пятьдесят лет. В тот славный день Гиркас явил всё лучшее, что вло-жила в него родная земля: стойкость, верность убеждениям, твёрдость жизненной позиции и присущий всем новотроянцам непреходящий оптимизм. Что до меня, то я не видел в этом отрывке ничего не-обычного. Это было вполне в духе «Голоса»: всё для благо-родных мертвецов и ничего для презренных живых. Я про-молчал, и, не дождавшись ответа, Гиркас вновь наполнил кружки. Вокруг нас цвело тёплое весеннее утро, и от новеньких клумб пахло свежей землёй. За соседним столиком ожидал заказа землянин с заспанным лицом, судя по форме – сотруд-ник Ремонтного корпуса. В коротких пальцах он крутил чет-вертак, и, глядя на то, как ловко он управляется с монетой, я вдруг вспомнил, как мы, «тыловые крысы», делали ставки на то, кто победит в войне – Земля или Тразиллан. Будучи патриотами, почти все мы ставили на Тразил-лан, и только один поставил на Землю, и поставил по-крупному. «Нет, ну я же хочу выиграть», – сказал он тогда. В порыве негодования мы чуть не избили иуду, но, поостыв, ре-шили ограничиться презрением. Таких людей обычно наказы-вает судьба – случилось так и на этот раз. Земля победила, и он явился получать свой выигрыш – целый мешок бесполез-ных новотроянских драхм, который в пересчёте на земную валюту стоил всего четверть цента. – Достойная награда за предательство, – сказали ему мы – гордые, смелые, свободные люди. И никто не спросил себя: а где была наша верность Отечеству, когда следовало встать во весь рост и крикнуть: «Прекратите эту бессмыслицу!»? Бессмыслицу, это точно. Я хорошо помню, как Тра-зиллан объявил Земле войну – на заседании Консультативного совета, где и произошло это событие, я присутствовал в каче-стве корреспондента «Голоса Новой Трои». Едва члены Совета закончили обсуждать верительные грамоты земного посла, как спикер Аякс (в год его рождения жива была мода на греческие имена) потянулся, откашлялся и тихим голосом сказал: – Война, господа, вот что я предлагаю. Может быть, земляне действительно явились сюда с мирными намерениями, но что это меняет? Думаю, никто из членов Совета, за исключением пер-фекты, не удивился тогда этому заключению. Все они знали, что войной, в конечном счёте, всё и кончится, знали уже то-гда, когда радары Арка зафиксировали присутствие на орбите Тразиллана земных кораблей. Сегодня, глядя, как улицы Новой Трои обрастают ма-газинчиками, в которых хозяйничают словоохотливые зем-ляне, я склонен полагать, что война началась потому, что мы заранее сделали гигантский скачок от нейтралитета к прямой враждебности, минуя период сотрудничества – и ту же ум-ственную операцию проделали на Земле. Война началась по-тому, что не могла не начаться. Вряд ли я когда-нибудь смогу объяснить, почему стремление к войне рано или поздно побеждает мирные настроения; всё, что в данном случае приходит мне на ум – банальная экономия времени. Не спешите осуждать меня за легкомысленный вывод. Ведь если в природе человека зало-жено убивать себе подобных, то, может быть, длительная ди-пломатическая возня лишена смысла? Но вернёмся к заседанию Консультативного Совета. Предложение спикера встретили аплодисментами – хлопали, в основном, представители мелких захудалых кантонов, с насе-лением в несколько тысяч человек. – Ничего не понимаю, – громко сказала Третья, пред-ставитель кантона Арк. Она была умна, и потому в Совете её побаивались. – Кто-нибудь объяснит мне, почему мы говорим о войне, хотя, кажется, даже не выслушали земного посла? – А тут и понимать нечего, – сказал председатель Обо-ронного Совета генерал Телемак (ещё одна жертва моды) и отправил в рот конфетку из лежащего рядом пакетика. По уставу ему полагалось всюду носить с собой клубничную ка-рамель. – Смотрите на график, там всё написано. Раздались смешки. В зал внесли стенд, обёрнутый пар-чой. Ассистент ловким движением сдёрнул покрывало, и пе-ред собравшимися предстал круг, начерченный маркером на белом фоне. Поначалу в зале было тихо. Было очевидно, что члены Совета не понимают, что это значит. Потом, словно прорвало плотину, грянули аплодисменты, сопровождаемые возгласами: – Верно! – Блестящий аргумент! – Кратко и по существу! – Полностью согласен! – Нет слов! – Высший класс! – В жизни такого не видел! Говорят, историю вершат личности. Говорят, что их сила и страсть движет народами и перекраивает государства на карте. Говорят, что в их решениях воплощается воля Природы, Вселенной или Бога – кому что больше по душе. Так вот те, кому принадлежали эти возгласы, те, по чьей воле была развязана война, менее всего походили на таких личностей. Как минимум, двое из них поколачивали жён (и было за что), а один был не прочь заложить за воротник. Тем не ме-нее, они вершили историю. В гибели Новой Трои не было ви-ны Провидения. Даже Дьявол, этот ветхий, давно забытый старик, тут ни при чём. Я так же далёк от того, чтобы утвер-ждать, будто все члены Совета, приветствовавшие войну с Землёй, были подкуплены разведкой какого-нибудь вражеско-го кантона, желающего умалить нашу военную мощь. Почему? Потому что когда я думаю о разведке враж-дебного кантона, я представляю её строгой расчётливой хо-зяйкой, которая никогда не позволит себе тратить деньги на всякую дрянь. – Неужели у кого-то ещё остались сомнения в необхо-димости войны? – торжествующе спросил Телемак, когда ап-лодисменты стихли. – Что касается меня, – ответила Третья, – то я вижу круг, причём не идеальный. Лично я могла бы начертить и по-лучше. – Вы, перфекта, всё всегда можете сделать получше, – проворчал себе под нос представитель Ханаана Олдос Эплби. С тех пор, как с подачи Арка были снижены цены на овощи, экспортируемые его кантоном, Эплби поклялся на призовом кабачке посадить Третью в лужу. Получалось не очень: был он толст, скучен и глуп. – Верно, – сказала Третья. – Дайте мне необходимые права, и дела с Землёй я улажу уже сегодня. – Как это? – поинтересовался спикер. – Очень просто. Сперва мы с земным послом выпьем чаю, потом я покажу ему ваш замечательный город, а к вечеру мы уже подпишем базовое соглашение о сотрудничестве народов Тразиллана и Земли. Вот мой план. Впрочем, если вы и дальше хотите фантазировать на тему войны – пожалуйста. Третья смолкла и обвела присутствующих проница-тельным взглядом серых глаз. Будучи одной из Девяти перфект Арка, она, в отличие от своих сестёр, не была особенно привлекательной. Высокий лоб и маленькие глаза, которые она тщетно старалась увеличить при помощи косметики, дела-ли её похожей на хорька. – Может быть, следующая диаграмма вас убедит? – спросил Телемак. – Она подготовлена с учётом всех возмож-ных возражений. Ассистент перевернул плакат с кругом, и все увидели квадрат, нарисованный на таком же белом фоне. – Это квадрат, – пожала перфекта плечами. – Что дальше? Треугольник? Телемак кивнул ассистенту. Следующим действитель-но оказался треугольник. – Я поняла, – криво усмехнулась перфекта. – Это розыгрыш. Признавайтесь, кто автор? Вы, Телемак? Очень мило с вашей стороны. Ха-ха-ха. Давно я так не смеялась. Может, теперь займёмся делом? – Мы уже занимаемся, – поклонился перфекта Телемак. – Мы обсуждаем будущую войну с Землёй. – Эта шутка уже устарела, – сказала Третья. – Не пора ли пригласить посла? – Это не шутка, – покачал головой Аякс. – А что же это в таком случае? Передо мною квадрат, треугольник и круг. Или я ошибаюсь? – Это квадрат, – медленно произнёс Аякс, – А это тре-угольник. Вы всё правильно видите. Война неизбежна. – Какая чушь! – презрительно фыркнула перфекта. – Самое смешное, что я даже не понимаю, в чём вы пытаетесь меня убедить. Как могут эти фигуры означать, что война неиз-бежна, когда непонятно даже, зачем она нужна? Если вам не жалко времени на то, чтобы играть со мной в эту дурацкую игру, объясните, по крайней мере, правила! – Мне очень жаль, – ответил Аякс, – но это отнюдь не игра. Что же касается вашего вопроса, вы правы и неправы. Безусловно, ни квадрат, ни круг не могут служить доказатель-ством чего бы то ни было. Все, что они означают – это самих себя. Этой маленькой демонстрацией мы просто хотели ска-зать, что на свете существуют вещи очевидные, как дважды два. Вы же не станете сомневаться, что круг это круг? Доста-точно просто взглянуть на него, чтобы в этом удостовериться. То же самое обстоит с войной. Необходимость её очевидна. Другое дело в том, что мы не можем говорить о ней так же открыто, как о квадратах или кругах. Есть определённые пра-вила хорошего тона, которых мы, будучи высокопоставлен-ными людьми, должны придерживаться. Согласно этим пра-вилам, все, что мы можем себе позволить в данных обстоя-тельствах, это намёк. Вот мы и намекаем. – Да? – сказала Третья. – И на что именно? Почему война так необходима? – А это вы знаете и без нас. – Нет, не знаю, – упрямо сказала перфекта. – Да зна-аете, – протянул Телемак. – Нечего притво-ряться. Сегодня каждый ребёнок знает, зачем нужна война. – А вот я не знаю. Просветите меня, будьте так любез-ны. – Милая! – мягко ответил Аякс. – Именно просветить мы вас сейчас и пытаемся. Если бы мы во всеуслышание рас-суждали, что именно способна дать нашей планете война, нас бы любили, да – но не избирали. Такова современная полити-ка: вы можете владеть тысячами атомных бомб, но говорить обязаны исключительно о мире, можете тратить гигантские суммы на разработку новых вооружений, но в публичных ре-чах должны на первое место ставить расходы в социальной сфере, можете быть последним прощелыгой, но если в вашей речи не упомянуты мораль и высокие принципы, вас не пустят на трибуну. И вот вы рассуждаете о всеобщем разоружении или о бесплатном медицинском страховании, и это приносит вам голоса. Но вот доходит до дела (а делом чаще всего ока-зывается что-нибудь вроде войны или отмены пособия по без-работице), и старые аргументы уже не годятся. Нельзя повы-шение цен на продукты оправдать заботой о голодающих. То-гда в ход идут квадраты и круги – это самый простой способ сказать что-то, не сказав ничего. Пусть каждый понимает, как хочет, и скажу вам по секрету: все понимают именно так, как нужно. Да и вы сами – разве вы не чувствуете, что витает в воздухе? В этот момент один из членов Совета открыл окно, и в зал дохнуло весной. В прохладном, сыроватом воздухе отчёт-ливо чувствовалась та пьянящая, дикая и своевольная сила, что заставляет тысячетонные глыбы льда сталкиваться лбами, леммингов – сотнями прыгать с обрыва, а круторогих горных козлов – крушить друг другу черепа. Наверное, именно таким воздухом дышал Кортес, когда въезжал на андалузском ска-куне в покорённый Теночтитлан, а тысячи ацтеков несли ему навстречу бесчисленные дары. Это был воздух, от которого широко раздувались ноздри, и сладко ныло сердце, воздух, обещающий вечную радость и вечную славу. – Кажется, я поняла, – сказала перфекта, когда порыв ветра улёгся, и тот же член Совета затворил окно. – Вот и славно, – улыбнулся Аякс. – Поймите, что мы руководствуемся общечеловеческими соображениями, и прежде всего… – Да-да, – прервала его перфекта. – Именно что прежде всего. Прежде всего, от лица кантона Арк я заявляю реши-тельный протест против любой вашей глупости по отношению к Земле. Это ваш последний шанс превратить всё в шутку, спикер. – Увы, – покачал головой Аякс. – Протесты уже не по-могут. Разве что вы можете подать письменное заявление, осуждающее решение Совета. Оно будет рассмотрено в тече-ние следующих трёх месяцев. Кровь отхлынула от лица перфекты. – Вы прекрасно знаете, что будет слишком поздно, – сказала она. – Совершенно верно, – согласился Телемак. – Кара-мельку? На этом месте меня вежливо попросили прекратить за-пись. Могу сказать лишь, что в последующем голосовании перфекта осталась в одиночестве, а на следующее утро весь город был увешан плакатами с квадратами и кругами. Надпись на плакатах везде была одна и та же: «Готовься к неизбежно-му». Что означало это «неизбежное» – не уточнялось. Поначалу на все попытки убедить население в необхо-димости войны я не мог смотреть без содрогания: настолько нелепой казалась мне идея, что разумные люди будут убивать друг друга, если им показать квадрат или круг. Однако я ошибся. Нельзя недооценивать привлекательность войны, особенно если ведётся она за правое дело, за счастье всех лю-дей, или за то, чтобы войн никогда больше не было. Однажды я уже писал о том, какую важную роль иг-рают войны в истории человечества. Это была заказная статья для армейского еженедельника. Вот она, если кому-то надо: ПОЧЕМУ ВОЙНА ДЛЯ НАС – БЛАГО? «Где будешь ты, когда пробьёт набат? Заслонишь ли Отчизну своим телом? Докажешь ли – не словом, нет, но делом! – Что ты всем беззащитным друг и брат?» Артём Саушкин, 15 лет. Из ежегодного сборника юношеской лирики «Прекрасны чистые сердца». Война! Держу пари, дорогой читатель, что это слово вызывает у тебя не самые приятные ассоциации. Боль, кровь, смерть, голод и лишения – всё так или иначе связано с войной. Однако давай смотреть правде в глаза: если уж война неиз-бежна, то самое глупое, что можно сделать – это расписы-вать её ужасы, подрывая тем самым твой и без того невели-кий боевой дух. Напротив, в преддверии войны надлежит всячески восхвалять грядущее кровопролитие, подчёркивать его особое значение и символизм, а также пользу – ибо мирное на дворе время или военное, а о пользе мы печёмся всегда. Именно с этой целью и написана данная статья; простыми и ясными словами она объяснит тебе, почему война для нас – это благо. 