Описание
Представьте, что в ваше сознание стучится кто-то с другого конца вселенной, чтобы передать весточку. Ваша первая мысль? Ясное дело – «Спятил!» И пошло сознание гулять по уровням с чердака до самого подвала: нырнуло в подсознание и глубины архетипа, одновременно устремляясь в густонаселенные космические дали. Тело только помеха, без него мы куда свободнее. Свободнее ли? Темница-то не вовне, она внутри каждого из нас. Чтобы быть свободным, нужно видеть дальше собственного носа, а это ох как трудно, когда ты являешься частью системы, её винтиком; а чтобы быть счастливым, говоря словами С. Лема, «человеку не нужны космические дали, человеку нужен человек». Герой романа Вадим Расин проходит сквозь слои пространства и тонкие миры и попадает в Мегафар, внутреннюю Вселенную, населенную сверхразумными и сверхсильными существами. И вот здесь начинаются настоящие приключения…Приобрести книгу можно здесь: https://www.litres.ru/aleksandr-solovev-3/myatezhnik-homofara/
Характеристики
| Отрывок |
МЯТЕЖНИК ХОМОФАРА На краю вселенной погасла звезда. В одно мгновение – словно кто-то её взял и выключил. – Назад! – крикнул драмин, и дозорные – сущности времени и пространства, охранявшие этот участок, – отступили. С безопасного расстояния они стали наблюдать, как светило покрывается ледяным панцирем. Сущности были потрясены: в последнюю эпоху никому не дозволялось самовольно охлаждать звёзды; на это требовалось согласие Иного Подобия и совета стихий, но ведь любой дурак знает, что Иное Подобие в таких вопросах непреклонен, все попытки поживиться из наружных светил оставлены много эпох назад. Пытаясь предположить, что произойдет дальше, пространственные косились на временных. Временные, в свою очередь, силились заглянуть в будущее. Но оно было неясным, как будто кто-то заслонил его. Внезапно по всей поверхности звезды пробежала сеть трещин. Глыбы льда одна за другой начали проваливаться в глубину, звезда стремительно уменьшалась в размерах, она сжималась до тех пор, пока не превратилась в едва различимую точку. – Проклятье, – выругался драмин. Он собрался доложить о происшедшем, но тут его отвлекли тревожные возгласы дозорных: вслед за остывшей звездой гасли другие. На их месте образовывалась пустота, она стремительно смыкалась и засасывала отдаленные созвездия. Выстраиваясь в правильные ряды, скопления, туманности и отдельные тела двинулись в сторону внутренних слоев, медленно, но уверенно набирая скорость, сливаясь в единый поток. – Они прорвут оболочку! – ахнул кто-то из пространственных. – Ставьте щит! – заорал драмин. Дозорные бросились выполнять приказ, и в это мгновенье мир вздрогнул. Поток светил остановился, и звезды рассыпались в новом порядке. – Эй, Балмар, похоже, у тебя проблемы! – сказал драмин. Расставив дозорных, он назначил одного из временных старшим и нырнул в глубину вселенной, на ходу сочиняя донесение. Глава 1 Окно открылось со скрипом, и вместе с потоком свежего воздуха в ординаторскую влетела муха. Семеныч поставил на подоконник чашечку кофе, бряцнула ложечка. – А вот объясните-ка мне, братья молодые коллеги, что такое, по-вашему, есть опыт. Вадим Расин устало оторвал взгляд от истории болезни. Посмотрев на сутулую спину Семеныча, на торчащую во все стороны серебристую шевелюру аля-Олег-Попов, снова уткнулся в серые листы. – Вот что, уважаемые братья молодые колеги, – назидательным тоном продолжал Семеныч. – Положим, есть у нас некая способность опознавать среду. Именно опознавать, коллеги, подчеркиваю: не познавать, а о-познавать. И что же она собой представляет, эта загадочная способность? Задумывались ли вы когда-нибудь? – Старик шумно отпил из чашечки, почмокал языком и, выдержав многозначительную паузу, заключил: – Вот это, коллеги, и есть наш с вами драгоценный опыт. Фраза зависла в тишине ординаторской. Понять, что имел в виду Семеныч, не представлялось возможным, да и смысла не имело, потому Расин вновь заскрипел ручкой. Послышалось мерное постукивание: это Серега-интерн, молодой рыжеволосый детина, перебирал в руке можжевеловые четки. Семеныч снова отпил. – Интуиция, возразите вы… – В его голосе прозвучал укор. – Ощущения, так сказать… Э-хе-хех! Пройдет этак лет десять-пятнадцать, и вам, братья молодые коллеги, покажется, что все вокруг переменилось. Станете вы по-другому думать. Даже не сомневайтесь. А вот почему так происходит? Да потому что опыт приобрели. Опыт. Семеныч достал сигарету, закурил, хотел ещё что-то сказать, но вдруг закашлялся. Пока старик боролся с приступом, Расин сосредоточенно писал. «Anamnesis vitae». Кончик чернильной ручки на мгновение стал прозрачным, затем исчез вовсе. Черт, подумал Расин и решил, что не мешало бы и себе кофе сварить, но тут же остановил себя: удовольствия потом, осталось всего-то две «истории». Ну-ка, зажмурь глаза, встряхни головой. Вот так. Будто бы все в порядке. Наконец, кашель стих. Взяв чашечку в руку, пожилой хирург прошелся по ординаторской, остановился у другого окна, склонился над подоконником. Прошло минут пять-шесть. – Вот так, век живи – век учись, – тяжко вздохнул Семеныч. – Положим, коллеги, сейчас вам и кажется, что вы кое-что в жизни соображаете. Будто, просто так, глядя вокруг, открываете в вещах смысл. Э-хе-хе-хе-хех, был и я когда-то таким. Но нет, друзья, на самом деле все намного сложнее. Не так-то просто до сути докопаться. Расин перевернул страницу, медленно поднял голову. Серега-интерн полулежал в кресле, терзая истертые четки. Поймав взгляд Расина, он криво усмехнулся. Было около десяти утра. Шеф с Фирманом помылись на резекцию желудка. Обход больных уже закончилился, однако впереди Расина ждала куча дел. Сперва с бумагами закончить. Вот только чем больше Семеныч в роль Сократа входит, тем с мыслями труднее собраться. Надо бы поспешить, вызов в психиатрию никто не отменял. Расин посмотрел на часы. Без пяти. Машина вот-вот прибудет. Сидеть в собственном кабинете нестерпимо: в последнее время, когда и без того изо дня в день по всякому пустяку колбасит, в кабинете находят непонятные приступы – внутри все холодеет, сжимается: не то клаустрофобия, не то депрессняк. Надо бы, конечно, разобраться во всех этих наваждениях, но все как-то времени нет к делу этому приступить, вот и приходится монологи