Описание
В ваш дом, откуда ни возьмись, заходит незнакомец и говорит, что вы должны немедленно съехать. Что значит, некуда… Вам найдут дом. Что значит, хлопотно… вас перевезут. И все скомпенсируют.А что случилось?
Или не так. Вы стоите на трибуне во дворце власти, когда в зал врывается вампир. Вы думаете, что он выпьет вашу кровь, но ему не нужна ваша кровь, ему нужно…
А что ему нужно?
Или нет, не так. Вы только что наловили рыбы, хорошо, Рыбоохрана вас не поймала. Когда на ваше судёнышко врывается парочка головорезов, требуют плыть туда, где утонуло…
Что утонуло?
Или ещё так. Вы видите перед собой вражеского солдата, вы должны убить его, но вы не можете убить его, вы должны узнать у него…
Что?
Узнаете, перевернув страницу.
Приобрести книгу: www.litres.ru/mariya-vladimirovna-fomalgaut/realiti-shou-vlastelin-mira-7275661/
Характеристики
| Отрывок |
СОДЕРЖАНИЕ 1. Боюсь я их… 2. Получается вселенная 3. Вертикалы 4. Соловьиный сад 5. Утром в первый день творения 6. Никому не нужно 7. Вам скомпенсируют 8. Вывихнул 9. Зайчики 10.В супе 11.А случай бывает вонючий 12.Тени черные 13.Только если верить 14.Проболтался 15. Золотые правила 16.Разлитые сказки 17.Город ищет человека 18.Если все-таки решил… 19.Ордена 20.Песня дома, песня очага 21.0,01% 22.Только сегодня 23.Цикл 24.Анатомия города 25.Междениночные отношения 26.Завелись 27.Сознание 28.Древняя жуть 29.Дальше не придумали 30.По поводу самолёта 31.Лампа 32.День А 33.Жестокая казнь 34.Персональный бог 35.Не под тем соусом 36.Ночь в доме 37.Тепло ниоткуда 38.Есть многое на свете… 39.Дом на холме 40.Без макияжа 41.Остался час 42.Нами будет доволен каждый 43.Шестёрка 44.Добро пожаловать в новый журнал 45.Потерял кейс 46.Терминал 47.Установление отцовства 48.Деловой этикет 49.Большой Дом 50.Реалити-шоу Властелин мира 51.Он любил лето 52.Сегодня и завтра 53.Вымолили рай 54.Моллюск 55.Черепа на меже 56.Семь миллиардов 57.За стеклом 58.На стене храма 59.Память 60.И люди, и не люди 61.Хайлиге нахт 62.Шорохи в темноте ночи 63.Недостача 64.Мой гениальный роман 65.Краткие рекомендации о том, как вести себя в жару 66.Бесконечны, безобразны 67.Острова 68.Полет нечисти 69.Идолище РЕАЛИТИ-ШОУ «ВЛАСТЕЛИН МИРА» Сборник фантастики Боюсь я их… А как не бояться, как придут, как обступят со всех сторон, огромные, в чёрных кожанках, в тёмных очках… И не знаешь, чего от них ждать. Я мельком видела, у них и ножички на поя-се есть, и много ещё чего. А никуда не денешься. Стой, играй на скрипке, держи смы-чок, чтобы не сорвался. Выводи рулады… – А-аа-х кавале-е-еров мне-е… впол-не-хва-та-а-ае-ет… но-нет-люб-ви-хо-ро-шей-у-ууу-ме-е-е-е-н-я-я-я-яя… Боюсь я их. Кто знает, что у них на уме, да всё у них на уме, таким что ножом по горлу тебе полоснуть, что джинсы с тебя сорвать при всём честном народе – раз плюнуть… Нет, пока, вроде бы, обходилось. Не трогали. По крайней мере, меня. По крайней мере, пока. Боюсь я их. Ещё с самого первого раза боялась, когда при-шли в переход, обступили вот так И хочется милицию позвать, да чёрта с два позовёшь, милиция саму тебя скорее заберёт… А тогда я страху натерпелась. Когда первый раз пришли, обступили, я даже не помню, сколько их было, пятеро или ше-стеро. Стояли в переходе, смотрели, как я играю. И не убе-жишь, и не спросишь: чего надо-то… Вот у Заразы легко по-лучается, к ней кто прицепится, сразу ка-ак гаркнет: – Чего надо-то, я не поняла?! – так тут только что стены от её голоса громового не рушатся… А я так не могу. Стою, играю, как дура, делаю вид, что ни-чего не происходит… – А-е-е-с-ли-девчо-о-онка-вдру-у-у-уг… разлю-у-убит ко-гда-а-а-нибу-у-у-дь… то слёзы вытрет и пой-мёт… толь-ко-ма-а-ма-а… И – ничего. Обошлось. Прямо страшно стало, когда один из них бумажку вынул, мне в куртку сунул. И ушли. Молча. Я на бумажку посмотрела, в осадок выпала, пять штук… Боюсь я их. А как не бояться, они вон какие… все… как-то повадились сюда каждый день приходить ближе к вечеру, как солнце зайдёт. Придут, меня обступят, и слушают. Слушают. Страшно так. Сама не пойму, от чего страшно. Люди доб-рые обычно хоть слушают и спрашивают, кто