1. Борьба с перенаселением. Именно так, дорогой мой – просто оглянись вокруг. Тебе не кажется, что людей стало как-то многовато? А ведь любой из них желает для себя тех же жизненных благ, что и ты, при том, что благ на всех хватать не может. Ты же не хочешь, чтобы тебя оттёрли в сторону? Чтобы забрали у тебя – твоё? Тогда война – твой выбор. Пусть голодные рты, зарясь на чужой кусок, перебьют друг друга – тебе больше достанется. 2. Прогресс. Да, война – это прогресс. Ты удивлён, не так ли? Ничего странного. Во-первых, в военное время семи-мильными шагами идёт вперёд медицина – солдатам нужны новые антибиотики, заживляющие средства, вакцины и т. д. Развивается хирургия – ампутации, проникающие ранения, черепно-мозговые травмы… Скажу так: мы меньше бы знали о внутреннем устройстве человека, если бы война не распахи-вала его перед нами с присущей ей бесцеремонностью. С людьми всё ясно, теперь поговорим о технике. Война – это новые сплавы, новые источники энергии и новые кон-структорские решения. Атомная энергия, освобождённая сначала во взрыве, теперь служит нам на мирных электро-станциях. Вот так-то! 3. Эстетика. А ведь война – чертовски красивая шту-ка. Ну, сам посмотри: все эти мундиры, знамёна, ордена, па-рады, построения, марши – разве это не задевает в тебе по-таённые струнки, не заставляет трепетать твоё сердце? Разве ты не хотел бы и сам быть таким же вот красавцем военным? Какая женщина устоит перед мундиром? И потом, эти благородные качества: храбрость, му-жество, героизм, отвага, честь – часто бы мы имели воз-можность проявить их, не будь войны? А их порочные близ-нецы: ненависть, злоба, жестокость, агрессия – куда бы мы девали их в мирное время? Вот видишь, читатель, сколько полезного заключает в себе обыкновенная война! А чтобы ты окончательно уверился в том, что грядущая схватка с Землёй не представляет для нас никакой опасности, приведу слова лучших полководцев Но-вой Трои – истинных профессионалов своего дела, что в ско-ром времени поведут нашу великую армию к победе над под-лыми захватчиками. Пусть сказанное ими навеки отпечата-ется в твоём сердце! Полковник Винкль: «Сегодня каждый мужчина – солдат, а каждая женщина – мать солдата. Поэтому от лица Оборонного Совета обращаюсь ко всем несовершенно-летним юношам и девушкам, ведущим беспорядочную половую жизнь. Не поддавайтесь соблазну использования контрацеп-тивов, берите на себя ответственность за свои поступки! Откуда возьмутся солдаты, готовые ради блага всего чело-вечества идти на верную смерть, если вы помешаете им ро-диться?» Генерал-майор Нортон: «Уничтожить врага – пол-дела. Прежде чем сложить оружие и начать праздновать победу, убедись, что поблизости не осталось его живых дру-зей или родственников». Главнокомандующий генерал Нойерман: «Любой, кто в этот трудный час откажется встать на защиту Родины – трус, предающий саму жизнь!». Ю. П. Где теперь все эти люди? Весь старый мир куда-то пропал… Уже не секрет, что генерал Нойерман получил своё место лишь благодаря ошибке военного компьютера, который обошёлся казне в шестьдесят миллионов драхм (это не мешает генералу получать хорошую пенсию). Главный виновник нашего поражения полковник Винкль из бравого военного переквалифицировался в мирного филателиста, и в его коллекции собрано бесчисленное множе-ство редких марок. Генерал-майор Нортон выращивает на своём участке отличные овощи и охотно просвещает всех желающих, как добиться того же. А я – я могу утешать себя тем, что мне удалась эта ста-тья. Во всяком случае, когда настал мой черед отправляться на войну, я сполна ощутил, что значит быть «трусом, предающим саму жизнь». Мои будущие обязанности на фронте не сулили особой опасности: в качестве полевого корреспондента я обязан был повсюду сопровождать 13-й Новотроянский полк и подробно описывать его подвиги. Но, будучи человеком, любящим ком-форт и ненавидящим опасность, я решил отказаться. В надеж-де разозлить редактора «Голоса Новой Трои», чтобы тот от-правил вместо меня другого, я спросил, следует ли мне писать правду обо всём, что увижу. Потому что, по моему мнению, сказал я, то, что мы пишем обычно, не имеет к правде никако-го отношения. – Можешь писать правду, – ответил редактор неожи-данно добродушно. – Разумеется, помимо прочего. Только не перебарщивай с чернухой, публика этого не любит. Лучше всего сейчас пойдёт скупая хроника, разбавленная каким-нибудь сердечным солдатским письмом. Если не найдёшь та-кого, напиши сам. Главное – ничего не бойся. – Но ведь эта война совершенно бессмысленна, – сде-лал я ещё один заход. – Никто даже не знает, ради чего она ведётся. – Тебя забыли спросить, – усмехнулся редактор. – Лю-бая война бессмысленна. Это твоя задача как журналиста: сде-лать её осмысленной для читателей. И смысл в неё ты смо-жешь вложить, какой захочешь. Да и разве тебе неинтересно, чем всё закончится? – Интересно, – сказал я. Мне действительно было ин-тересно. Мне и сейчас интересно: чем же она закончилась? – Ну, так поезжай! – воскликнул редактор. – Или ты ещё что-то хочешь сказать? – Хорошо, – сдался я. – Вот вам мои карты. Мне нра-вится жить, и я боюсь умереть. Очень боюсь. Я страшный трус. А ещё я не люблю героев. Я не намерен рисковать своей головой ни ради читателей, ни ради Отечества, ни ради какой-либо другой высокой идеи. Я не согласен умереть ради того, чтобы обо мне написали в какой-нибудь глупой книжке. И оружие я не люблю. Может, я и не особо впечатлительный: всякий раз, как я смотрю на чью-нибудь винтовку, я вижу только один труп, свой собственный, но мне и этого хватит за глаза. Так что плевал я на всё это – на ордена, на звания, на героизм и на самопожертвование, – плевал с высокой башни. И да, ещё кое-что: на «слабо» меня не взять, не надейтесь. Это была чистая правда. Мне действительно было на это плевать. Я отлично жил без всяких подвигов и потрясений, и хотел бы так жить и дальше. Конформизм чистой воды – но кто из нас не желал бы хоть немного побыть конформистом? – Ты не трус, ты эгоист, – поморщился редактор. – Ви-дал я таких на своём веку. И вот тебе мой ответ: не хочешь делать то, за что тебе платят, проваливай. Что скажешь? – Мне всё равно. Я кое-что скопил, так что с голода не умру. – Тебе всегда всё равно, – заметил он. – Женщины та-ких не любят. Немудрено, что ты до сих пор не женат. – Я пришлю за вещами, – сказал я. – До свидания. И вот пока я, свободный и ненужный, бродил по ули-цам Новой Трои, вокруг меня вовсю кипела подготовка к войне. В те незабвенные дни наряду с патриотическими настроениями достигла своего пика и паранойя. Мнительно-стью страдали все: лавочники, нищие и министры. Я слышал искреннюю тревогу за будущее Тразиллана в голосах даже тех знакомых, которые до этого демонстрировали равнодушие ко всему, за исключением дешёвого портвейна. В воздухе витали самые фантастические слухи: кто-то якобы видел грузовик с полным кузовом секретных докумен-тов, выезжающий из ворот Новой Трои. За рулём, понятное дело, был шпион – из Орисса, Гранда или любого другого кан-тона, желающего Новой Трое зла. Говорили и о человеке в костюме жирафа, который бродил по улицам и заглядывал в окна домов. Неизвестно, что пытался сказать последний, но его вклад во всеобщее беспо-койство был неоспорим. Апогей безумия пришёлся на пропажу макета города, созданного лучшим скульптором Новой Трои специально для заседаний Оборонного Совета. Макет представлял собой ма-ленькое произведение искусства. В нём было все: переулки, тайные ходы, и даже схема городской канализации. Любой, кому он попал в руки, мог считать, что город им уже взят. Реакция на пропажу столь ценного предмета последо-вала стремительная. «Голос Новой Трои» немедленно напеча-тал статью, из которой любой гражданин, до этого даже не подозревавший о существовании макета, мог узнать о его про-паже и перепугаться до смерти. Поднялась паника, начались обыски, плавно перерос-шие в погромы. Члены Оборонного совета сформировали ко-митет по выявлению предателей, а в рамках этого комитета – ещё один, чьей задачей было вычистить изменников уже из внутреннего круга. Поговаривали о двух или трёх комитетах, настолько секретных, что те, кто состоял в них, сами не подо-зревали об этом. Механизм поиска виновных был запущен. Какие толь-ко версии не выдвигались – всей книги не хватит, чтобы при-вести хотя бы десятую их часть! Все они, разумеется, подра-зумевали государственную измену. Но кто предатель? В этом вопросе мнения расходились. Кто был поглупее, подозревал своего соседа. Кто поумнее – метил выше, в непосредственное начальство. Нашёлся человек, который объявил предателем самого себя. Сделал он это, чтобы привлечь внимание женщины, до того к нему без-различной. Впоследствии мне удалось выяснить, что они, бла-гополучно сыграв свадьбу, через месяц развелись: он оказался рохлей, неспособным и драхмы заработать самостоятельно, она – сплетницей и истеричкой. Стоило ли мучиться? Наиболее интересные результаты давали не государ-ственные, а частные дознания. Так, хотя макет и не был обна-ружен, в ходе учинённых гражданами Новой Трои судов Лин-ча погибло шестнадцать человек. Из них трое были до непри-личия богаты, четверо питали слабость к чужим жёнам, восемь любили занимать деньги, но забывали отдавать, а один просто никому не нравился. Всего же за три дня, в течение которых продолжался поиск макета, в комитет по выявлению предателей поступили сведения о более чем четырёхстах заговорах, как антиправи-тельственных, так и угрожающих непосредственно мирозда-нию. Двести восемьдесят семь таких заявлений были под-креплены документами и свидетельствами авторитетных экс-пертов. По некоторым заговорам расследование ведётся и те-перь – уже земными ведомствами, сменившими тразилланские. Такова сила инерции. На славу поработал и Секретный комитет. Из двадцати генералов, входивших в Оборонный совет, по подозрению в измене арестовали тринадцать. Одного из них взяли, когда он у себя дома варил суп. Специальная комиссия, проведя экс-пертизу, установила, что в состав супа входили картофель, морковь, укроп, петрушка, лавровый лист и мясо, опознанное как курятина. Все эти данные самым тщательным образом приобщи-ли к материалам обвинения. Тот факт, что за генералом чис-лилось восемь правительственных наград, в том числе и выс-шая – «Золотое сердце» – суд интерпретировал как лишнее доказательство того, что тот является не только чрезвычайно опасным шпионом, но ещё и политическим мазохистом, то есть человеком, которому доставляет удовольствие ревностно служить разрушаемому им делу. Та же судьба ожидала и остальных. Как показала про-верка, всё это были чрезвычайно толковые, а значит, по мне-нию проверяющей комиссии, наиболее склонные к предатель-ству люди. Всех их приговорили к смерти через повешение. Луч-шей плотницкой мастерской в городе было заказано нужное количество виселиц – прочных, удобных и радующих глаз. Спасение пришло неожиданно. За полчаса до казни макет всё-таки нашёлся: оказывается, один из членов Оборон-ного Совета, признанный комиссией абсолютно благонадёж-ным, тайком унёс его домой, чтобы показать сынишке. Тому новая игрушка понравилась, и когда пришла пора с ней рас-ставаться, он начал капризничать и плакать. Несколько раз генерал порывался силой забрать стратегически важный макет у ребёнка, но его останавливали педагогические соображения. Снова и снова он задавал себе вопрос: а не отыгрывается ли он на отпрыске за своё несчастливое детство – и макет оставался на прежнем месте. Нельзя сказать, чтобы малыш использовал главный ко-зырь Новой Трои не по назначению – он, в полном соответ-ствии с замыслом автора, приспособил его для игры в солда-тики. Когда макет удалось, наконец, отобрать (взамен юному упрямцу пообещали саблю), один из солдатиков так и остался торчать на балконе здания Консультативного Совета, и гене-ралы, планируя кампанию против Земли, использовали его для обозначения гвардейского полка. А ровно через две недели после пропажи злополучного макета состоялось