Семеныча выслушивать, которого за глаза называют Портным (главная обязанность старика – грыжи латать; надо, однако, заметить, здесь в умении и скорости ему не откажешь). Ладно. Сейчас «истории» допишем, на вызов съездим, затем ещё разок глянем на вчерашних прооперированных, а потом Семеныча на комп сориентируем, и, пока он пасьянс будет раскладывать, можно будет скоротать время за справочником синдромов. «Status communis», – размашисто нацарапал Расин и поставил жирное двоеточие. – Выходит, вы, батенька, сенсуалист, – вновь заскрипел голос Портного. – Известно вам такое словечко? «…язык влажный, нормальной окраски…» На этот раз кончик пера замерцал, как огонек, сделался расплывчатым. Ну, вот опять… Черт… Месяца три назад ерунда эта началась. Особенно после дежурств упорно проявляется. Может, стоит повторить курс неуробекса? Эх, скорей бы уж отпуск. И спортом бы заняться, а то вон как разжирел… – Да-да, уважаемый, вы самый что ни на есть сенсуалист, – продолжал Портной откуда-то издалека. – То бишь, предпочитаете опираться на собственные ощущения. (…дыхание везикулярное. Сердечные тоны ясные, ритмичные…) – Эх, братья молодые коллеги… Расин оторвался от работы, рассеяно посмотрел на мятый халат Портного. Он всегда мятый. А кто его погладит? Ведь у Портного ни жены, ни детей. – Пройдут годы. Станет все не таким, как раньше… Попомните мои слова: каждые десять лет будете замечать большие перемены. Общество вокруг представится совершенно другим. Что тогда вы скажете об опыте и опознании? Неясные образы наполняли пространство, мешали видеть реальность. В самом деле, все неумолимо меняется, подумал Расин. Восприятие, что ли, изменилось? Да, оно стало другим, и не за десять лет. Вот, вроде, и сейчас нашло: словно почувствовал настроение старика; как-то неожиданно сильно пережил, точно в шкуру его влез. Расин попытался стряхнуть ощущение: тьфу, да ерунда ведь все! Он снова склонился над историей. – Вот вам мое соображение, – сказал Портной. – Истинными и самыми верными орудиями познания должны быть независимый разум коллектива, измерительные устройства и опыт! Старик залпом допил остаток кофе. «Стул, мочеиспускание в норме», – написал Расин. М-да… Вот только сам ты не в норме. Сколько же эта маета будет тянуться? По ходу непроизвольно глупости делаешь. Вот десять минут назад зачем-то сморозил насчет «определения целей в политике и науке, а в частности, медицине», да ещё загнул, что «всяким поиском движут интуиция и ощущения». Пустой треп ради того, чтобы разделить бесконечный монолог Семеныча на две части, как в пьесе, а заодно произвести впечатление на младшего коллегу? Эх, в душ бы сейчас. Расин знал, что выглядел после дежурства не ахти. Русоватый ежик на затылке примят – от спанья неудобного. С тех пор, как полнеть начал, рожа по утрам отекала. Старение? Из выключенного совдеповского «БК» на подоконник монотонно капал конденсат. Слышно было, как время от времени урчало в животе у Сереги. Кто-то должен сейчас прийти. Кто-то наверняка должен прийти… По коже отчего-то пробежали мурашки. – Нет ничего в разуме, чего прежде не было бы в чувствах! – торжественно заявил Семеныч. – Вот ваш лозунг, господа сенсуалисты. Кстати, кому афоризм принадлежит? Расин пожал плечами, проследил взглядом за тяжелой фиолетовой мухой, сделавшей дугу от окна до раковины, и вновь уткнулся в писанину. – Противопоставьте-ка свое мировоззрение трезвому рационализму, – предложил Семеныч. – А я погляжу, что из этого выйдет, господа сенсуалисты. – Вы правы, – проронил Расин, не поднимая головы. – Ничего хорошего не выйдет. Краем глаза он заметил, что Портной обернулся. – Вот так, значит? На попятную? Эх, Вадим… Старик глубоко затянулся. И тут у Расина ни с того, ни с сего потемнело в глазах. Затем он сообразил, что упирается лбом в поверхность стола. Он быстро выпрямился, потер лоб, виски… Сердце глухо билось где-то в голове, но в глазах кое-как начало развидняться. – Сенсуалисты… индивидуалисты… – Голос Портного был едва различим. – Общество вам чуждо… пытаетесь отгородиться… эх… сами себя обкрадываете… …прежде всего, коллективный разум, хранящий высшую… Повеяло холодом. Расин поежился, напряг мышцы лба, стараясь осмыслить причину помутнения. Тьфу, чертовщина… – Высшую идею… – жужжал Семеныч. – Вот основа человеческой истории. Похоже, ни Семеныч, ни Серега не заметили его обморока. Впрочем, это был всего лишь кратковременный коллапс. Расин откинулся на спинку стула, судорожно зевнул, забарабанил пальцами по столу. Легче не стало. Напротив, сделалось тревожно до горечи. Пришел неприятный озноб – тот самый, что всегда появлялся после ночных дежурств. Нужен нормальный отдых. Расин сильнее сжал ручку и снова собирался наклониться над листами. Тут в дверь постучали. – Да-да! – пробасил Серега. В ординаторскую заглянула женщина. Расин попытался навести резкость. Ему показалось, что нос у нее длинный и блестящий, а на голове – копна лилового парика. – Простите. Могу я переговорить с доктором Расиным? – Она обвела взглядом присутствующих. – Что вам? – отозвался Расин. – Вы – Вадим Борисович? – робко спросила женщина. – Мне с вами… наедине бы. По личному. – Я занят, – сказал Расин, стараясь, чтобы голос звучал мягко. Разве «по личному» нельзя обратиться к кому-нибудь другому? К тому же Портному хотя бы. Он что, пациентку посмотреть не в состоянии? Почему это все время доктор Расин? – Если вы на консультацию, то извините, сегодня у меня не приемный день, к тому же с минуты на минуту на вызов уезжаю, – добавил он и вновь принялся за писанину. – Господи… – простонала гостья. – Я ведь больницу вашу полдня искала… Расин почти тотчас пожалел, что отказал женщине, но было тошно, тело сотрясала мелкая противная дрожь; хотелось, чтобы Семеныч предложил помощь, однако тот помалкивал. Женщина втиснула в ординаторскую на удивление атлетическое тело, скривилась и беззвучно зарыдала. Семеныч отвернулся. Сергей принялся с интересом разглядывать четки. – Умоляю вас, Вадим Борисович! – сказала вошедшая сквозь рыдания. – Мне посоветовали ни в коем случае не соглашаться ни на кого другого. Сказали, вы самый-самый лучший ампутатор. Расин отодвинул историю. – Что?! Лиловый парик перестал вздрагивать. Вошедшая испуганно взглянула на