я, да откуда, да зачем, да почему в переходе стою, а эти стоят и молчат. Хо-чется с ними с самими парой слов перекинуться, кто такие бу-дут, а страшно… язык к горлу прилипает… Одно время перестали ходить. Это когда «Медиамир» в пе-реходе открылся, колонки поставили, ка-ак грянуло на весь переход, муси-муси-пуси-пуси – миленький мой… А тут и парни эти как раз в переход спустились… Так вы бы их рожи видели… зубы скривили, будто от боли, только так из перехо-да драпанули. Да мы сами все там скривились и драпанули… на улицу. А на улице стоять вообще не в кайф, осень, дело к зиме, стоишь, и на бошку тебе капает морось всякая… Только наутро узнали, киоск этот с муси-пуси дотла сгорел. Вот так. Главное, ничего больше не сгорело, что там в перехо-де было, кофейни-харчевни всякие, а киоск дотла. Мы поти-хоньку обратно перекантовались, я, Зараза, бабка, которая ми-лостыню просит, под слепую косит, а сама уже на вторую квартиру себе заработала… Ладно, не о том речь… И парни в тот же день пришли. Меня послушать. И на ки-оск этот горелый так посмотрели, что мне нехорошо стало… Боюсь я их. Боюсь я их. Да что боюсь, чего ради мы их всех бояться должны? Стра-ну разворовали, себе всё забрали, а мы их ещё бояться долж-ны, да? Да? Так, значит? Сами в кожанках ходят, на джипах ездят, им-то, поди в консерватории не отказали, не сказали – приходите через годик, через два… им-то папочки с мамочка-ми место в консерватории купили… и ещё много чего… им эти пять штук, которые они мне дают, как нам пять копеек… и даже меньше… Вот так вот всю ночь в кровати ворочалась, про них дума-ла, зла не хватало. И наутро в том же настроении в переход припёрлась, скрипку уже видеть не хочется… А тут они… И, хочешь не хочешь, играй… – О-л-ю-ю-бв-и-и-инемаа-а-ало-пе-е-есен-сло-о-о-жён-о-оо-о… я спою тебе, спою ещё-о-о-о-одн-ну-у-у… Посмотрела на них, и страшно так стало… как оборвалось что-то внутри. Вижу, они всё понимают. Чувствуют. Мысли читают, или там ещё что, не знаю я. Только чувствуют всё, что я про них ночью там надумала… И так стыдно перед ними стало, чувствую, краской заливаюсь по самые уши… – Что-так-серд-це-что-так-серд-це-рас-тре-во-жи-ло… Хоть бы спросить у них, какую музыку любят, что послу-шать хотят. А не спросишь, как посмотришь на эти взгляды под тёмными очками, так все слова пропадают. И почему-то всё больше кажется: под очками глаз у них нет… Боюсь я их… А как не бояться… Надька, сволота, смотрит на меня, перебирает накрашен-ными губами: – Анют, ты извини, тебе съехать придётся… Земля уходит из-под ног. – К-как? – Ну понимаешь, я девчонке одной обещала… она здесь жить будет… Даже не спрашиваю – а как же я. Даже не напоминаю, что зима, и всё такое. – Да ты себе место найдёшь, сейчас много кто углы сдаёт… Ночью отворачиваюсь к стене, сдерживаю слёзы. С-сука, Надька, и все они вместе с ней, вот тебе и «живи, сколько хо-чешь…» А что, с-сука, она мне ничего не обязана. Правильно мать говорила, дура ты, тебя пальчиком поманят, ты и побе-жишь… и Артур в Москву пальчиком поманил, побежала, и бросил Артур, и Надька пальчиком поманила, побежала, а что, бежать-то больше было некуда… Не-сра-зу-всё-ус-тро-и-лось-мос-ква-не-сра-зу-стро-и-лась… Дура ты, Анька, ты посмотри на своих девочек, куда они поступают… а мы на скрипочке играем… Насмешливо-змеиный голосок матери, оттуда, из прошлого, из скандалов, упрёков, хлопанья дверей, я вас ненавижу-ненавижу-ненавижу, я от вас навсегда ухожу… Вот и ушла… на свою голову… Сама не помнила, как заснула, очнулась только где-то око-ло полудня, Надька ещё спит, чего это она, ей же в универ… – Надь… Тишина. – Надь… Трогаю за плечо, отскакиваю как ошпаренная… – У неё же порок сердца был, у Надюхи… вот и загнала се-бя… – бормочет вахтёрша – отец-мать ещё не знают, мы им только сегодня весточку послали… в Иркутск… Боюсь я их… Вот теперь действительно – боюсь. Когда неделю проваля-лась не то с гриппом, не то с непонятно чем в непривычно опустевшей общажной комнатёнке… – Ань, к тебе тут гости… Голос вахтёрши. Хочу сказать, не хочу никаких гостей, не успеваю. В комнату заходят они. На