первое и последнее сражение в этой войне. Силы кантонов и наспех собранное конгарское ополчение (мы даже не позаботились снабдить наших союзников-аборигенов современным вооружением – так они и воевали с копьями и луками) были наголову разгромлены земными войсками под командованием генерала дю Лака. Аналитики говорят, нас сгубили (в алфавитном поряд-ке): некомпетентность командования, низкий боевой дух, от-сутствие внятной стратегии и чрезмерная самоуверенность. Не забудем ещё про банальную глупость, хоть она и не поддаётся анализу. И вот, всего за один день мы остались без армии и правительства (ура!), зато с неясными планами на будущее (увы!). А ещё в том сражении по официальной версии погиб Гиркас – это тоже потеря, пусть и небольшая. Человек только наполовину, он был в одной из конгарских рот, предприняв-ших самоубийственную атаку на позиции землян. Роту накры-ло огнём артиллерии, так что хоронить конгаров пришлось в общей могиле. Где кончается Конкас и начинается Дункас, разобрать было невозможно – неудивительно, что и Гиркаса сочли мёртвым, и даже почтили его память некрологом, чего он, по правде говоря, не заслуживал. Однако Гиркас остался жив – непонятно как, непонят-но зачем. И вот мы сидели с ним в кафе, а вокруг цвела весна. В одном его некролог не врал: Гиркас был Дун Соте-лейненом, и он действительно два года назад, ещё до войны с Землёй, прекратил Торакайскую Бойню. Что такое Дун Соте-лейнен, никто не знает, а Торакайская Бойня – это была круп-нейшая конгарская война за всю историю Тразиллана: сорок миллионов мертвецов и двадцать триллионов драхм прибыли для нас, землян. Недурное мы провернули дельце! С Гиркасом я встретился для того, чтобы выяснить од-ну вещь: как получилось, что этот глупый, бестолковый чело-вечек остановил свою войну, а мы, разумные люди, свою остановить не сумели? Что он сделал такого, чего мы не сделали? – Только не говори, что в твоём некрологе всё неправ-да, – спросил я его, когда бутылка опустела. – Конечно, ме-стами «Голос» перегибает палку, вот как в отрывке, который тебе так не нравится, но в целом мысль заявлена верная: как ни крути, а ты совершил настоящий подвиг. Остановить вой-ну, которая продолжалась пятьдесят лет, это тебе не хухры-мухры. Это поступок. Подвиг, если хочешь знать моё мнение. – Чушь! – отмахнулся Гиркас. – Чушь, чушь и ещё раз чушь! Всё, что там написано – враньё! Всё до последнего сло-ва! В гробу я видел их похвалы! «Явил всё лучшее, что вложи-ла в него родная земля» – это ж надо было такое придумать! Да ты только подумай, Юн: никто ведь до сих пор никто не знает, чего я принёс больше – пользы или вреда! – Ты просто злишься, что твой некролог на последней полосе, а не на первой, – поддел я его. – Пускай. Но не говори, что мне ты веришь меньше, чем дрянной газетёнке! – Увы! – я развёл руками. Гиркас нахмурился и заказал у пробегающего мимо официанта четвертинку креплёной настойки. – Рановато ты сегодня, – заметил я. – Не твоё дело, – хмуро отозвался Гиркас. Однако его плохого настроения хватило ненадолго. Уже через минуту на его лице появилась ухмылка, которую я хорошо знал. – Так ты хочешь знать, как всё было на самом деле? Как я остановил эту дурацкую Торакайскую бойню? – Не-а, – покачал я головой. Мне очень хотелось услышать его рассказ, но я по опыту знал, что демонстрируя интерес, не добьюсь от Гиркаса ничего, кроме пустой по-хвальбы. – Не надо ничего рассказывать. Давай лучше помол-чим – Врёшь! – рассмеялся Гиркас. – Теперь уж не отдела-ешься. Слушай. И он рассказал мне, как всё было на самом деле, с од-ним условием – чтобы я никому не проговорился. Но вы ведь меня не выдадите, правда? ГЛАВА ПЕРВАЯ. БЛУДНАЯ ДОЧЬ КАНТОНА АРК Если верить Большой Одиссеевой книге, в кантоне Но-вая Троя насчитывается ровно тысяча сто тридцать четыре за-кона. Дун Сотелейнену один из них предписывает – в не-сколько старомодных выражениях – «всегда держать откры-тыми глаза и уши, встречать каждого просителя как собствен-ную судьбу, не отказывая в помощи и не требуя никакой пла-ты». Вот почему Гиркас, рассказывая мне эту историю, находился в некотором смущении: мало чести в том, чтобы прятаться от судьбы в платяном шкафу, и не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Именно так: когда в его конторе раздался звонок, он спрятался в шкафу. Меня всегда интересовало, зачем он дер-жит в своём кабинете это громоздкое чудовище, и однажды, когда я был у Гиркаса в гостях, он позволил мне заглянуть внутрь. Внутри на толстой перекладине висели пыльные брю-ки, пиджак в клеточку, подаренный, по словам Гиркаса, дядей (дядя этот и выхлопотал для него место Дун Сотелейнена), и выходные рубашки, пахнущие застарелым потом. Дно шкафа устилало толстое ватное одеяло, из складок которого Гиркас не без труда извлёк початую бутылку и бутерброд, предусмот-рительно завёрнутый в целлофан. Бутылку мы допили, и я, воспользовавшись гостепри-имством Гиркаса, убедился, что всего пара глотков способна сделать это импровизированное убежище настолько уютным, насколько таким может быть помещение, где едва хватает ме-ста, чтобы сидеть, прижавшись коленями к подбородку. И вот, неведомый гость жал на кнопку звонка, а Гиркас сидел в шкафу. В таких случаях он обычно затыкал уши ватой и ждал, но это, видно, был не его день: пять минут спустя, первым, что он услышал, вытащив затычки, был всё тот же гнусавый трезвон, доносящийся из прихожей. Гиркас вздох-нул. – Конкас, – хрипло позвал он, – Конкас, где ты, чёрт бы тебя побрал? Гони их! Конкас был чистокровный конгар и занимал при Гир-касе должность секретаря. Отношения у них были сложные. Иной раз мне даже казалось, что ближе людей нет на свете – так ненавидели друг друга эти двое. Сейчас я уверен, что при-чина такой тесной связи была куда более прозаичной: по-скольку в реестрах Новой Трои и в конгарских списках Конкас числился мёртвым, Гиркас с чистой совестью присваивал себе его жалование. Нельзя сказать, чтобы это было совсем уж не-справедливо: единственное, что Конкас делал добровольно – это спал и ел. Смирившись с тем, что его похоронили и отпели, он постепенно утратил инстинкт самосохранения и со временем сделался равнодушен даже к пожарам и ограблениям. А уж если Дун Сотелейнену, как теперь, всего-навсего угрожали посетители, Конкас готов был ругаться до хрипоты – лишь бы не двигаться с места. – Да чтоб тебя! – проворчал Гиркас, не дождавшись ответа. Опять он зависит от Конкаса: всякий раз, когда тому неохота работать, приходится вылезать из шкафа и впускать в уютную контору суетливый раздражающий мир. Гиркас вздохнул и, нашарив под столом домашние та-почки, поплёлся в прихожую, к зеркалу. Если уж открывать, то надо проверить, прилично ли он выглядит. В прошлый раз, не побрившись, он здорово напугал соседку, пришедшую одолжить карандаш. Кажется, она приняла его за конгара-насильника, даром, что на неё и конгар бы не польстился. Зеркало, покрытое сетью трещин, послушно отразило бледное лицо, обрамлённое, в дополнение к немытой шевелю-ре, бачками, из которых левый был длиннее правого. Общую унылость физиономии лишний раз подчёркивали несколько волосков, торчащих из мягко очерченного женского подбо-родка – несмотря на все старания, Гиркасу никак не удавалось отрастить порядочную бороду. Разглядывая своё лицо, всё та-кое же наивное и по-детски пухлое, несмотря на двадцать три прожитых года, Гиркас поймал себя на мысли, что в дверь больше не звонят. «Ушёл», – подумал он с облегчением. – Конкас! – Гиркас подошёл к секретарю и пнул его в бок, – Проснись, дурак. Сколько раз я тебе говорил, что когда к нам кто-нибудь ломится, ты должен мне подыграть, а не ле-жать кулём! – От всех не отплюётесь, – затараторил Конкас, не от-крывая глаз. – Да и не боится меня никто, вот вы знакомого вашего спросите. Ходит он сюда, когда вас нет, и берёт, что хочет, сахар берёт, вино, а вы на меня кричите, будто мне оно надо – себя обкрадывать. А мне, к слову, тридцать восьмой год идёт, не молодой уже. У нас, конгаров, так положено: дожил до сорока, значит, вовсе не помрёшь. Рассказывают, бабка моя и до ста жила бы, да только волк её на седьмом десятке загрыз. На куски, значит, порвал, а в юбке запутался. Вышел мой дед на крыльцо и видит: юбка туда-сюда мечется. «Совсем ополоумела, старая», подумал да и застрелил её от греха по-дальше. А как посмотрел, так ахнул: «Вот с кем я под одной крышей живу. А ну-ка соберитесь передо мной, сукины дети: кто из вас, как покойница, перекидываться умеет? Дядья от страха трясутся – выгонит ведь, а в степи одному – смерть. А батя мой взял рикайди, да и развалил деда надвое, вот так, – Конкас провёл линию от шеи до пупка, – Братья, конечно, не одобрили, ну он их и выгнал на мороз, дескать, мне тут волчьи прихвостни не нужны. Так мы вдвоём и остались. Я тогда к лету блесну мастерил, показал ему, он мне и говорит: „Недур-ная штучка, хоть на зычницу, хоть на маракчу“. Что и гово-рить, хорошо жили… – Ты мне зубы не заговаривай, – прервал Гиркас, раз-досадованный тем, что Конкас так легко захватил инициативу. – Какой такой знакомый? Ты о чём мелешь? – Тощий такой, чернявый, – охотно пояснил Конкас, – Он постучит в окно – я и впущу. Что я, изверг – не впустить? Скажу только: не трожь машинку печатную, добрый человек, я за неё головой отвечаю. Разговариваем с ним: очень сердеч-ный, все, как здоровье спрашивает. – Какой же это мой знакомый? Я такого не знаю. – А я, что – спрашивал, что ли? Мало ли какой – может такой, что лучше и не знать. После непродолжительного раздумья Гиркас не нашёл способ парировать этот аргумент. Он глубоко вздохнул и сосчитал про себя до десяти. – В любом случае, – сказал он, наконец, – ты должен знать, что делать, когда у нас посетители. – Да знаю я, – проворчал Конкас, умудрившийся за не-сколько секунд вновь задремать, – Сколько раз твердили, аж голова болит… – Ах, знаешь! – в эти слова Гиркас вложил весь до-ступный ему сарказм, – Вот это что-то новенькое! Ну, раз зна-ешь – повтори. – Это зачем ещё? – А затем, что я хочу слышать, помнишь ты или нет. – Незачем вам это слушать, – проворчал Конкас. – Что привязались? Разве это дело – так человека мучить? Я немоло-дой человек, в конце концов. У нас, конгар, говорят… – Да плевать мне, что у вас говорят! – возмутился Гир-кас. – Я тебя по-человечески прошу, а ты? – А я что? Вот будет следующий раз, так я мигом! – и с этими словами Конкас перевернулся на другой бок и демон-стративно засопел. Глядя на его тощую спину, Гиркас поймал себя на мысли об убийстве. Нет, правда, отчего бы его не прикончить? Никто за это не накажет, ведь официально Конкас уже мёртв. Всё лишь вернётся на круги своя, а он подыщет себе нового секретаря. Пусть он будет кем угодно: вором, пьяницей, сума-сшедшим, только бы не конгаром. На минуту в апартаментах воцарилась тишина, преры-ваемая только свистящим храпом Конкаса и тиканьем часов в кабинете. Эти два звука обладали поистине чудесной способ-ностью притуплять все имеющиеся у человека чувства: даже обозлённые кредиторы Гиркаса, услышав их, теряли напор и позволяли отвести себя на кухню, напоить чаем и выторговать ещё одну отсрочку. На Гиркаса же они, в силу привычки, действовали как лёгкое успокоительное. В конце концов, сказал он себе, всё и так кончилось хорошо: посетитель ушёл, не доставив проблем, да и Конкас в этот раз не слишком капризничал. До аванса осталось потерпеть всего три дня, уж это время пролетит быстро, а там, если посчитать, и до зарплаты недалеко. С зарплаты Гиркас рассчитывал пополнить гардероб парой носков – в отношении одежды он придерживался того мнения, что излишества вредны, – и заказать хвалебную ста-тью о себе в „Голосе Новой Трои“. Предыдущая статья о Дун Сотелейнене явно заставила горожан думать, что Гиркас не просто жалкий и никчёмный человек, но – и это намного хуже – ещё и бездельник, бесстыдно живущий на содержании у честных налогоплательщиков. Чем ещё объяснить то, что на другой день после публикации этого жалкого пасквиля он услышал на улице следующий разговор: – Да этот малый даже не знает, каковы его обязанно-сти! – хрипло говорил обладатель свежего „Голоса“. – Да уж, – вторил ему собеседник, – И где таких только берут! – Нет, ты подумай, – горячился первый, – каких делов он может натворить, если… – Если что? – спросил второй, не дождавшись продол-жения. – Ну, если он будет делать неправильно то, что дела-ет… – А что он делает? – Да это же… Ну… Слушай, а ведь чёрт его знает, – растерянно произнёс первый. – Вот сроду не понимал, чем за-нимается Дун Сотелейнен. – Это что, секрет какой-то? – недоверчиво спросил второй. «Очевидно, он из другого кантона», подумал тогда Гиркас. – Да нет, какой тут секрет! – отмахнулся первый. – Хо-чешь, другого спроси. Хотя, знаешь, я