присутствующих. Те были погружены в себя. – Простите, Вадим Борисович… – Незнакомка прижала руки к груди, с тоской посмотрела на Расина. От слез черты лица её потекли, как старинная фреска. Надо её вывести отсюда, – подумал Расин, – пока не наговорила чепухи. Он выбрался из-за стола, нетвердо прошагал мимо заплаканной гостьи. – Пойдемте. – Расин открыл дверь. Дойдя до конца коридора, он остановился и громко, чтобы слышала идущая следом дама, спросил: – Валя, машину не подали еще? – Только что звонили, Вадим Борисович. Уже едут. Сказали, чтобы вы спускались. Расин обернулся к женщине, развел руками: – Извините, уезжаю. Приходите завтра. Выйдя на улицу, Вадим сел в «Волгу». Водитель повез его в психиатрический диспансер. Дрожь понемногу унялась, мир посветлел. А не надо было ту женщину отшивать, подумал Вадим, – уж пять минут-то для нее как-нибудь нашел бы. На посту в психиатрическом отделении его встретила немолодая медсестра. – Здрасьте, – удивленно сказала она. – А мы-то думали, приедет брат Петра Сергеича. – Михаил Сергеевич на операции, – сказал Расин. – Отведите меня сразу в палату. Ему не хотелось встречаться с Петром Хваном. Это был человек неприятный – тяжелый и раздражительный. Он вечно был одержим какими-то псевдонаучными идеями, вроде изучения астрального тела. Иногда казалось, что Хвану совершенно наплевать на лечение больных, и будто он имеет к психиатрической патологии особый личный интерес. Недаром к нему приклеилось прозвище Инквизитор. Поговаривали, что Хван, использует какие-то изощренные методы психоанализа, бихивеаризма и медикаментозной терапии. Однако жалоб ни от пациентов, ни от их родственников на завотделением не поступало. Вадиму это не нравилось. Он презирал метафизиков от медицины, особенно тех, кто вел себя так, будто учение превыше человеческого существа, которому она служит. Поднявшись вслед за медсестрой на второй этаж, Расин прошел по коридору и оказался в небольшой палате. На кушетке лицом к стенке лежала молодая женщина. Рыжие волосы были собраны в пучок, открытый участок бледной кожи на шее беззащитно выглядывал из-под одеяла. Вадим подошел к раковине, вымыл руки, взял у сестры полотенце и, вытерев руки насухо, приблизился к койке. – Пролежни, – сказала медсестра, поднимая одеяло. – У нее аутизм. Её перевели из инвалидного дома, она там вроде бы разговаривать начала. – Зачем её к вам перевели. – Ну, на восстановление. Петр Сергеич такими занимается. А она взяла и уснула две недели тому. Был реаниматор, сказал: это не кома, это такой сон. Наверное, будут обратно переводить ее, а пока вот… Расин откинул мизинцем майку – зеленую, с логотипом и немецкой надписью, из гуманитарной помощи – единственное одеяние больной и склонился над фиолетово-бурым пятном. Бог ты мой, – возмутился про себя Вадим. – Как этот мерзавец такое допустил? – Тут не подходящее место делать ревизию, – сказал он. – Корка, некроз… У меня нет с собой инструментов. Так. Её надо к нам, в перевязочную. Там поглядим. Впрочем, принесите хотя бы стерильный шпатель… Медсестра ушла. Вадим сел на стул и стал ждать. Плечо девушки мерно поднималось при дыхании. Почувствовав приступ странного любопытства, Вадим перегнулся над больной и заглянул ей в лицо. Пациентка оказалась девушкой лет двадцати или моложе. Лицо было худощавым, слегка рыхлым от долгого лежания, но сквозь кожу просвечивала юность. Брови приподняты, словно она собирается ответить на чей-то вопрос, в уголках губ застыла упрямая складка. Неожиданно девушка вздохнула. Губы разомкнулись, и она отчетливо произнесла: – Дедушка Харт… я пока не буду к вам приходить. Расин застыл. Голос девушки был довольно низким и немного не увязывался с тонкими чертами лица, но все же это был приятный голос. – Меня здесь изловить пытались, – пробормотала девушка. – В Трифаре тоже, конечно, небезопасно… там улыбастики толпами… но все же в Трифаре я местная, каждый закоулок знаю. Да вы и сами, кажется, собираетесь отсюда… Она долго молчала, и Расин подумал, что девушка больше не станет говорить, но вдруг она произенесла: – Ощущаю я скорую пустоту на этом месте… Не иначе как из-за кантаратских, да? Видно, и вам они немало досаждают… А ещё хотела сказать, что кто-то к нам придет скоро. Да, с поверхности… Тот, кого я раньше не знала. Вот сейчас особенно сильно чувствую, хоть и представить не могу, каков он из себя. Ну, пожалуй, хомун, идущий… мужского пола… Вы не говорите… Вадим осторожно присел на край стула. Сердце отчего-то колотилось. – Она не похожа на аутистку? – шепотом сказал Расин, когда медсестра вернулась. – Разве аутисты говорят во сне? Медсестра недоверчиво подняла бровь. Приблизилась к пациентке; передав доктору шпатель с анатомическим пинцетом, грубо встряхнула девушку за плечо. Та не издала ни звука. – Аккуратней! – Расин сурово зыркнул на медсестру, но та, не обратив внимания, сказала: – Спит, как сурок. Вадим внимательно исследовал участок некроза. – Пока обработайте по краям спиртом. Наложите стерильную повязку, – сдержанно сказал он. Взяв историю, Вадим пошел на пост делать запись. В ординаторскую или к заведующему идти не хотелось, однако надо было сообщить о своем наблюдении заведующему. Тут же пришла мысль, что проще будет потом перезвонить по телефону. Сделав запись в истории пациентки, он покинул отделение. В коридоре хирургического отделения его встретила та самая заплаканная женщина в лиловом парике. Не давая ей открыть рот, Расин коротко сказал: – Идемте. Он зашагал в свой кабинет. Женщина засеменила рядом. – Ради бога, Вадим Борисович, простите!.. – торопливо заговорила она. – Я на Сырце редко бываю… Еле отыскала больницу… Понимаю… Не должна была говорить при других, что вы ам… Что вы освобождаете от тяготы… Вадим достал ключи. – Кто вам меня рекомендовал? – Но… Я же… – женщина понизила голос. – Я не могу называть имен… Расин открыл замок и толкнул дверь. – Как хотите, – буркнул он. – Хорошо-хорошо, доктор, – испуганно сказала женщина. – Но… ничего, если только одно имя? – Она напряглась и мучительно выдавила: – Пи-ли-кин. – Что?! Этот… это он назвал меня ампутатором? Женщина вдруг заискивающе улыбнулась, она осторожно и чуть кокетливо тронула локоть Вадима. – Он назвал вас самым лучшим ампутатором, доктор. Медицинская карта не содержала ничего, что могло бы представлять интерес для хирурга. ОРЗ, ОРВИ, хронический бронхит, астигматизм. Двенадцать лет назад произведена тонзилэктомия. В последние три года никаких обращений в поликлинику, никаких выписок. – На что жалуемся? – Он взглянул на титульный лист. – Госпожа Гаерская? Женщина сидела на краю кушетки. Указав на живот, она сказала: – Здесь. Но… Вадим Борисович. Вы ведь сами лучше меня знаете. Расин взял шпатель, заглянул в рот Гаерской, обследовал язык и зев. Слизистые нормальной окраски. Проверил склеры. Ощупал лимфоузлы на шее. – Без особенностей. Разденьтесь до пояса. Женщина засуетилась, снимая блузку. Вадим проверил границы легких, перешел к осмотру живота. Кожа была бледная, дряблая и липла к рукам. – Без высыпаний, – сухо сказал Расин. Рука привычно погрузилась в правое подреберье, в первый миг Гаерская от неожиданности сморщила лицо. – Больно? – Нет. – А так? – Не больно… – Сядьте. Он принялся поколачивать Гаерскую по пояснице. Осмотр прощупывание и простукивание не дали результатов. Вадим пожал плечами. – Все, одевайтесь. – Он подошел к раковине, включил воду. – Разумеется, я могу вас направить на общие анализы. – Он намылил руки. – Также существует немало дополнительных методов исследования: УЗИ, МРТ и так далее. Для того чтобы вас обследовать, нужны основания. У меня их нет. – На животе тяготы… доктор!.. – Голос Гаерской вновь начал дрожать. – Тяготы! Все говорят, что теперь в Киеве только вы можете их удалять. – Я очень внимательно осмотрел ваш живот и ничего не обнаружил. – Прошу вас, осмотрите еще! – Гаерская вскочила с кушетки и, протягивая руки к Расину, стала приближаться. Блузка с бюстгальтером остались на кушетке. – Что вы делаете? – Он глянул краем глаза. – Я попросил вас одеться. – Доктор, вот сюда посмотрите! Расин невольно скосил взгляд и обомлел. Женщина стояла, опустив руки. Казалось, теперь до нее минимум шагов пятьдесят, хотя это противоречило здравому смыслу, ведь сам кабинет был не больше трех метров в длину. Из правого подреберья женщины исходила… грунтовая дорога. Она висела неподвижно, вытоптанная тысячами несуществующих ног, наезженная тысячами колес, –висела в воздухе так, словно пролегала по полю. Из левого подреберья женщины росло небольшое деревце, вроде японского бонсаи – с сероватым изогнутым стволом и маленькой плотной кроной. По пыльной колее полз большой черный жук. – Что за?.. – Вадим задохнулся. В висках тяжело застучало. Так, ночное дежурство, недосып… Освежиться… Расин наклонился над раковиной идобавив напор, несколько раз плеснул на лицо воды, провел мокрой рукой по ежику волос. Резко обернулся. Дорога, сужаясь, уходила вверх. Гаерская, словно пригвожденная к небу, висела то ли под потолком, то ли над горизонтом – на самом заостренном кончике дороги. Теперь до женщины было не менее ста метров. А может и вся тысяча. – Видите?! – закричала она. – Видите?.. Подул слабый ветерок, и у ног закружилась желтоватая пыль. Жаркая, зовущая вдаль… – …дорога, – просипел Расин. Он сделал осторожный шаг. И снова медленно убрал ногу. На дороге остался след. Кожаный тапок немного запылился по краям. – Нет, этого не может быть… Вдруг рядом, в сухой траве на обочине, застрекотал кузнечик. Вадим отступил, нащупал трясущимися руками раковину, огляделся. Все в помещении было на своих местах. Дорога не мешала видеть предметы. Между тем, она была. Расин оглядел поверхность дороги, сосредоточил взгляд на пучке полузасушенной травы, выбивающей между колеями, и остальное, все, что было в помещении, отступило. Но, стоило вернуться сознанием в кабинет, дорога – не исчезала, она как бы переставала занимать место. А женщина, как и прежде, стояла перед ним на расстоянии вытянутой руки. – Иногда она слишком большая, доктор. Кажется, её уже видели несколько человек. Вообразите себе, на той неделе ходила по магазинам и свернула с Бессарабки на Тараса Шевченка. Так дорога раскаталась, наверное, аж до самого Ботанического Сада! Я заметила, как двое мальчишек тотчас стали на нее взбегать. Но ведь мальчишкам нельзя на строгий путь! У них же родители… Расин на ватных ногах подошел к кушетке, сел. Гаерская начала одеваться. – Давно… это?.. – спросил Вадим одними губами. – Давно – что? – не поняла Гаерская. – Вы же сами видите, теперь дорога стала тяготой. Вы все-таки врач-ампутатор. Вам и так должно быть все ясно. Давно ли?.. Не знаю даже, как сказать… мы же по иному времени… – Мы – это кто? Значит… есть и другие? В глазах Гаерской блеснуло беспокойство. – Вадим Борисович, я понимаю, конечно, у вас очередь, только умоляю: запишите поближе. Завтра! Послезавтра! Любую сумму заплачу! Честное слово! У меня есть деньги! Не могу больше ждать! Чувствую уже… вот-вот помрачение будет. Помрачение! Расин опустил голову. – Простите, – медленно проговорил он, чувствуя, что впадает в ступор. – Ничем не могу помочь. Ему все ещё мерещился ползущий по дороге жук. – Вам к другому специалисту, – добавил он. – Впрочем… видимо, это мне надо к другому специалисту. – Знаете, что?! – вдруг крикнула женщина. – Не надо со мной так! Я добросовестно делала свою работу. Я выполнила все условия. Сто человек. Ровно сто! Я их всех пропустила. Сто человек! Даже блокнот вела, галочки ставила. У меня в блокноте сто галочек. Теперь тяготы надо убрать! Уберите их! Расин покачал головой. – Нет. Я ничего не видел. Я ошибся. – Доктор! – Уходите, прошу вас. – Он поднял взгляд. – Вам нужно уходить, госпожа Гаерская. Я сегодня не совсем в порядке, понимаете? – Это вы меня поймите, доктор! – крикнула она. – Я ведь за помощью к вам пришла. Вы обязаны мне помочь! – Что я должен сделать? Ампутировать эту… галлюцинацию? Нет, я не шаман. Я хирург. – Он говорил все с большим трудом. – Я могу удалить аппендикс, могу желчный пузырь… А эту… Расин заметил, что руки дрожат, и убрал их за спину. – Стало быть, не хотите помочь, доктор?! – В черных глазах Гаерской мелькнула злоба и тут же сменилась отчаянием. – Я полдня блуждала по Сырцу. Прошу вас… – Она всхлипнула, в горле у нее заклокотало. – Пиликин же сказал! Пиликин… Пиликин – проводник. Проводник… как и я… срок службы его тоже за… закончился… и вы освободили его от тяготы… его же освободили… а меня почему не хотите?.. – Освободил? Не