вот только что подумал: а ведь этого никто не знает. – И зачем он вам тогда вообще нужен? – Ну как – зачем? – развёл руками первый. – Жалко! Какой-никакой, а человек. Что же, погибать ему, если он ни для чего не годится? Разговором этим Гиркас остался крепко недоволен. Сказать по правде, он и сам не знал, в чём заключаются его обязанности. За то короткое время, что он успел пробыть Дун Сотелейненом, ему пришлось столкнуться с вещами, порою так далеко отстоящими друг от друга, что составить из них цельную непротиворечивую систему у него не было возмож-ности. Однажды он пожаловался мне, что перестал различать „хорошо“ и „плохо“. – Когда сегодня ты миришь враждующие стороны, а завтра помогаешь закапывать труп, – говорил он, – тебе стано-вится не до обобщений. Я думаю, что в какой-то момент он догадался, что за обязанности в его положении можно выдать всё, что угодно, даже сидение в шкафу, и служба волей-неволей стала для него полем для экспериментов. Проведя несколько опытов, он установил, что звание Дун Сотелейнена не даёт ему права тро-гать замужних дам в присутствии мужей, получать пособие по инвалидности или проходить в кино вне очереди, так что в своём стремлении зайти как можно дальше Гиркас счёл ра-зумным ограничиться шкафом. Туда он направился и в этот раз, но не тут-то было. – Прошу прощения, – раздался за его спиной женский голос, приглушенный входной дверью. – Но я ещё здесь. Вы меня слышите? Гиркас замер, как вкопанный. Голос – глубокий, тёп-лый и бархатистый – заставил его нервно сглотнуть слюну. – Вы меня слышите? – повторила посетительница спо-койно, но твёрдо, словно обводя каждое слово для пущей важ-ности. – Я знаю, что вы стоите за дверью. Здесь находится офис Дун Сотелейнена? Мне нужно увидеться с ним по очень важному делу. Невольно Гиркас послушался, и, стараясь не наступать на Конкаса, отпер замок. Полоска дневного света легла Конка-су на лицо, отчего тот недовольно заворчал, но Гиркас вдруг резко позабыл о нерадивом помощнике. Женщина, представ-шая перед ним, показалась ему прекраснее всех, кого он когда-либо видел. Воистину, красота её не была ни хищной, ни злой, как это бывает у иных красавиц, напротив, всё в ней дышало гар-монией и миром. Крохотные, едва заметные морщинки в угол-ках рта говорили о том, что она часто улыбается, и в глазах её при виде изумлённого Гиркаса нет-нет да мелькало весёлое любопытство, которое испытывает, глядя на мир, человек ра-зумный и добрый. Это была живая дружелюбная красота, ко-торая пусть и уступает своей жестокой родственнице в умении разбивать сердца, зато многократно превосходит её способно-стью любить. Вместе с тем, несмотря на зрелость и мудрость, было в ней что-то от маленькой девочки – та живость и открытость вещам и людям, готовность всякий раз по-новому смотреть на то, что тысячу раз пережито, перепробовано, затёрто до дыр. Была она удивительно свежа, как свеж воздух после грозы – и вот, прекрасная в своей простоте, стояла на пороге затхлой каморки, из которой Гиркас уже две недели не выносил мусор. А что же Гиркас? Он, конечно, ошалел, но уж точно не от её величия. Вот уже полгода он не видел так близко ни од-ной женщины, а это, как известно, дурно сказывается на ду-шевном здравии. Теперь же, когда женщина, да ещё и столь красивая, сама постучалась к нему в двери, он буквально был вне себя от счастья. И вот он стоял и глазел, глазел, глазел, пока незнаком-ка не выдержала: – Что с вами? – спросила она. – Я вас не напугала? У вас очень бледное лицо. – Н-ничего, – пробормотал Гиркас и сглотнул слюну. Вырез её платья, казалось, воплощал собой Тайну. «О, Афро-дита Пенорождённая!», – всплыли в памяти строчки стихов, однако во рту у него пересохло, и всё, что он смог из себя вы-давить, было: – Почему вы не заходите? – Я кое-что прочла у вас на двери, пока ждала, – сказа-ла гостья. – Это правда, что для усиления безопасности по всему помещению вашего офиса распылены семена растения хои-хои? – Вы про эту записку? – Гиркас поспешно выглянул за дверь и сорвал клочок бумаги. – Это ерунда. Глупости! – Но я точно знаю, что эти семена ядовиты, – незна-комка оказалась настойчивой. – Почему вы так спокойно го-ворите об этом? Ведь если случится утечка, под угрозой ока-жется множество жизней! – Говорю вам, это враньё, – поспешил заверить её Гир-кас. – Мы с Конкасом поспорили, что записка отпугнёт посе-тителей. Как видите, я проиграл. – Кто это – Конкас? – во взгляде незнакомки светилось вежливое любопытство. Глядя на её лицо, прекрасное как у греческой статуи, Гиркас подумал: „Вот бы поцеловать её прямо в губы». Любой конгар на его месте давно бы это сде-лал, но Гиркас был цивилизованный человек, и потому сказал лишь: – Конкас – ну, это Конкас. – Я понимаю, – кивнула незнакомка. – Это он храпит сзади вас, в прихожей? Действительно, Конкас храпел, и храпел громко. Начинался звук с тоненького, нежного свиста, затем набирал силу и завершался мощным рыкающим аккордом, от которого усы Конкаса поднимались, словно от сильного ветра. – Какие ужасные звуки, – сказала гостья. – Вы, должно быть, совершенно не заботитесь о его здоровье. Так храпит человек, который находится при смерти! – Ну и что? – пожал плечами Гиркас. – Подумаешь! Всё равно до сорока не доживёт. Но что мы с порога разгова-риваем? Проходите, располагайтесь! Он снял цепочку с крючка, распахнул дверь как можно шире, а сам отступил вглубь коридора. Женщина перешагнула через спящего Конкаса и наставительно произнесла: – Любой человек заслуживает уважения. Помните это, пожалуйста. – Обязательно, – сказал Гиркас, и, пропустив незна-комку, дал Конкасу пинка. Пока глаза гостьи привыкают к сумраку прихожей – лампочку, перегоревшую в первый день службы, Гиркас так и не заменил, – я воспользуюсь случаем, чтобы описать обста-новку в его офисе. После предыдущего Дун Сотелейнена – тот сделал себе выгодную партию, женившись на дочери зеленщика (было время, когда Гиркас ему откровенно завидовал) – офис до-стался Гиркасу порядком запустевшим. Углы затянула паути-на, на подоконнике скопилась пыль, а из мебели был только пресловутый шкаф. Устроиться Гиркасу помогли соседи. Их стараниями в офис перекочевали письменный стол, тумбочка, массивное бюро из красного дерева, несколько разномастных табуретов и плетёный стул – всё это, находясь в одном месте, нисколько не сочеталось друг с другом, отчего комната больше походила на барахолку, чем на деловой кабинет. Над столом, за которым Гиркас принимал гостей, при-битое к листу фанеры, висело рикайди. Это загадочное при-способление, служащее конгарам в качестве церемониального оружия, Большая Одиссеева книга определяет, как «нечто ме-таллическое с характерным кислым привкусом». Результат его воздействия на человека разнится от свидетеля к свидетелю. Гиркас, подогрев воображение шампанским, хвастался одна-жды, будто бы при определённых обстоятельствах эта штука вызывает у противника приступ паники и жжение во рту. Вме-сте с тем в трезвом виде он не раз сожалел о потраченных восьми драхмах – именно столько, не считая налога, ему стои-ла эта туземная диковинка. Сейчас кабинет Гиркаса носил на себе следы недавнего обеда. Незнакомка с вежливым любопытством осмотрела стол, остановившись взглядом на подсохшей лужице соуса и тарел-ке с недоеденной котлетой. – Если хотите, я могу зайти попозже, – сказала она. – Я остановилась в гостинице неподалёку, и мне не составит труда вернуться в любое время. У вас очень красивый город, а люди очень милы. – Ну да, – сказал Гиркас. – Ну да. Очень милы. – Вы так не считаете? Гиркас так не считал. Он, как и многие конгары, в ду-ше не любил Новую Трою с её культом мужества, благород-ства, героизма и ответственности всех за каждого. Не то, что-бы это были плохие принципы, но Гиркас, будучи Дун Соте-лейненом, просто не мог быть постоянно верным чему-то од-ному. Честность у него должна была быть уравновешена плу-товством, усердие – леностью, уверенность в себе – приступа-ми паники; одним словом, в поступках он был так непостоя-нен, как может быть человек, живущий на стыке двух улиц – Пряничной и Воинов-Освободителей. – Эээ… – промычал он в ответ. – Ну, может быть… – Понятно, – улыбнулась незнакомка. – Давайте зна-комиться. Как вас зовут? Гиркас представился. – Гиркас, – повторила незнакомка. – Это конгарское имя. Вы конгар? – Нет, – поспешно ответил Гиркас и пододвинул ей стул, – Конечно, нет! Я – чистокровный землянин. А почему вы так подумали? – Не знаю. Не часто встретишь землянина с конгарским именем. – Это каприз моей матушки, – сказал Гиркас. – Отчего-то ей вздумалось назвать меня именно так. Не желаете ли чаю? – Чаю? Нет, спасибо. Мне хотелось бы знать, когда придёт Дун Сотелейнен. Мне нужно поговорить с ним по очень важному делу. Тут Гиркас удивился, но виду не подал. – Так ведь Дун Сотелейнен – это я! – сказал он с таким видом, будто это очевидная вещь. Пауза. – Вы? – незнакомка чуть подняла бровь. – Должна при-знать, я несколько обескуражена: готовясь посетить Новую Трою, я несколько раз прочла раздел Большой Одиссеевой книги, посвящённый Дун Сотелейнену. Среди прочего там говорится, что эту должность должен занимать человек муд-рый и многоопытный. – Именно так, – Гиркас подбоченился. – Рад соответ-ствовать вашим ожиданиям. Это была его любимая шутка. Обычно сразу после неё любой собеседник считал нужным заметить некоторое несоот-ветствие слов и действительности. Как и всё остальное, Гирка-са это беспокоило мало. – Ну, хорошо, – сказала незнакомка, и, помедлив, про-тянула Гиркасу руку. По выражению её лица он понял, что это решение далось ей ценой серьёзной внутренней борьбы. Мыс-ленно он представил себе этот процесс, как щелчок некоего внутреннего переключателя из положения «нормальный чело-век» в положение «Гиркас». – В таком случае, я и есть та са-мая Седьмая. Приятно с вами познакомиться. Гиркас осторожно пожал руку, отметив про себя, что кожа у неё нежная и необычайно гладкая, и сказал: – Простите? – Седьмая, – повторила незнакомка. – Это моё имя. Оно может показаться вам странным, но таковы традиции кан-тона Арк: все перфекты носят номера от одного до девяти. Я вышла из ёмкости под номером семь, и оттого зовусь Седьмой. – Вышли из ёмкости? – совсем растерялся Гиркас. – Что вы имеете в виду? – Разве вы не получали моего письма? – незнакомка слегка подняла бровь. – Две недели назад я отправила вам письмо, в котором объясняла свою ситуацию и просила о по-мощи. – Ах, письмо! – Гиркас замялся, – Боюсь, оно затеря-лось в пути. Мне очень жаль. В этот миг ему было ужасно стыдно. Все письма, не содержащие в себе денег, он выбрасывал в мусорную корзину, не читая. – Ничего страшного, – мягко улыбнулась Седьмая, – не такая уж это долгая история, чтобы я не могла рассказать её ещё раз. Вы слышали когда-нибудь о кантоне Арк? Гиркас призвал на помощь память. – Он очень далеко, – сказал он, – власть там принадле-жит женщинам… – И это не самое страшное, что там творится, – засмея-лась Седьмая. – Я тоже люблю эту шутку. В действительности всё обстоит не совсем так. Наш кантон – один из первых на Тразиллане, и такой же древний, как Новая Троя или Ханаан. Но если первый стоит на позициях силы, а второй не интере-суется ничем, кроме того, что родит земля, мы придерживаем-ся мнения, что целью жизни является красота и гармония. Да-да, мы совершенно серьёзно, – она снова улыбнулась. – Не удивляйтесь, мы часто подтруниваем над собой, чтобы не ка-заться слишком напыщенными. Так нас учила наша основа-тельница. Вы слышали о ней что-нибудь? – Нет, – признался Гиркас. – О, леди Лигейя была чудесная женщина: умная, храбрая, наделённая сильной волей! Покидая Землю, она меч-тала, что другой мир станет родиной для нового человека – мудрого и устремлённого к добру. Так и родился наш кантон, названный в честь другой женщины, не менее отважной. Но была у нашей основательницы и другая мечта, которой не суждено было сбыться. – Какая? – спросил Гиркас. – Я вам подскажу, – сказала Седьмая. – Но сначала от-ветьте на вопрос, только честно. По-вашему – я красива? Гиркас сглотнул. – Конечно. То есть, я не хотел бы, чтобы вы думали… – Спасибо, – Седьмая снова улыбнулась, на этот раз обезоруживающе. – Каждый комплимент, помимо того, что он приятен лично мне – это ещё и похвала тем, кто создал меня. – Создал вас? – удивился Гиркас, – То есть как? – Ну, создал – не совсем верное слово. Вырастил, так будет точнее. Я, как и мои сёстры, остальные Девять, выраще-на искусственно, путём клонирования и генной инженерии. Видите ли, наша основательница могла вести за собой, откры-вать новое, но… она не была красива. Эту её невысказанную мечту исполняем мы, перфекты. Я вижу, вам знакомо это сло-во? – Да, – ответил Гиркас, – припоминаю