помню… – Ну… да… про… оперировали его после того… как он пытался освободиться сам… Слыхала я, чем оканчивается самоизбавление. – Не помню, – пробормоитал Расин. – Не помню дороги у Пиликина. – Ну, да, дороги не было. Зато у него был контрольно-пропускной пункт… как в воинской части. КПП. – Нет. Пиликин – обычный человек. Он у меня находился на лечении с травмой живота. Гаерская достала платок и высморкалась. – Мы все обычные люди, – зло сказала она. – Кроме вас, разумеется. Мы простые контрактники. И вы над нами издеваетесь. Тот, из ваших, который дал мне дорогу… он исчез… не вернулся. Теперь никто, кроме вас, не может возвратить к нормальному состоянию. Гаерская перестала всхлипывать и с надеждой произнесла: – Вадим Борисович, вспомните. Эта травма случилась с Пиликиным, когда он тоже стал сходить с ума, он попытался разрушить этот свой КПП. Он бился животом о тренажер в спортзале. – Да? А я-то думал, это дело рук его врагов. Вижу, вы с ним хорошие знакомые. Ну, и как он сейчас? – Спасибо. Жив-здоров… Очень тепло отзывается о вас. Так что же, доктор? Вы возьмете меня на операцию? Вадим встал, прошел мимо женщины, сел за стол. Он вздохнул и развел руками. – Прошу прощения, госпожа Гаерская. Поизошла ошибка. К сожалению, я не тот, за кого вы меня принимаете. Я не ампутатор и не возьмусь удалять ваши так называемые тяготы. Не имею ни малейшего представления, как это делать. Он взял со стола забытую кем-то пачку сигарет, повертел её в руках. – Теперь попрошу меня оставить. Лицо женщины потемнело. – Что ж… – сухо сказала она. – Вы пожалеете. Гаерская плотно сжала губы и, не говоря ни слова, вышла. Когда дверь за ней закрылась, Вадим вскочил со стула и быстро заходил по маленькому кабинету. – Типичная. Зрительная. Галлюцинация. Он вспомнил, как вчера ночью реаниматолог Галах дважды подливал ему в кофе коньяк. – Паленый. Походив, он упал в кресло и, закинув ноги на кушетку, замер. Взгляд его некоторое время блуждал по стенам, затем остановился на собственных тапках. На коричневой коже тонким слоем лежала золотистая пыль. Глава 2 По роду занятий Иван Пиликин был кем-то вроде мафиози, как сам он выразился однажды. За последнее время он оказался самым тяжелым пациентом. Пиликин попал в дежурство Расина с двумя гигантскими гематомами и разорванной селезенкой. Шеф, которого подняли в полтретьего ночи, поговорив с людьми Пиликина, не стал заносить данные в криминальный журнал. – Бытовая, – сказал он, глядя на Расина странным взглядом. – Ты оперируешь, я ассистирую. Мне все равно завтра в Харьков уезжать на трое суток. Я ему тебя порекомендовал. Убрав селезенку, вскрыв гематомы, Вадим сделал полную ревизию брюшной полости. Там был сплошной синяк, словно беднягу колотили по животу битой. Расин произвел тщательный гемостаз, утыкал тощий живот Пиликина дренажами. На следующий день после операции, когда Пиликин проснулся в реанимационной палате, он потребовал к себе спасителя. Вне себя от радости, Иван наобещал Вадиму золотые горы. – Рано благодарить, – выдержанно сказал Расин. – Теперь важно выполнять все назначения. Вы потеряли много крови, имеется множество кровоизлияний, повреждены ткани… – Нет, братан! Ты, видно, и сам не разумеешь, как помог мне!.. – расплываясь в улыбке, простонал Пиликин. – Все основное уже сделано!.. Теперь я свободен! Через час начала повышаться температура, а к вечеру приблизилась к отметке сорок. Командировка шефа в Харьков послужила причиной того, что Расину пришлось ближайшие три дня ночевать в отделении. Люди Пиликина не позволяли отлучиться ни на минуту. Вадим непрерывно наводнял больного раствором антибиотиков, дважды в день промывал полости, но в последующую неделю состояние оставалось стабильно тяжелым. Лихорадка сопровождалась бредом. В бреду Пиликин продолжал благодарить спасителя и прославлял свободу. Только в следующий понедельник температурная кривая стала снижать амплитуду. Когда Пиликина перевели в хирургию, в одну из палат Расина, между гангстером и доктором состоялся один очень короткий разговор, в ходе которого Пиликин сообщил Вадиму номер сотового телефона. По этому номеру можно позвонить однократно в самой трудной жизненной ситуации, после чего будет оказана гарантированная помощь, каких бы затрат дело ни стоило. На всякий случай Вадим запомнил номер, хотя был абсолютно уверен, что необходимости звонить не будет никогда. Подходя к автостоянке, Расин вспомнил слова Ивана, которые в тот раз показались ему полубредом. – Прости, братан… – говорил Пиликин. – Но этот твой дар… он не должен в тебе таиться. Ты смог избавить меня, но есть и другие, кому понадобится твоя помощь. Из подсознания всплыли слова: нет сомнения, Иван Пиликин – проводник. …Вадиму показалось, что он вынырнул из темноты. Голова побаливала и кружилась. Что сейчас с ним было? Черт, самая настоящая амнезия. Задремал у себя в кабинете, что ли? Расин достал ключ, открыл дверь старенькой «тойоты». Белый лист, лежавший на сидении, был легче бумаги. До того, как он растаял, просочившись сквозь пальцы, Расин успел прочитать: Беги прямо сейчас! Некоторое время пальцы ощущали тепло. Затем осталась саднящая пустота внутри. Сердце судорожно зжалось. На лбу выступил пот. Расин наклонился и заглянул в зеркало заднего вида. Вадим, что с тобой?! Он машинально вытер руку о рубашку. В это время ко входу в приемный покой подъехала «скорая». Вот сейчас откроется дверь, фельдшер поможет выбраться из машины старушке с растрепанной седой головой. Вероятно, у нее вывих левого плечевого сустава. Вероятно… Откуда он знает? На мгновение мир становится черно-белым… Беги прямо сейчас? Вадим потер лицо руками. Так. Надо смотреть на вещи реально. Мог ли Галах подлить в кофе какой-нибудь из своих препаратов? Теоретически мог. Но, во-первых, зачем ему это? Во-вторых, ни один из применяемых в реанимации медикаментов не может обладать таким явно выраженным галлюциногенным действием. Стоп… Пару недель назад они беседовали о психоделиках. Галах проявлял интерес к этим препаратам и говорил о возможности изготовления мескалина в условиях домашней лаборатории. Возможно, ему и удалось синтезировать наркотик. И теперь он решил опробовать его действие на коллеге. Допустим, так. Почему же Галах ни разу за весь день не зашел в отделение посмотреть на результаты? Да какие там результаты?! Если не считать женщины с дорогой, растущей из живота, и только что исчезнувшей в его руках записки, никаких измененных состояний сознания у него не наблюдалось. А может, Галах ни при чем, а всему виной сумасшедшая ведьма? Что же это тогда? Магия? Колдовство? Шаманство? Он посмеялся нелепой мысли. Что бы ни было, нельзя позволять себе скатываться в болото суеверия. Дверь «скорой» распахнулась. Полный мужчина в белом халате ступил на асфальт. Огляделся по сторонам, затем вновь втиснулся по пояс в открытую дверь. Медленно пятясь назад, он стал выводить из машины пожилую женщину, придерживая её подмышки. На лице старушки написано страдание. Дыра в памяти по-прежнему зияет. Беги прямо сейчас? Расин откинул спинку сидения назад, прикрыл глаза. Калейдоскоп подвижных картинок завертелся перед внутренним взором: Галах, Портной, женщина с пыльной дорогой в животе, Пиликин с перекошенным от боли, но счастливым лицом. Вадим поерзал на месте. Не открывая глаз, поискал рукой на коленях: что, если исчезнувшая записка там?.. Ничего не найдя, он стал прислушиваться к стуку замедляющихся сердцебиений, затем склонил голову набок, принялся умащиваться. Пробовал ещё несколько раз напомнить себе о призрачном предостережении, но стала охватывать дремота. Когда Расин пробудился от сна, темного, как подвал, солнце уже закатилось. Он взглянул на часы. Двадцать один ноль восемь. Значит, провалился в пустоту на целых пять часов. Одежда была полностью пропитана потом. Ноги затекли и ныли. Мучила жажда. Вадим включил двигатель, медленно отъехал от стоянки. Над входом в приемный покой вспыхнул фонарь. Дорога, окружавшая здание больницы, выходила на Рижскую. Сразу за углом здания был поворот к двухэтажному торакальному корпусу, но когда Вадим свернул, никакого торакального корпуса он не увидел. Просто здание постепенно превращалось в длинную полукруглую стену. Слева над бордюром нависал ряд лохматых елей, удивительно похожих друг на друга. Кровь застучала в висках. Он готов был поспорить, что миг назад предчувствовал эту ситуацию. Что за чертовщина здесь творится?! Завершив поворот, Расин прибавил скорость, и «тойота» помчалась вперед. Ветви елей нависали так низко, что их можно было коснуться, высунув руку в открытое окно. Дорога, которой никогда здесь не было… Высота бордюра с обеих сторон не меньше полуметра. Гладкий, слишком гладкий асфальт ощущали колеса – ни трещины, ни выбоинки. Полукруглая стена и ели неслись навстречу. Но спустя несколько секунд, за которые Вадим рассчитывал достичь конца стены, он обнаружил, что расстояние практически не сократилось. Расин почувствовал, как по животу растекается холод. Он прибавил скорости. Справа ещё быстрей в сгущающихся сумерках замелькали пустые проемы окон. Вадим наклонился к окну, стал всматриваться. Нет, не похоже на торакальный корпус. Окна проносились мимо. Неожиданно он уловил в одном из них силуэт. Спустя несколько проемов ещё один. Затем еще… И еще… Женские фигуры. Совершенно идентичные. Одна и та же поза, одинаковое выражение лица. Стена вращалась, как огромная карусель. Бледные лица женщин слились в единый мерцающий лик. Сомненья не было: повторялся один и тот же силуэт. Тут ему стало ясно: силуэт не случайный. Женщина стояла там, чтобы видеть его. Она – наблюдатель. Только кто и зачем поставил её там? Открытие было чрезвычайно неприятным. Расин включил ближний свет, стал высматривать поворот. Ели были похожи и сменяли друг друга со странной методичностью. Расину казалось, что ониз реального мира провалился в компьютерные автогонки. Никаких поворотов. Только теперь он осознал, что дорога слишком узка, здесь ему не развернуться. Ловушка? Он сбавил скорость, глянул назад. Темно. Вновь посмотрел на окна – в тот самый миг, когда машина в очередной раз проезжала мимо стоящей у окна женщины. Вадим даже успел разглядеть её улыбку. Изо всех сил нога сама собой надавила на педаль тормоза. Перед глазами пронеслась разноцветная вращающаяся сфера. (за мгновенье до этого он ощутил сильнейшую потребность в каком-то внутреннем потоке, который будто бы должен пробежать по его позвоночнику) А потом было падение в глубокий тоннель, полет в пустоте… «Тойота» остановилась как раз напротив входа в приемный покой. Тоскливо горел фонарь, освещая пустое пространство. Расин судорожно сглотнул. Его всего трясло. Ну… Что теперь? Может ли он вообще как-нибудь влиять на развитие дальнейших событий? Или в настоящую минуту он всего лишь бессильный созерцатель? Что же делать? Бросать машину? Бежать? – Куда? – прошептал он в отчаянии. Металлическая дверь скрипнула и отворилась. На улицу вышла хрупкая молоденькая санитарка Наташа, закурила, стала вглядываться в вечерний полумрак. Вдруг девушка узнала авто, весело помахала рукой. Вадим поставил ногу на педаль, взялся за рычаг. Мышцы напряглись. Куда ты, Вадим? Что, если сейчас тебе было дано последнее предупреждение? Возможно, ты выбрал неверную дорогу. ещё не поздно вернуться. Поставь машину на стоянку, выберись с территории больницы. Позвони Пиликину. И жди, когда он приедет на помощь. Помощь?.. Помощь в чем? Что он скажет Пиликину? Защити меня, Иван! Меня преследует больница-трансформер! А ещё я нашел в своей машине исчезающую записку? Но началось все после того, как ко мне пришла женщина с… Чушь! Курам на смех! «Тойота» тронулась с места и очень медленно двинулась к повороту. Край стены… Угол… В памяти пронеслись слова Гаерской: «Вы ещё пожалеете…» Да пошла ты!.. Расин включил дальний свет, крутанул руль и надавил на газ. В следующий миг свет выхватил из темноты фасад серого здания и большую надпись на стене ОТДЕЛЕНИЕ ТОРАКАЛЬНОЙ ХИРУРГИИ Глава 3 От больницы до дома на улице Кибальчича он добрался меньше, чем за двадцать минут. Поставил машину в гараж, пересек площадку, пройдя мимо скамеек со смеющейся молодежью, приблизился к подъезду, набрал код… Оказавшись внутри, Вадим перевел дыхание. Он вышел из лифта, открыл дверь, ступил в прихожую и замер от неожиданности. Квартира была завалена всякой рухлядью. Закрыв дверь, Расин прошел мимо пустых картонных ящиков, которых прежде никогда здесь не было. Разулся, не нагибаясь. Бухнулся в старое потертое кресло. Сказать, что квартира