что-то. Кажется, одна из вас заседает в Консультативном Совете, во всяком случае, я читал что-то подобное в «Голосе Новой Трои». – Это Третья, – кивнула перфекта. – её в своё время передержали в родильном чане, а это отрицательно сказывает-ся на характере. Наверное, поэтому она так хорошо разбирает-ся в политике. Подобно мне, она была клонирована из не-скольких клеток крови нашей основательницы. Это дань ува-жения и одновременно воплощение её замысла. Наша внешняя красота – это отражение той красоты, которую она всю свою жизнь хранила внутри. – Перфекта – значит, совершенная, – продолжила Седьмая. – Совершенство, как умственное, так и телесное – вот что представляем собой я и мои сёстры. Такими мечтала видеть людей основательница нашего кантона. Вы, конечно, возразите (при этих словах Гиркас поспешно закивал головой), что попытка достичь совершенства путём вмешательства в генетический код ошибочна изначально – и будете правы. Но повсеместное механическое улучшение человеческой природы отнюдь не является главным методом Арка. Мы не утопия, чтобы совершать такие наивные ошибки. Да и создать подобным способом можно лишь нечто приблизительное. Собственно, этим приблизительным и являемся мы, перфекты. Мы – это не сами люди будущего, а всего лишь маяк для всех остальных, своего рода модель, пример того, чем мо-жет со временем стать человек, если будет развиваться в пра-вильном направлении. Людям нужны образцы, так ведь? А наилучшим, с нашей точки зрения, является такой образец, который, будучи достаточно совершенным, не вызывает у других людей зависти или ненависти. Мы совершенны настолько, насколько это сейчас возможно, но своим совер-шенством мы обязаны другим, совсем несовершенным людям. Наша красота – это результат труда биоинженеров, а наш ин-теллект насыщен пищей, подготовленной для нас поколения-ми мыслителей. Вы смущены, не правда ли? Перед вами красивая женщина, чья красота и ум ей не принадлежат и не являются ни её заслугой, ни её достоянием. Кому-то это может пока-заться жестоким по отношению к нам. Для постороннего че-ловека, возможно, так и выглядит. Но мы, перфекты, не счита-ем, что с нами обходятся жестоко. На своём примере мы учим других видеть своё истинное место в мире и преодолевать тем самым глубинный страх перед загадками жизни. Кто-то ведёт за собой, ослепляя блеском и обещая богатство и силу – мы предпочитаем быть безоружными. Зная, что всеми качествами мы обязаны своим создателям, мы лишены даже морального права принуждать кого-то следовать за нами. Идти за нами по дороге к совершенству или нет – человек должен решать доб-ровольно, не подгоняемый ни током крови, ни урчанием же-лудка. – Всё-таки я ужасная зануда, – улыбнулась Седьмая. – Но про Арк и вправду можно рассказывать часами. Знаете, у нас принято быть сдержанными в выражении чувств, но я, не стесняясь, могу сказать, что очень люблю свой кантон. Это никак не связано с моим искусственным происхождением (вижу, вы готовы счесть меня чем-то вроде робота) – как бы нас ни выращивали, чувства мы испытываем такие же, как и у всех, и предметы симпатий избираем сами. Вот, например, Третья – она, хотите верьте, хотите нет, всегда недолюбливала Арк. По её мнению, нам не хватает жёсткости и амбиций. Как она назвала однажды наш кантон? Ах, да – «четвёртый сон Веры Павловны». Мы тогда чуть не поссорились… То же са-мое касается и бытовых пристрастий. К примеру, Пятая пре-восходно играет на фортепьяно, а я вот совершенно равно-душна к музыке, предпочитаю хорошей симфонии хорошего человека. Шестая – лучший садовник нашего кантона, а Вось-мая… Ну, вот мы и подошли к цели моего визита. Перфекта вздохнула, и на лицо её, спокойное и пре-красное, легла тень. – Как я уже сказала, всего перфект девять, и вместе мы представляем для Арка определённый духовный авторитет. Подобно обычным людям, мы стареем, и со временем состав нашей девятки обновляется. Приходят новые перфекты, перед которыми стоят иные задачи, отличные от тех, что были у предшественниц, и сообразно этим задачам меняется их гене-тический код и будущее воспитание. К примеру, я, пришедшая на смену прежней Седьмой, холодной и замкнутой женщине-учёному, была создана полной её противоположностью – учи-телем, способным щедро делиться знаниями, вдумчивым и терпеливым. Не так давно, два года тому назад, у нас произошло одно событие. Скончалась Восьмая, старейшая из нас. Нейтралитет, которого последние несколько десятилетий при-держивался во внешней политике Арк, во многом её заслуга. Но мир меняется, и мы должны меняться вместе с ним. После смерти Восьмой мои сёстры выступили за активное участие в жизни остальных кантонов, и нашей задачей стало создать на смену умершей такую перфекту, которая полностью соответ-ствовала бы новому принципу. Это должна была быть девушка чрезвычайно восприимчивая, обладающая неистребимой жаждой познания, и вместе с тем глубоко человечная. Жиз-нелюбие и самые светлые идеалы, что когда-либо рождал че-ловеческий разум – вот какой перфекте суждено было стать лицом Арка в глазах окружающего мира. Квинтэссенция нашего духа, посланец и одновременно послание! – О! – только и сказал Гиркас, Седьмая же продолжила: – Я помню день, когда впервые её увидела. Обычно перфекты не интересуются техническими подробностями, нас куда больше волнует “для чего», нежели «как», но тогда я не смогла сдержать любопытство. Наверное, это чисто женское – какой кумушке не интересно, кто сядет с ней на один насест, – и вот, договорившись с главным биотехником, я спустилась в зал под Великой Библиотекой, где находятся родильные баки. В первое мгновение мне показалось, что она парит в воздухе – настолько чистой и прозрачной была жидкость в её «колыбели», огромной стеклянной ёмкости, от которой тяну-лись во все стороны разноцветные трубки. Глаза её были открыты. Она увидела меня и улыбну-лась. Я протянула руку, она сделала то же самое. С того мо-мента, как наши руки соприкоснулись, я знала, что буду про-сить у сестёр права учить её, и день, когда это право было мне даровано, стал для меня счастливейшим за всю мою недолгую жизнь. Восьмая всегда была особенной, – в голосе перфекты прозвучала гордость. – Уже в два года она целиком прочла Большую Одиссееву книгу (это собрание глупостей популяр-но, увы, и у нас) и с тех пор буквально заболела миром за пре-делами кантона. Расспрашивала всех проезжающих, старалась заполучить любую газету извне, живо реагировала на всё, что происходит в мире, иногда даже чересчур живо. Многое её беспокоило, что-то пугало, но я, к своему великому стыду, не заботилась о том, чтобы как-то оградить её от опасностей – слишком сильна была моя вера в принципы Арка, слишком хорошо меня учили, что важны только гармо-ния, внутреннее спокойствие и красота, и что, усвоив это зна-ние, можно совладать с чем угодно. А она была другая: думала иначе, воспринимала всё глубже. То, что для меня было отдалённым шумом, её ранило. Вы меня понимаете? Как бы я ни любила Арк, должна сказать, что почти все события вашей истории – да-да, ваша история, не наша! – мы воспринимали достаточно равнодушно. Миро-вая война? Пф, и с чего это им вздумалось? Революция в кан-тоне Гранд? Бессмысленное занятие. Даже когда мы вмешива-лись в конфликт на стороне тех, кого считали правыми, мы не могли отделаться от ощущения… дайте минутку, подобрать слово… отстранённости, да. Мы делали то, что должны, но всегда держали дистанцию. Не то, чтобы мы боялись запачкаться, нет, высокоме-рия в наших поступках не было, но какая-то толика чуждости по отношению к людям засела в нас крепко. Больше всего мы сторонились насилия. Даже теперь первое, что мы внушаем детям ещё в колыбели – это знание того, что мир за пределами Арка полон насилия, но их оно никогда не коснётся (а если и коснётся, то не изменит их сущности!). Вот что создаёт барьер между гражданином Арка и любым другим тразилланцем – не замкнутость, не наша напускная таинственность, а молчаливое неприятие ключевой составляющей человека. Восьмая же, согласно специально составленной про-грамме воспитания, этого знания была лишена – ещё бы, ведь миссия, возложенная на её плечи, предусматривала такую гиб-кость мышления, которой ни я, ни мои сёстры достичь не в состоянии. По сути, она должна была стать обычной тразил-ланкой из плоти и крови, оставаясь истинной дочерью Арка. Безупречный план – неудивительно, что он провалился с трес-ком. Странно, как мы сразу не увидели того, что обязано было произойти. Представьте себе: Восьмая была воспитана среди умных доброжелательных людей, впитала в себя всё лучшее, что они могли дать, и одновременно сохранила непо-средственность и свежесть восприятия. её готовили стать мо-стом между двумя разными мирами, она должна была прине-сти вовне нашу мудрость и наше философское спокойствие – блистательное, великолепное спокойствие людей, познавших окончательный смысл человеческого существования! Но вот, укоренившись ногами в родной почве, она про-тянула руки к миру за пределами Арка – и что увидела там? Боль, горечь, ненависть, поток страданий равномерный и бес-конечный. Со всем, что мы вложили ей в голову, что ей оста-валось делать? Отступить значило для неё предать дважды: сначала свой кантон, а затем и внешний мир, к которому она успела прикипеть сердцем. Что же оставалось ей, кроме как броситься в жестокий, заранее проигранный бой против всей лжи и несправедливо-сти, что есть в мире – ей, исполненной самых лучших побуж-дений? Всё это я осознала задним числом, когда было уже поздно, а тогда, признаюсь, мне было непонятно, почему она, узнавая всё больше о Тразиллане, становится печальнее и пе-чальнее. Если бы я спросила её тогда: в чём дело! Но я не спросила. Почему? Причина в одном из важнейших принци-пов Арка: никогда не вмешиваться в дела другого человека. Будь он проклят, этот принцип! Последние слова дались перфекте нелегко: она некото-рое время молчала, словно восстанавливая силы. Молчал и Гиркас, но не потому, что история его ошеломила (она, надо сказать, не произвела на него никакого впечатления), а из-за того, что грудь взволнованной перфекты вздымалась и опадала так сладостно, что замирало сердце. «Вот бы её потрогать, пощупать, потискать, – думал он, – а там будь что будет!» – И вот, – продолжила перфекта, – Восьмая станови-лась с каждым днём всё мрачнее. Уже не радовалась она, как раньше, каждому новому уроку, не просила новых книг, да и старые бросила недочитанными, больше молчала, а иногда и плакала. Сёстры мои, с Первой по Девятую, пробовали её под-бодрить – кто пением, кто вязанием, кто работой по саду, но без толку. Наконец, мы, восемь Мудрых, восемь Великих пер-фект, сошлись на том, что виной её подавленному состоянию – слишком напряжённые занятия. «Бедная девочка перетруди-лась, – сказала я. – Дайте ей немного отдохнуть. Пусть она купается, загорает и медитирует в своё удовольствие. Великая миссия может и подождать». Удивительно, но первой меня поддержала самая хо-лодная и чёрствая сестра, Третья. В тот месяц её опять исклю-чили из Консультативного Совета, на сей раз за срыв голосо-вания по вопросу о золотых пуговицах. С её помощью мне удалось добиться для своей под-опечной месячного отдыха. Целый месяц Восьмая была предоставлена сама себе – для перфекты состояние почти не-возможное, поскольку мы, как правило, работаем день и ночь, ни на секунду не забывая о своём долге перед кантоном. Целый месяц я наблюдала за ней издали: вот она в пла-вательном бассейне, вот в библиотеке, в гимнастическом зале – и мне казалось, что тяжкий груз с каждым днём беспокоит её всё меньше и меньше. Никто не рассказывал ей о тех ужасах, что творились за пределами кантона, она не получала газет и не слушала радио. Щёки её порозовели, в глазах появился прежний озорной огонёк – передо мной снова была та Вось-мая, которую я поклялась научить всему, что знаю. Без сомне-ния, думала я, это был кризис, вызванный переизбытком ин-формации, синдром «первого ученика». Отдохнув и окрепнув, она должна с новыми силами устремиться к идеалам Арка – гармонии, красоте и внутреннему спокойствию. А ровно две недели назад, – голос перфекты дрогнул, – я нашла в её комнате газету со статьёй о Торакайской бойне. Вы знаете, что такое Торакайская бойня? – Конечно, – кивнул Гиркас, не отрывая взгляда от её груди. – Самый масштабный конфликт за всю историю Тра-зиллана. Когда я был школьником, об этом много писали в газетах. Сейчас всё затихло. То ли битва кончилась, то ли ещё что… – Битва продолжается, – покачала головой перфекта. – И вещи, которые там творятся, заставляют думать, что она продлится долго. В отличие от вас я узнала об этом конфликте совсем недавно, можно усмехнуться моему невежеству. Так вот, когда я нашла эту газету, то поняла, что ничего не изме-нилось. Она так и не оправилась, просто боль, которую вызы-вали у неё новости из внешнего мира, спряталась глубже. Я хотела посоветоваться с сёстрами, но было поздно. Когда я обнаружила газету, Восьмая уже оставила Арк. Я не знаю, как ей это удалось; все, что у меня есть – её прощальная записка. Посмотрите. Вы – Дун Сотелейнен, может быть, вам будет интересно. Гиркас взял протянутый перфектой листок бумаги и прочёл на нём следующее: Учитель! Если вы читаете это письмо, значит, я покинула Арк и сейчас на полпути к Торакайскому заливу. Не вините меня за поспешное решение: если бы я продумала над ним ещё день, то не стала бы ничего делать. Мне не хватило бы сил: теперь я не боюсь признаться, что величайшая надежда Арка, как вы меня называли – трусиха, обычная трусиха. Не знаю, с чего начать, так много надо сказать, и так мало времени. Собственно, его у меня не было никогда. Как только я покинула родильный бак, я сразу начала учиться, и… Нет, не так. Сейчас я кажусь себе чудовищно, пре-ступно неблагодарной. Я просто обязана, учитель, сказать вам: вы учили меня видеть окружающий мир, и учили хорошо. Не ваша вина, что мир не настолько замечателен, как бы вам хотелось. Вот здесь-то и виновато время: будь его побольше, я бы сумела примириться с недостатками Тразиллана, я бы смогла понять, зачем, для чего нужны боль, смерть, унижение и страх, а ведь они для чего-то нужны, раз никто от этих демонов не свободен. Но у меня нет времени, а сердце, которое во исполнение грядущих великих задач сделали чут-ким, заставили болеть, требует отчёта. Потому не пытай-тесь понять мои мотивы разумом, если не хотите разочаро-ваться в самой преданной ученице. Не надо: вам ещё пред-стоит учить других. Узнавая окружающий мир, одни вещи я любила, других боялась и стыдилась. Это было частью моего воспитания: я должна была закалиться, нарастить защитный слой, скорлу-пу, хранящую нежную мякоть. Одни удары были точно рас-считаны – минимум вреда, максимум знания, другие подверга-ли сомнению мою прочность, но я держалась. Я думаю, душа каждого человека – это рисунок шра-мов. Мы – я, вы – плохие художники в сравнении с жизнью. Картина, начертанная во мне, неточна, пусть и мучает не меньше подлинных полотен. Я еду на Торакайскую Бойню сражаться с призраком, рождённым, возможно, лишь моим разгорячённым воображением. Что ж, пусть так. Но почему Торакайская бойня? Это хороший вопрос. Читая о нашей истории – все эти войны, споры, месть, про-литая кровь – везде я замечала одно и то же. Человек хочет иметь, и не имеет. Что именно? Банальные вещи: дом, се-мью, друзей, уверенность в завтрашнем дне, дело, которому можно посвятить жизнь. Вот он, двигатель мира, могучий и неостановимый – гигантское солнце, которому можно лгать, но обмануть которое нельзя. Или можно? В газетах, книгах, и не только, я встречала людей, обещавших соплеменникам счастье – стоит встать под пра-вильные знамёна: политической партии, клуба, фирмы. «Неужели вы не хотите, чтобы вашим жёнам, мужь-ям, детям и внукам жилось лучше, чем сейчас, чтобы их меч-ты воплотились в жизнь? – говорили эти люди. – Разве вы враги самим себе? Разве вы враги жизни, счастью, радо-сти?». Есть маленькие гнусности, и есть гнусности большие. Маленькая гнусность – это лгать человеку, что его осчастли-вит банка консервов или новый автомобиль. Большая состоит в том, что огромным массам людей – обычных людей с обычными, человеческими желаниями – внушают, что испол-нение их желаний требует истребления других людей, требу-ет крови, боли и смерти, причём неукоснительно, а иначе – не видать счастья, не видать любви. Скажите, учитель, разве это не самое гнусное дело на свете: вытирать ноги о глубин-ные, самые нежные, самые беззащитные человеческие ин-стинкты, давить на ту слабую струнку, заглушить которую человек самостоятельно не способен, а если и способен, то достигается это путём душевной ампутации? Разве это не отвратительно? Разве не нужно с этим бороться? Вот и ответ на вопрос: почему именно Торакайская Бойня. То, что происходит там, происходит ежечасно, еже-минутно, ежесекундно – недопустимо, и должно быть оста-новлено. Вы знаете, о чём я говорю: именно мы подкармлива-ем тот страшный огонь, что горит уже пятьдесят лет. Мы. Не наша вина, что конгары есть те, кто они есть, но кто мешал нам оставить их в покое? Разве они виноваты в том, что желают лучшей жизни? Кто бы не желал этого? Вдоволь изголодавшись, поесть по-человечески; носив всю жизнь грубую одежду – надеть в кои-то веки добротно скро-енный костюм; будучи существом второго сорта – стать, наконец, равным нам, землянам. От этого не откажется ни один конгар, за это он готов рвать зубами горло своему ближнему – и рвёт, с нашего позволения. Его можно понять: разве не достоин любой, даже самый захудалый конгар, всего самого лучшего в этом лучшем из миров? Один журналист сравнил Торакайскую бойню с грыз-ней собачьей своры: дескать, бросил солидный упитанный господин (кантоны) кость – хорошую кость, с мозгом и поря-дочным шматком мяса – собакам (конгарам), а те и начали возню. Замечательное развлечение! Отчасти он прав, но в ре-альности дело обстоит куда гнуснее: ведь тот господин, бро-сая кость, не собирался делать это своей привычкой, и уж тем более не думал открывать мясную лавку с тем, чтобы собаки, глодающие кости неподалёку, делали ему рекламу. Но именно так и поступают кантоны, которые в огонь Торакай-ской Бойни подбрасывают всё новые и новые поленья! Ради прибыли они готовы давить на все болевые точки: страх пе-ред смертью, перед неопределённостью, желание быть здо-ровым, счастливым, желание наслаждаться, страх перед одиночеством. Как только верхняя оболочка зачерствела, они сдирают её, и веселье начинается опять. На сколько ещё хва-тит конгаров? Я не знаю. Меня пугает другое – и мне стыдно признаться в этом, ведь по своему масштабу предмет моего страха и близко не может сравниться с Торакайской Бойней. Я боюсь за Арк. Сегодня, когда даже боль и страдания превращаются в капитал, нам, с нашей гуманностью, красотой и прочими замечательными добродетелями следует остерегаться вдвойне – именно за добродетель примутся, когда иссякнут пороки, а не принялись только потому, что она скучна и хо-рошо выглядит лишь на телеэкране. Мы как дети: сперва съедаем сладкое, а шпинат едим только тогда, когда ничего другого нет. И всё же дойдёт очередь и до шпината. Сначала его объявят чудодейственным средством – он и перхоть вы-лечивает, и слепоту – затем расфасуют на порции, и пода-дут, как последний писк, и всё это под их обычным соусом: вы хотите быть счастливыми, чтобы вас любили, принимали как своего, хотите иметь свой дом, драться за общее дело, пле-чом к плечу, желаете соответствовать идеалам – тогда по-купайте наш продукт. «Только сегодня – Арк со скидкой! Гар-мония никогда не была так близко!». И вот я спрашиваю вас, учитель: когда на нас устремятся взоры, сколько продер-жится Арк? Сколько он продержится, когда все, во что мы верим (вы – целиком и полностью, я с этого момента – лишь отчасти), будет поставлено на службу гнуснейшей из гнусно-стей? Этого я не могу допустить. Хотя нас, перфект, часто обвиняют в том, что любовь к Арку в нас запрограммирована, я не боюсь сказать, что люблю Арк – люблю по-настоящему, так, как можно любить лишь то, что вот-вот потеряешь. Поэтому я его покидаю его не только с грустью, но и с надеждой увидеть вновь – спокойным и безмятежным. Где-то далеко, в гуще Торакайской бойни, меня ждёт человек, подобный мне – тот, кого мы знаем под именем Дун Соте-лейнен («подобный мне» значит разрывающийся между двумя мирами, – и для него, как и для меня, это не проклятие, а лишь особенность жизни). С ним я предприму попытку остановить Торакайскую бойню – ради тех, кто сражается в ней и ради нас самих. Прощайте, учитель, и знайте: где бы я ни была, вы всегда останетесь со мной. VIII – Не очень-то умно с её стороны, – начал было Гиркас, но осёкся. На какой-то миг ему показалось, что этими неосто-рожными словами он насквозь пробил броню олимпийского спокойствия перфекты, и в этой рваной ране мелькнуло её подлинное лицо, в котором не было ни спокойствия, ни уве-ренности – только мука, отчаяние и неизбывный страх. Так иногда бывает: в минуту страдания или неудержи-мой радости с людей облетает всякая шелуха, и под слоем наносной дряни обнаруживается брат, твой и мой. Если на по-роге Гиркас столкнулся с таинственной незнакомкой, полной достоинства, то теперь перед ним сидела обычная женщина, испуганная за близкого человека. – Да, – тихо сказала Седьмая. – Это было не очень-то умно с её стороны. Это лучший поступок, который когда-либо видел Арк, но это действительно было не очень-то умно с её стороны. – Простите, я не хотел, – сказал Гиркас и с досады прикусил язык. – Ничего. Кто-то должен был это сказать, и лучше вы, чем сёстры. Я так и слышу их: «Это вопиющее нарушение Ко-декса Арка!», «Наблюдать, но не вмешиваться!», «Мы не мо-жем запретить остальным кантонам уничтожать друг друга, наше дело – переждать невзгоды и сохранить ростки гуманиз-ма и нравственности на этой Богом забытой планете!». Как будто, если быть честным до конца, проблема Торакайской бойни не касается всех и каждого! – Ну… – задумался Гиркас. – Вы так не считаете? – спросила перфекта, вновь скрываясь под маской безмятежного спокойствия. – Что ж, это я могу понять. В Большой Одиссеевой книге сказано, что Дун Сотелейнены зачастую личности эксцентричные, и не склон-ные принимать близко к сердцу проблемы общества. Сейчас я постараюсь объяснить вам, что к чему. Если вкратце, ситуация такова. Испокон веков конгар-ские племена враждуют между собою. Причин для вражды много: и нехватка еды, и личные разногласия вождей, и при-родная кровожадность конгаров, и множество других… – Это правда, – перебил Гиркас перфекту. – Взять того же Конкаса – дня не было, когда бы он не приходил домой в синяках. За хлебом отправишь – и то найдёт с кем подраться! – Важно другое, – дождавшись, пока Гиркас закончит, продолжила Седьмая, – то, что с первого дня пребывания на Тразиллане земляне научились оборачивать конгарские меж-доусобицы себе на пользу. – Как это? – Очень просто. Вспомните Мировую войну: кто сра-жался по обе стороны баррикад? Конгары. Кто понёс самые тяжёлые потери? Конгары. Кто по итогам войны получил меньше всего? Конгары. Почему же они, спросите вы, согла-шались помогать землянам? А почему к человеку льнёт при-блудный пёс? Потому что надеется на хорошую кость. Видите, я уже пользуюсь примером Восьмой. Как бы мы ни презирали конгаров, они тоже живые существа, у них есть свои надежды и страхи. И с самого пер-вого дня хомо сапиенс, человек разумный, играл на них. По-обещаешь дать немного еды – и конгар готов служить. Обеща-ешь больше – и он согласится убить собственного брата. По-сулишь золотые горы – и нет такой гнусности, которую он не совершил бы. Что и говорить, натура их слаба, и чем она сла-бее, тем сильнее для землянина соблазн воспользоваться этой слабостью себе во благо. Двести пятьдесят лет тразилланской истории мы эксплуатировали конгаров, а последние пятьдесят лет эксплуатация приобрела чудовищные размеры. Я, разуме-ется, говорю о Торакайской бойне. – Я понял, – сказал Гиркас, которого эта беседа, не-смотря на красоту перфекты, начала утомлять. Однако перфекта продолжала: – Как известно каждому, война – явление зрелищное, и не лишённое определённой эстетики. Глупо отрицать красоту военной формы, ещё глупее не признавать того поистине ма-гического воздействия, которое оказывают выстроившиеся в каре батальоны. Нет ничего красивее рукопашного боя, пусть и нет ничего страшнее. И всё же на Земле мы сравнительно редко задумывались о том, чтобы сочетать с приятным полез-ное, извлекать из преклонения перед войной выгоду. Говоря «сравнительно редко», я не имею в виду отдельных личностей, сделавших состояния на торговле оружием – это пусть оста-нется на их совести. Я говорю о государствах и политиках, что ими управляют: на Земле у них считалось хорошим тоном, по крайней мере, говорить о мире. Здесь, на Тразиллане, они от-бросили и эти условности. Не знаю, как сказать лучше, но Торакайская бойня се-годня – огромная биржа, активы которой – конгарские жизни. Чем сильнее разгорается война между конгарскими племенами, тем больше денег зарабатывают фирмы, которые поставляют конгарам оружие, пищу и одежду. Мало того, сам факт войны обеспечивает повышенное внимание мирного населения к торговым маркам, которыми пользуются конгары. Таким образом, война становится ещё и хорошей рекламой, она как бы двигает торговлю, и при виде огромных денег мало кого волнует, что в основе богатства лежат человеческие