выглядела иначе, чем всегда, – не сказать ничего. Он не удивлялся: способность удивляться терялась довольно быстро. Было некоторое озлобление. Позже Вадим пытался припомнить, когда же наступил момент истины? Не в минуту ли сидения в этом бог весть откуда взявшемся кресле? По всему пространству квартиры размазалась другая, совсем незнакомая реальность. Попади он и впрямь к себе домой, в ту идеально упорядоченную обстановку, которую всегда любил и оставил утром, уходя на работу, имело бы смысл как следует взвесить происходящее. Он бы мог проанализировать события и, возможно, что-либо предпринять. Во всяком случае, наметить план на ближайшее будущее. Однако Вадим по-прежнему видел перед собой не то, что хотел. Он был словно во сне, и, чтобы не сойти с ума, надо было играть по законам сновидения. Комната казалась чужой: более узкой, чем обычно, и непомерно вытянутой. И это не было её окончательным состоянием, ибо то, что вызвало изменение восприятия, все ещё действовало. Мир на глазах продолжал трансформироваться, менялись телесные ощущения, грудь распирало неведомое чувство, каждая клеточка посылала в мозг новые сигналы… – Ты ампутатор, – неожиданно для себя произнес он. – Вот так! Прими за аксиому… Квартира представляла собой большое скопище ненужного хлама. Привычные вещи отсутствовали. Исчез диван, комод, стереоустановка и многое другое. Остались книжные полки, шкаф, табурет. Но самое невероятное – он почти уже мог все объяснить. Как будто в разум ему понемногу подбрасывали иную логику, другие воспоминания. Теперь вчерашний день и все недавнее прошлое всплывали в воображении не в одной, а в двух, трех и даже нескольких возможностях. Словно кто-то показывал слайды и спрашивал: это? может это?.. а как вам это? Внезапно пришло в голову: от того, какую из версий он выберет, и будет зависеть его теперь. Вроде бы утром он выходил из своей квартиры, и все в ней было как обычно, мебель стояла на своем месте, всюду чистота. Но, между тем, в памяти всплывают и иные картины. Он ножницами срезает обшивку дивана, выворачивает пружинный каркас, распиливает ножовкой корпус, вот тащит по лестнице мешок, набитый старой одеждой. Долой лишние предметы! Вадим поднялся с кресла, подошел к полке, извлек толстый учебник «Психиатрия» в черном коленкоровом переплете и, вернувшись назад, сел. Открыл оглавление. Вчитываясь, стал водить пальцем. Бредовые синдромы. Страница сто двадцать пять. Расин полистал книгу. Конфабуляции. Ложные воспоминания… Относятся к признакам парафренного синдрома. Данный синдром заключается в сочетании фантастического бреда величия с бредом преследования, воздействия и разнообразными явлениями психического автоматизма. Безусловно, все так и есть… И дальше… Бред наблюдается при шизофрении, органических, сосудистых и атрофических заболеваниях ЦНС, эпилепсии, психогенных, симптоматических и других психозах. Вадим попытался заглянуть себе в черепную коробку. Черт, да это же просто ипохондрия, болезнь третьекурсников мединститута! Примерка известных науке симптомов на самого себя. Захлопнул книгу, положил сверху руки и задумался. Одна часть ума все ещё протестовала, в то время как другая выстраивала новый познавательный порядок. Действительность пугала своей нестабильностью, но в хаосе определенно была спрятана непознанная цель. Если бы только можно было узнать врага в лицо, установить, ради чего (или кого?) все происходит. «Допустим, действует реальный человек или группа людей… – думал Расин. – Проклятье! Кто позволил так бесцеремонно вторгнуться в частную жизнь?! Что это? Массовый эксперимент над людьми? Или безумный розыгрыш? Кто такие Гаерская, Пиликин, таскающие на своем теле дороги, КПП и прочие «тяготы»?.. И что за сотня человек, которых надо пропустить по контракту?.. Куда пропустить?! Ладно. Предположим, некто проводит грандиозный научный (или псевдонаучный?!) эксперимент. И врач Расин в него втянут. Но кто я: материал или инструмент? Наблюдатель или подопытная мышь? А что, если просто пациент? Который находится в психиатрическом диспансере. И все, что со мной происходит, является продуктом моего же больного воображения. Стоп. Осознать себя. Свой страх. Ну да, страх, понятно, есть… Однако вполне нормальный, здоровый страх. Защитный рефлекс. Сохранилось ли критическое отношение к себе, к своему состоянию? Несомненно. Я даже готов обсуждать. Стараюсь смотреть на себя со стороны. Мне небезразлично, что обо мне думают другие. Я буду себя контролировать и не позволю сумасшествию завладеть мной. Критически относиться к себе – во много раз важнее того, что вчера я, вероятно, стоял очень долго возле черно-белой стены-граффити в незнакомом уголке города и ждал момента, когда в стене откроется проход… Да нет! Нисколько не важнее! Плевать на себя и свое сумасшествие. Что будет значить в мировой истории мое психическое состояние, если я сделаю неверный шаг?! Стоит ошибиться в выборе предлагаемых альтернатив прошлого, и навеки потеряешь себя в бесконечных метаморфозах». И вдруг осенило: все, что ему нужно, – отбросить лишнее – то, что бесполезно для выполнения важной, хоть ещё и неосознанной цели. Сосредоточься!.. Понемногу меняющиеся видения стали исчезать, уступая место более-менее последовательной линии… Осмысленно или нет, в последнее время Расин вел неустанную борьбу с собственной упорядоченностью. Теперь никогда не существовавший период каруселью проносился в его воображении. «Что я успел сделать? – спрашивал себя Вадим. – Прежде всего, напрочь разрушил режим. Раньше лечь спать после десяти вечера в любые дни, кроме дежурств, было катастрофой. Четыре-пять дежурств в месяц отнимали столько сил, что все остальное время, прожитое по графику, шло на восстановление. Теперь можно ложиться когда угодно, постель никогда не бывает заправлена. К черту рационализм! Наконец избавился от ненужных вещей. Все, что не нужно, – отсек бритвой Оккама! Нет ни вешалки, ни абажура, ни стола со стульями, ни ковра, ни оконных занавесок… Из прежнего остался телевизор. Впрочем, сейчас ящик – только средство для получения информации. Однако я нанес в квартиру кучу хлама. Все, что в беспорядке разбросано повсюду, бесполезно и необходимо одновременно. В основном, картонные упаковки. Я понимаю, насколько они нужны (о, эти коробки меня в свое время спасут!), хотя сейчас невозможно подобрать подходящие слова для точного растолкования смысла… Впрочем, не так уж важно – давать всему объяснения. Позже, когда придет момент, я поступлю правильно». В коридоре послышались шорохи, тихие разговоры. Расин прислушался и не смог ничего разобрать. Он сидел, вглядываясь в стену, отделяющую комнату от кухни, чувствуя, как по лицу катятся крупные капли пота. …Вот. Недопитая бутылка бренди. Стенки липкие, к ним пристала пыль. Черт возьми, откуда алкоголь? Однако! С кем он мог устраивать попойку? В памяти нет по этому поводу никаких сведений. Расин поднял бутылку на уровень глаз, оценил объем содержимого и с чувством сожаления подумал: маловато. Что?!.. При его безразличии к алкоголю… Алкоголь… алкоголь… бег от реальности. Вадим подозрительно осмотрелся. Когда успел войти в кухню? Мгновение назад сидел в кресле! Открыл шкафчик, стал искать стакан, случайно опрокинул банку с солью. Плохая примета. Ох, не смеши!.. …Так. Главное – окончательно не свихнуться до утра. Надо сохранять спокойствие… …Петр Сергеич Хван – вот к кому он поедет завтра! Так просто, немного проконсультироваться. Хван – кандидат наук. Пишет статьи для иностранных журналов. Человек он тяжелый, но, возможно, в состоянии помочь. Ободренный идеей, Вадим вернулся в комнату, прихватив с собой остатки бренди. Вновь уселся в кресло, взял со столика пульт, включил телевизор. Черный ящик издал электрический треск и жизнерадостно пропел: – Оставайтесь с нами!.. Отчего тянет выпить? Прежде никогда не наблюдал за собой этого свойства. Расин плеснул немного в стакан, поболтал, отхлебнул. Глоток приятно обжег горло. Добавил еще. Опять хлебнул. – …ваша улыбка!.. Палец непроизвольно вдавил кнопку пульта. (бег от реальности…) На экране появился лысоватый человек в коричневой жилетке и клетчатой рубахе. – Вакуум является родоначальником пространства и времени, – сказал он. – Вакуум из ничего создает энергию, которая искривляет пространство и время! Искривляет… пространство… и время… Брось! Если ты станешь перенапрягать мозги, то можешь окончательно двинуться. Вадим принял полулежащее положение и принялся беспорядочно переключать каналы. – Чудо – это то, что не сводится к элементам, – улыбнулся мужчина с проницательным взглядом. Снова послышались разговоры за стеной. Они то приближались, то удалялись. Теперь казалось, что в кухне, где он был несколько минут назад, есть люди. Пускай себе будут… Страх смешивался с равнодушием. Он сделал хороший глоток и переключил канал… – Вы находитесь на третьем уровне, – сказал приветливый женский голос. – Не забудьте закрыть за собой дверь. Третий? Вадим хмыкнул. А когда же мы второй-то проскочили? Поначалу он пытался сопротивляться дремотному чувству, которое нахлынуло на него. Потер скользкое от пота лицо. – Надо закрыть дверь… – прошептал он. Стакан выскользнул из рук. Вадим обхватил голову руками. Спустя какое-то время обнаружил себя на полу. Попробовал подняться и снова сесть в кресло, но не смог. Наконец, самым разумным ему показалось уснуть. Глава 4 Было десять часов утра. Эдуард Фирман сидел за письменным столом и, уткнувшись в газету, пил чай «Riston». Эдуард был черноволос, молод и изящен. Он сохранял ровное настроение в любой ситуации – будь то тяжелый клинический случай или нечаянная оплошность при вскрытии фурункула, дача крупной взятки или маленький презентик. Даже происшествие, случившееся вчера в отделении, не вывело его из равновесия. Выслушав мнения коллег, Эдуард включился в своей обычный ежедневный процесс. Выполнив его главные пункты, он перешел к второстепенным, среди которых было питье чая и чтение газеты. Дверь открылась, и в ординаторскую ввалился шеф. Его круглое, розовощекое лицо выглядело озабоченным. – Не пришел? – хрипло спросил он. – Не пришел, – ответил Эдуард. – И не звонил? Фирман отрицательно покачал головой. Шеф нахмурил седые брови. – Ладно, – вздохнул он. – Семенович там уже кромсает. Сережка вместе с ним… Я через полчаса на медсовет. Ты давай за старшего. Появится Вадик – что бы там ни случилось, пусть меня ждет. Если все, что он вчера вытворял, правда, будем принимать меры. Во всяком случае, я сейчас переговорю с братом. Вадика к нему для начала нужно. А? Как считаешь? Эдуард пожал плечами. – Пускай сходит, пообщается… Может, больничный возьмет. – Ага!.. Вот-вот! У Петра есть результаты тестов. Помнишь, когда Петр кандидатскую делал, он нам всем экспертизу проводил? – Помню, Сергеич. Соционика. В этих тестах у Расина что-то зашкалило. Если я не ошибаюсь, что-то в плане интуиции. – Откуда знаешь? – Шеф насторожился. – Ты сам мне рассказывал на день медика за пивом, когда мы в «Пильзнере» сидели. – Да? Ну, и что ты сам на этот счет думаешь? – Ничего. Лично я раньше за Расиным странностей не замечал. – Раньше – да, – тут же согласился шеф. – Да ты, Эдька, не бери в голову. Речь тогда шла о психологических типах… Ну, это теория Юнга… Понимаешь, у каждого что-то свое сильней развито… Ладно, все это дебри… Я к чему говорю? Если Вадик вдруг заупрямится или чего там еще, так ты мне подсоби. Хорошо? Лишнего шуму не хочется в отделении поднимать. Сам подумай: ведущий хирург, высшая категория – и вдруг помешательство. Тень на всех нас упадет. Фирман внимательно посмотрел на шефа. Тот отвел взгляд в сторону и проговорил: – Хрень какая… Он постоял некоторое время молча, затем указал на настенный график дежурств. – Вот… видишь? Исправлять теперь придется. Если не наладится все, то предложу тебе субботу и следующий вторник. И попробуй только мне отказаться. Он кашлянул и вышел. Фирман задумался. Несколько минут он просидел неподвижно, негромко барабаня пальцами по поверхности стола. Вспомнил разыгравшийся вчера в отделении спектакль. Затем перевел взгляд на небольшую стопку листов назначений вновь поступивших и вспомнил, что не содрал с шефа положенные подписи. Фирман любил своевременность и завершенность во всем и не терпел, когда даже такая мелочь, как отсутствие подписи завотделением оставляла работу недоделанной. Он поднялся, взял листы и неторопливо вышел в коридор. Дойдя до двери в кабинет заведующего, Эдуард взялся за ручку, но дверь не открыл. Внутри громко спорили… … |
0 комментариев