жизни. Думаю, именно это и возмутило Восьмую… – Всё это старо, как мир, – не выдержал Гиркас. – Война – это основа прогресса, и всё такое. Лично я проходил это в школе. И потом: рассуждения о жестокости войны – это прекрасно, и Восьмую мне по-своему жаль, однако я до сих пор не понял, зачем вам я. Не поймите неправильно, вы мне нравитесь, я смотрел бы на вас целую вечность, но я очень устал, а понять до сих пор ничего не понял. Какое я имею от-ношение к Торакайской бойне и к вашей пропавшей сестре? Чем я могу вам помочь, как Дун Сотелейнен? Перфекта молча смерила его взглядом, и Гиркас вдруг понял, насколько холодной и жёсткой она может быть, если захочет. Дружелюбное её лицо сменилось каменной маской, а глаза, глубокие и тёплые, словно заледенели. К счастью, длилось это лишь мгновение. – Если в двух словах, – заговорила Седьмая необычай-но мягко, – мне требуется от вас вот что. Как Дун Сотелейнен, вы пользуетесь у конгаров определённым уважением… – Ну, это как сказать, – буркнул Гиркас. – Неважно, заслуживаете ли уважение вы лично. Зна-чение имеет то, что должность, которую вы занимаете – по-чётная и гарантирующая определённую безопасность даже в военное время. В сущности, от вас требуется немногое: сопро-вождать меня на Торакайскую бойню, где я рассчитываю найти пропавшую сестру. Справитесь с этим? – А оплата? – спросил Гиркас. Перфекта подняла брови. – Оплата? – переспросила она. – Разве Дун Сотелейнен требует оплаты за свои услуги? – Ну-у, – замялся Гиркас. – Я не это имел в виду… По-нимаете ли… Он мялся, переступал с ноги на ногу, руки его хватали воротничок рубашки, словно ему было нечем дышать, но са-мый страшный провал в его жизни просто не мог не произой-ти. Самая страшная его тайна должна была вылезти наружу. – Гиркас, – сказала перфекта спокойно, – скажите мне, каковы обязанности Дун Сотелейнена? Только, пожалуйста, не надо врать. Сперва Гиркас сказал «уф». Потом он сказал «ох». Наконец, он покраснел и уставился в пол. – Вы не знаете, – констатировала перфекта. – Что ж, этого следовало ожидать. Почему-то я поняла это сразу, как только вас увидела. Гиркас, неужели вам не стыдно? Гиркас молчал. Стыдно ему не было, но хотелось, что-бы перфекта побыстрее ушла и оставила его в покое. «Думай о шкафе, – велел он себе. – Шкаф, тёплый, удобный шкаф. Сей-час она уйдёт, и я допью портвейн и съем бутерброд с копчё-ной рыбой». Бутерброд ждал его в шкафу, но и перфекта ждала то-же, и она оказалась упорнее. – Нет, – сказал он. – Мне не стыдно. Я перепробовал чёртову кучу работ и ни на одной не задерживался дольше по-лугода. Что мне – застрелиться, если я ни на что не гожусь? Он подождал, не ответит ли перфекта, но та молчала и глядела на него спокойными карими глазами, не осуждая, но и не поощряя рассказывать. Просто ждала. – Знаете, – сказал он, набравшись смелости, – может быть, я и не знаю, что должен делать Дун Сотелейнен, но это первая работа, на которой я делал хоть что-нибудь! Ко мне приходили конгары, я выслушивал их, шёл и что-то говорил. Не знаю, слушали они меня или нет, но это было что-то! Говоря это, Гиркас почувствовал, что в глубине его разгорается давно забытое чувство: праведный гнев. Давно он не злился ни на кого всерьёз – с тех пор, как рабочие котель-ной застукали его за просмотром порножурнала. Кажется, над ним месяц потешались из-за того, что он, вроде бы нормаль-ный парень (пусть и конгар), до сих пор ни разу не был с женщиной. Да, Гиркас почувствовал себя злым, очень злым. Глаза его сузились, рот перекосился, и он, сделав паузу, заговорил тяжёлым сдавленным голосом. – На чем я остановился? Ах, да, на работе. Работал я спокойненько, горя не знал, и тут приходите вы – красивая, с вечными ценностями и рассказом, трогающим до глубины сердца – и попрекаете тем, что я, дескать, не знаю, в чём за-ключаются мои обязанности! Мало того, вы ждёте, чтобы я по первому требованию бросился за вами и таскал для вас кашта-ны из огня! Да как бы не так! Где это написано, что я обязан вам помочь? Где? Ах, да, это следует из ваших нравственных принципов! «Помогай другому, и тебе помогут!», да? Ну, так вот: мне никто никогда не помогал! Да-да, никто! Даже эта работа – подачка! И с чего это, спрашивается, я должен помо-гать вам? По какой такой причине? А? А? Это, конечно, была ложь. Дядя, устроивший его на должность Дун Сотелейнена, любил его, пусть и по-своему, да я и во время оно подыскал Гиркасу по дружбе пару мест. Но такой уж был он человек, что не мог жить без мелодрамы, и, натешившись вдоволь своим гневом, частенько переходил от негодования к восхвалению собственной особы, как делают все конгары. Случилось так и на этот раз. Выпалив тираду, Гиркас отдышался, вытер со лба выступивший пот и заговорил спо-койнее: – А самое страшное, что вы, милая, совершенно не знаете конгаров! Вам кажется, будто стоит хорошенько попро-сить, и они помогут вам отыскать эту самую Восьмую, да ещё и преподнесут вам её на блюдечке! Трижды ха! Хороший я Дун Сотелейнен или плохой, но конгаров знаю получше вас! Во-первых, твари это зловредные и подлые, а если взять того же Конкаса, моего слугу, то ещё и вонючие! – А во-вторых? – улыбнулась перфекта. Её, женщину мудрую и опытную, не мог не забавлять этот человечек, кото-рый, повинуясь непонятным импульсам, кидался из крайности в крайность. – Во-вторых, все они, как один, мерзавцы, и способны на любое коварство! – То есть без вас мне никак не обойтись? – Конечно! – выпалил Гиркас и замер в ожидании от-вета. Вид у него в этот момент был преглупый. – Значит, договорились, – сказала Седьмая. – Теперь слушайте мой план. Отъезжаем мы завтра… – Завтра? – переспросил Гиркас, – Нет, завтра я не мо-гу. Я должен… У меня много дел! – Завтра, – повторила перфекта. – Мы отъезжаем зав-тра. – Ну, хорошо. – В десять часов утра. – Это слишком рано! Я не могу так! – В Дипгородке мы должны быть к вечеру. Там нас встретит военный комиссар Торакайской бойни, которому я отправила письмо. Будем надеяться, – вздохнула перфекта, – что он окажется приличным человеком, не то, что… И вновь Гиркас взвился на дыбы: – Не то, что я? – чуть ли не закричал он. – Вы хотели сказать: не то, что я?! – Да, – ответила Седьмая. – Я хотела сказать: не то, что вы. Раз мы с вами отправляемся в опасное путешествие, да-вайте будем друг с другом честны. Вы – совсем не тот человек, которого я хотела бы видеть на своей стороне. Вы неряшливы, истеричны, невежественны и грубы. Когда я увидела вас впервые, я подумала, что вы – конгар. Тем не менее, вы вполне можете сыграть свою роль. Ничего страшного, что вы не знаете, кто такой Дун Сотелейнен и что он должен делать. Большая Одиссеева книга говорит, что и сами конгары за-трудняются сказать, кто это и какова его роль. Говорит она, правда, и о том, что любой, кто пытается выяснить у конгаров правду о Дун Сотелейнене, сам Дун Сотелейненом являться не может – поэтому держите язык за зубами, хорошо? – Договорились, – мрачно сказал Гиркас. Запрет чесать языком пришёлся ему не по вкусу. Недаром он звался Гирка-сом, что буквально в переводе с конгарского значит «большой рот». Трепло, если по-простому. – Далее, – продолжила перфекта. – Во время путеше-ствия я требую, чтобы вы: А) не пили ничего крепче чая, Б) как можно чаще мылись, В) каждый день меняли нижнее бельё. Всё остальное за вас сделает ваша должность. Вы по-няли, Гиркас? Теперь об оплате. Больших денег я вам запла-тить не смогу, предупреждаю сразу. Десять тысяч драхм вас устроит? – Двадцать, – сказал Гиркас. – Пять. – Ну, хотя бы пятнадцать? – Три. Помните, Дун Сотелейнен обязан работать бес-платно! – Дайте мне хотя бы пять, вы же предлагали! – Договорились, – перфекта вновь улыбнулась, на этот раз – устало. Глядя на её бесконечно красивое лицо, Гиркас вдруг отчетливо понял, какого напряжения стоил ей этот раз-говор. А ведь впереди её ждут конгары, ужасные, отврати-тельные, грубые конгары! И всё-таки, какая у неё грудь… – Хорошо, – сказала перфекта, – я рада, что мы пришли к соглашению. Перед тем, как я уйду, могу я попросить вас о маленьком одолжении? – Конечно, – встрепенулся Гиркас. – Что угодно! – Дайте лист бумаги. Гиркас обшарил все ящики стола, заглянул в шкаф и, наконец, не выдержав, крикнул: – Конкас! Конкас, где ты, чёрт бы тебя побрал? – Здесь, – раздался из прихожей голос Конкаса, сиплый после сна. – Чего тебе? – Где бумага? – Там! Следуя этому сомнительному указанию, Гиркас поша-рил на подоконнике и извлёк из-под горшка с геранью серую четвертушку бумаги. – Я хочу написать вам записку, – сказала перфекта. – А то вдруг после моего ухода вы вновь спрячетесь в шкаф… Не подсматривайте, не надо. Вот, готово. А теперь – до встречи, жду вас на вокзале в десять утра. Постарайтесь не опоздать, пожалуйста. Проводив перфекту, Гиркас некоторое время стоял в коридоре. Зеркало по-прежнему показывало не цивилизован-ного землянина в расцвете сил, а конгара, побитого жизнью. – Ну-ка, посмотрим, – сказал Гиркас и развернул за-писку. Вот что там было написано: Держу пари, что вы прочли это сразу после моего ухо-да. Думаю также, что вы уже плюнули и на меня и на мою просьбу, а завтра решили весь день пробездельничать. Так? Ну, конечно, так! В таком случае, напоминаю: ЗАВТРА НА ВОКЗАЛЕ, В 10:00, И ПРОШУ НЕ ОПАЗДЫВАТЬ! Помните, у нас с вами уговор! Пять тысяч драхм на дороге не валяются! P. S. Не пинайте своего помощника, он и так доста-точно натерпелся. P. P. S. Не переживайте из-за того, что вы не насто-ящий Дун Сотелейнен. Может быть, это путешествие – ваш шанс стать Настоящим? Желаю удачи, и не жуйте, ради Бога, чай – запах это нисколько не отбивает. С уважением, Ваша VII. ПОМНИТЕ: ЗАВТРА, В 10:00! – Ах, ты, чёртова баба! – сказал Гиркас и прибавил ещё пару слов, к счастью для наших ушей – по-конгарски. ГЛАВА ВТОРАЯ, ОНА ЖЕ ТРЕТЬЯ И ЧЕТВЕРТАЯ. СЕЛЬДИ В БОЧКЕ, ИЛИ ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ Сказано уже немало, и немало, должно быть, скопилось у вас вопросов. Что это за планета такая – Тразиллан, и как на ней очутились люди? Что за кантоны – Новая Троя, Арк, и другие? Кто такие конгары и этот Дун Сотелейнен? Честно говоря, я рад бы не вдаваться в объяснения; мне и самому хочется рассказать эту историю как можно скорее, так, чтобы читатель не успел задремать со скуки. Но, увы, не могу: слишком много в ней имён и событий, которые, не освети я их должным образом, оставят вас в недоумении: что это? зачем? Так что интригу я вынужден принести в жертву ясности, и, прежде чем продолжить рассказ, обязан очертить время и место действия. Да поможет мне Бог, ибо сделать это непросто. Передо мной Большая Одиссеева книга – единственная энциклопедия, содержащая полную историю Тразиллана, его прошлое, настоящее, и даже будущее. Состоит она из слухов, дошедших от третьих лиц, недобросовестных исторических исследований, мифов, сказок, сплетен, вырезок из бульварных газет и просто из побасёнок, какие можно услышать везде – в общественном транспорте или в приёмной у врача. Более того, говорят, что человек, у которого хватило терпения собрать воедино эту кучу хлама, ни разу в жизни не выходил из дома, а единственным лицом, имевшим, согласно вердикту врача, право заходить к нему в комнату, была его бедная старая мама. Так или иначе, но это единственный труд подобного масштаба, и все, что я знаю о Земле, которую покинули наши предки, и о старых добрых днях человечества – всё оттуда. Наверное, оно и к лучшему: более научные книги полны не-нужной статистики, менее научные – всяческих ужасов, вроде пришельцев, преследующих полуобнажённых блондинок, а в Большой Одиссеевой книге всего этого понемногу, так что ни одно, ни другое не бросается в глаза. Ну, так что же – начнём, пожалуй? Человека, благодаря которому мы, люди, утратившие надежду на Земле, обрели второй шанс на Тразиллане, звали Джон Дж. Барсум. Родная наша планета к моменту его рожде-ния (на дворе – мрачный 2155-й год) являла собой крохотный закопчённый шарик, на котором в ужасающей тесноте юти-лись двести миллиардов человек. Сведения, которыми мы располагаем о Барсуме, скудны и ненадёжны. Мы ничего не знаем ни о кулинарных пристрастиях этого выдающегося человека, ни о его сексуаль-ной ориентации. Зато – и это греет душу – нам известно, что миллиардером, звездой экрана и любимцем публики его сделал обычный человеческий рот. Большая Одиссеева книга категорична: если бы в ходе развития человек сумел сочетать телепатическое общение с питанием посредством фотосинтеза (что сделало бы ротовое отверстие ненужным), Барсум так и остался бы неудачником, которыми полна Великая Сеть. Эволюция, однако, решила иначе, и в 2174 году мир потряс анимационный ролик за ав-торством Барсума, озаглавленный «Шестьдесят девять спосо-бов применения рта». Количество полезных вещей, для кото-рых в этом ролике оказался пригоден рот, втрое превысило достигнутый десятилетием ранее результат, зафиксированный в Книге рекордов Гиннесса. Два года спустя рекорд был доведён до семидесяти трёх, после чего на дальнейших попытках увеличить это коли-чество был поставлен жирный крест: они вели если не к смер-ти, то к тяжёлым увечьям. Что же касается ролика Барсума, его выкупила ведущая телекомпания мира, и в течение следующих пяти лет транслировала по всем каналам в высоком раз-решении и с профессиональной озвучкой. Семь лет спустя, в эпоху очередной потребительской вакханалии, Барсум, уже в качестве единоличного собствен-ника основанной им «Глобал Индастриз» (девиз компании – «Если вы желаете попробовать на вкус Эверест, наше дело – сделать его съедобным»), выпустил в свет новый хит, извест-ный как «атомная электростанция у вас во рту». Действительно, всего за двести тридцать девять долла-ров любой желающий мог установить себе в качестве пломбы миниатюрный термоядерный реактор, мощности которого хватало на поддержание работы портативного радио, мобиль-ного телефона или детской железной дороги. Единственным недостатком изобретения (помимо того, что чистить зубы приходилось по шестнадцать раз на дню) была необходимость постоянно держать рот открытым: закрыв рот, человек нередко перекусывал провод, связывающий реактор с подпитываемым устройством, а замена провода обходилась вдвое дороже самого реактора. В юмористических журналах того времени не было не-достатках в карикатурах, высмеивавших этот невинный, в сущности, недочёт. Самой популярной была картинка с нетер-пеливым клерком, вынужденным молча терпеть разнос от начальника – оттого, что, заряжая ноутбук, клерк банально не мог закрыть рта. Автор скетча удостоился Пулитцеровской премии, а Джон Дж. заработал ещё один миллиард, десять процентов от которого вошли в фонд помощи пострадавшим от коллапса реактора. В архивах фонда на 2181 год значится сорок тысяч четыре человека, у которых недостаток гигиены полости рта, и, как следствие, засорение реактора, привели к образованию внутри зуба миниатюрной чёрной дыры диамет-ром около миллиметра. Не меньший успех у потребителей снискал и другой продукт «Глобал Индастриз» – пророческая зубная паста, для которой Барсум лично придумал слоганы «Вы увидите свои зубы чистыми раньше, чем их коснётся щётка» и «Будущее смотрит на вас из зеркала в ванной». Благодаря содержащимся в пасте микроскопическим кристалликам пифиака, дельфиазина и хлорпрофетанола еже-дневное умывание утром и вечером превращалось в визит к гадалке. Хотя количество этих веществ не позволяло заглянуть в отдалённое будущее – когда солнце погаснет, а галактики обледенеют, – их было достаточно, чтобы узнать, счастливым ли будет брак, заключённый на небесах, и не пойдёт ли дождь во время игры «Ковбоев» и «Янки». После триумфального шествия пасты по миру (Большая Одиссева книга уточняет, что в Мзамби (Северная Африка) в её честь был установлен памятник из слоновой кости высотой четыреста локтей), она, однако, была снята с производства в связи с неожиданным побочным эффектом. Стоило пасте полежать на жаре час-другой, как вместо будущего люди, чистившие ей зубы, начинали предсказывать прошлое, и не только недавнее – вчера и позавчера (по крайней мере, это бо-лее-менее логично), но и такое, свидетелями которого они быть никак не могли, хотя бы потому, что ещё не появились на свет. При этом они неожиданно для себя вспоминали то, о чём и знать-то на свете никому не полагалось: данные под грифом «совершенно секретно», тайные военные операции и бесчеловечные научные эксперименты, словом, всё то, что правящие верхи годами скрывали от любопытных глаз. Да, в те дни не один политик с безупречной репутаци-ей загремел в больницу с сердечным приступом: одно дело, когда редакции газет ломятся от сообщений о готовящемся покушении на Джона Кеннеди (даром, что на дворе стоит 2180-й год, и он давно покоится в могиле), и совсем другое, когда в прессу просачивается запоздалое пророчество о конце света 2027 года, который Мировому правительству тогда едва-едва удалось замаскировать под грандиозный рок-концерт. К слову о Джоне Кеннеди. По данным, приводящимся в Большой Одиссеевой книге, на момент отлёта ковчега он по-прежнему занимал первое место в списке величайших прези-дентов США. Занимает он это место и сейчас, хотя история Земли знавала таких ребят, как Эдвард Куорлз, остановивший усилием воли глобальное потепление, и Фредерик Джордж Кармайкл – тот самый холостяк, что вывел американский дол-лар в космос, где он встал наравне с такими непоколебимыми валютами, как тларклартанский дзенго и румилианский бумар. Нам неизвестно, когда именно Барсум впервые заду-мался о создании собственного ковчега – той самой «Бочки», на борту которой наши предки прибыли на Тразиллан. Неко-торые ключи к этой загадке содержит единственная сохра-нившаяся запись приёма у психотерапевта, которого Барсум посещал с 2181 по 2183 год. Существованием этой записи мы обязаны тому, что специалист, работавший с Барсумом, был одновременно пра-вительственным агентом; впрочем, это отнюдь не исключает того, что он искренне сочувствовал Джону Дж. и желал ему помочь. Увы и ах, но зачастую единственным человеком, пе-ред которым можно выговориться как следует (то есть расска-зать даже то, что не пожелают выслушать лучший друг, лю-бовница и жена), является шпик, и то лишь потому, что такова его работа: записывать все, что вы скажете. А Барсуму было что сказать. Не секрет, что великие люди в душе бывают одиноки, и Барсум не был исключением. Врождённая гениальность вкупе с рано свалившимся богат-ством провели невидимую черту между ним и остальным населением земного шара, и хотя во всех интервью «Геральд Трибьюн» Джон Дж. утверждал, что данное положение дел его вполне устраивает, в действительности всё было совсем не так. Запись беседы Барсума с психотерапевтом осуществлял андроид модели «Бернард», в память которого были заложены девятьсот двадцать два издания Оксфордского словаря. Этим он выгодно отличался от двух других андроидов, при-надлежащих д-ру Симмонсу – те записывали беседы, исполь-зуя шумерскую клинопись и узелковое письмо, расшифровать которые затруднительно. Но – к делу. Б. Добрый день, доктор. Д-р Симмонс. Добрый день. Присаживайтесь, пожа-луйста. Вы сделали то, о чём мы говорили в прошлый раз? Б. Да. Я обратился в «Лучший друг за полчаса». Д-р Симмонс. Хороший выбор. Эта крупнейшая в мире компания, занимающаяся подбором друзей. Я слышал, они нашли друга даже Чарльзу Холлистеру, а ведь он весит пол-торы тонны и не интересуется ничем, кроме своей коллекции конторских скрепок. Б. Кто это – Чарльз Холлистер? Д-р Симмонс. Мой пациент. Пришлось работать с ним под водой, потому что в невесомости выходило слишком дорого, а пол в моём кабинете не выдерживал его веса. Так что у вас получилось с «Лучшим другом»? Вы что-то не вы-глядите весёлым. Б. Я выяснил, что эта компания принадлежит мне, доктор. Как и все компании на Земле, что занимаются поис-ком друзей. Я основал их, чтобы найти себе друга, а потом забыл о них, как о глупом сне. Всё равно они нисколько мне не помогли. Д-р Симмонс. Понимаю. Мне очень жаль. Надеюсь, с вами больше не произошло ничего неприятного? Б. Если бы. Сегодня я узнал, сколько у меня денег. Д-р Симмонс. И сколько же? Б. Если не считать те четырнадцать центов, что я утром уронил в слив ванной, моё состояние равняется вось-мистам двадцати шести миллиардам долларов в акциях и ценных бумагах. Д-р Симмонс. Поздравляю (ободряюще). Если бы на месте Сахары не построили торговый центр, этих денег хватило бы на то, чтобы превратить её в цветущий сад. Вы должны гордиться тем, что заработали такую колоссальную сумму, не прибегая к пыткам, грабежам, похищениям, вымо-гательствам, заказным убийствам и шантажу, а именно та-кие способы рекомендует миллиардер Уолдо Барфинг в книге «Как я заработал свой первый доллар». Слышали о такой? Б. Как-то не приходилось. Д-р Симмонс. Согласно исследованиям Балтиморского института, чтение этого бестселлера снимает стресс почти на сорок три процента эффективнее, чем мастурбация. Погрешность объясняется тем, что все испытания проводи-лись на шимпанзе. Но давайте займёмся вашей проблемой. Как вы ощущаете себя в настоящий момент? Б. По правде говоря, скверно. Мне постоянно кажется, что я должен что-то сделать, но что – понятия не имею. Во всяком случае, мои старые проекты меня больше не удо-влетворяют. Вчера я работал над новым изобретением – не могу раскрывать подробности, но это в буквальном смысле второе открытие человеческого языка, и вдруг, вы не повери-те, мне показалось, что это просто глупость, несуразица, одним словом, дичь! Д-р Симмонс. Я в таких случаях обычно принимаю ас-пирин. Но в чём причина для беспокойства? Ваши товары плохо продаются? Б. Напротив, продаются они как раз хорошо! Нашу последнюю новинку – гель, уменьшающий повреждения эмали при скрипении зубами – сметают с прилавков со скоростью света! Д-р Симмонс. Тогда не вижу причин нервничать. На самом деле, глупостью ваша продукция станет тогда, когда на неё упадёт спрос, а от этого даже «Джоконда» не за-страхована. Б. Нет, доктор, я не об этом. Прибыль меня не сильно волнует. Понимаете, доктор, я вдруг осознал, что ни один из моих товаров не сделал мир лучше. Д-р Симмонс (удивлённо). Простите, как вы сказали? Не сделал мир лучше? Я не ослышался? Б.(взволнованно). Да, доктор, именно так. Что бы я ни изобретал – невидимые зубочистки, коронки, вибрацией пре-дупреждающие о смене времён года, фиксаторы для улыбки (улыбайся хоть целый год, мышцы не устанут!) – всё это в глобальном смысле бесполезно. Войны не кончились, голод не смягчился, и страданий в жизни по-прежнему больше, чем радости. Д-р Симмонс. А вы бы хотели, чтобы было наоборот? Б. Конечно! Одно время я был уверен, что нашёл оп-тимальное решение проблемы всеобщего счастья. Это было моё лучшее творение: обтекаемая форма, автономный ис-точник энергии, сто двадцать эксклюзивных насадок – и ни-какой радиации! Если даже это чудо-устройство окажется неспособно сделать людей счастливыми, сказал я себе, то что им вообще нужно? Д-р Симмонс (пожимая плечами). Сложно сказать. Внимание, забота, тепло, доброта. Любовь, наконец. Б. (не слушая). Да-да, безусловно. Но представьте се-бе: я провёл грандиозную рекламную кампанию, убедил совет директоров снизить цену до минимума, чтобы моё изобрете-ние могли позволить себе люди с доходом ниже среднего, лич-но присутствовал на презентации, и что вы думаете? Д-р Симмонс. Что? Б. Да ничего! (возбуждённо) Нулевой результат! Ни капельки мир не изменился! Тут-то я и задумался: а то ли я делаю, что нужно? Почему, как ни крути, выходит, что са-мое лучшее из того, что я могу создать, не способно сделать мир хоть капельку лучше? Чего тогда стоит мой талант изобретателя? Д-р Симмонс. Он стоит ровно восемьсот двадцать шесть миллиардов долларов, мистер Барсум. И если говорить начистоту, мне кажется, что в своих рассуждениях вы про-ходите мимо самого простого, элементарного решения. Вы ведь можете просто поделиться с людьми своими деньгами, разве нет? Пауза. Б. Я думал об этом, доктор. Но, по-моему, первое, что эти самые люди сделают, обналичив чеки, так побегут пломбировать зубы термоядерными реакторами. Моя фирма как раз выпустила новую модель (задумчиво). Нет, деньги – это не решение… Д-р Симмонс. Мысль довольно наивная, ну да и Бог с ней, вы человек молодой. Я не могу понять другого: почему вас так заботят проблемы человечества? Что оно вам такого сделало, что вы о нём постоянно думаете? Б. (удивлённо). Как это – что сделало? Я же человек! Д-р Симмонс (пожимает плечами). И что с того? Б.(убеждённо). А то, что, будучи человеком, я обязан заботиться о человечестве в меру своих возможностей. Так велит мне моральный долг. Знаю, это звучит не слишком убе-дительно, но именно к такому выводу я пришёл после долгих размышлений. Другого вывода у меня нет. Д-р Симмонс. Заботиться о человечестве? А не слиш-ком ли самоуверенно? Пауза. Б. (задумчиво). Да, пожалуй, есть немного. Как-то я раньше об этом не задумывался… Д-р Симмонс. А вы задумайтесь, мистер Барсум, обя-зательно задумайтесь! Сколько лет вас не было на свете и сколько ещё не будет – а человечество со всеми ошибками ещё существует. Почему вы уверены, что оно не способно самостоятельно справиться со своими проблемами? Ведь лю-ди, в конце концов, разумные существа. Б.(скептически). Правда? Тогда почему у них почти ничего не получается? Д-р Симмонс. Потому что люди – неразумные суще-ства. Б. Вы противоречите себе, доктор. Д-р Симмонс. (качает головой) Нисколько… … |
0 комментариев