этот раз их трое. В чёр-ных кожанках. В чёрных очках. Под которыми кажется, что нет глаз… Ёкает сердце, чувствую себя, как зверь, в берлогу которого забрались охотники. Ладно, бывает и хуже… Ставят на стол какую-то снедь. Один из них, с длинными волосами, зачёсанными в хвост, вкладывает мне в руки скрип-ку. Играй. Вот, блин… С перепугу начинаю наигрывать мелодию, которую пили-кал Шерлок Холмс в фильме про себя, любимого. Сидят. Слушают… И надо бы предложить чаю, и много ещё чего, хоть здрассте сказать, и не могу… Боюсь я их… Боюсь я их… Кого… да всех… убираю скрипку в футляр, оглядываю мрачное подземелье. Хочется, как в детстве, убежать, кинуться к маме, да тут уже не кинешься, начнётся тут: у меня больше нет дочери, иди отсюда, девочка, я тебя не знаю… Во, блин… Проторчала до темноты, опять впотьмах домой переться… броненосец в потёмках… Иду к ступенькам… – Эй, барынька! Серые тени, пропахшие перегаром, отделяются от стены. Холодеет спина. Делаю вид, что не услышала… – Барынька, ты глухая, что ли, или как? Рука ложится на плечо, вырываюсь, сжимают сильнее. – Барынька, а платить кто будет? – Ком-му платить? – Ка-ак кому? А за место? Тебе тут что, за бесплатно всё, что ли? – Да пошёл ты… – Не, пацаны, видали, она не врубилась, похоже! Вырываюсь. Бегу. Кто-то хватает скрипку, кто-то грохает её об стену, уже не до скрипки, ни до кого, ни до чего, кто-то швыряет на ступеньки, ч-ч-ёрррт… – Эй, ты чего, а? Что-то происходит там. Надо мной. Серые громилы кричат – жалобно, отчаянно, так может кричать человек, который увидел что-то… нет, не страшное, страшное не то слово. Тут другое… Вижу их. Сейчас их шестеро. Чёрные кожанки. Чёрные оч-ки, на этот раз не на лицах. Сняли. Показали лица без глаз… Лица без глаз. И даже не лица, не пойми, что. Появились в переходе откуда-то из ниоткуда, как будто выпали из чёрной дыры. Смотрят на громил безглазыми лицами, ничего не де-лают, стоят, смотрят… Громилы извиваются на ступеньках, запрокидывают голо-вы, хрипят, давятся кровавой пеной, бьются в непонятной аго-нии. Кое-как поднимаюсь, кое-как бегу, что-то саднит под ло-паткой, ага, похоже, полоснули меня-таки ножичком… Спотыкаюсь, земля уходит из-под ног, тпр-ру, стоять, с-сука… кто-то подхватывает меня, нет сил отбиваться, кто-то рвёт куртёшку на груди, зализывает рану раздвоенным языком. Провалы глазниц смотрят прямо на меня, обжигают при-стальным взглядом… – Жить будет? – Вроде да. – В прошлый раз тоже было «вроде да», а тварь околела. – Не околеет… заживёт… – Редкий вид… – Да их тут полно. – Ты не знаешь… с одной такой твари музыки в день боль-ше, чем с целого оркестра. – Ну… чш, ты осторожнее, не любят они, когда им к груди прикасаются… – Да вроде бы только самки не любят… – А это тебе самец, что ли? Боюсь я их. Сколько времени прошло, а всё боюсь. Говорила с другими, с Моцартом, с Гайдном, они тоже побаиваются. Кажется, один Паганини их не боится, да он сам такой, что его самого все боятся, он как будто и не человек вовсе… Выхожу из домика, пробую струны смычком. Скрипка от-зывается нежным голосом. Прохожие тут же бросаются ко мне, – тёмные тени с раздвоенными языками. Выхожу в лиловые заросли… – Бежи-ит-ре-ка-а-а… в ту-ума-не-ет-аа-ает… Боюсь я их… Боюсь… 2013 г. Получается вселенная Люди в панике. И звёзды в панике. И планеты в панике. Конец света грядёт. Это я конец света устроил. Так и знайте. Засасываю в себя звёзды и планеты, вбираю материю. И никто – ни звезда, ни звездолёт, ни зазевавшийся луч света, не уйдёт от меня. Люди говорят про меня – чёрная дыра. Пусть говорят. Много будет у меня материи. Ой, много. Буду делать с ней, что захочу. Уж что-нибудь я с ней да и сделаю. Сотворю из неё что-нибудь… что хочу. Красивое что-нибудь. Великое что-нибудь. Удивительное… Но у меня уже который раз получается вселенная… 2013 г. Вертикалы – Да быть того не может… Смотрю на шефа, нет, вы как хотите, а что-то он загнул. А что загнул, шефу нашему вечно что-нибудь мерещится. То у него бабки на рынке наркотики продают, а это оказывается куркума, то у него в городе маньяк объявился, вон, девочка семилетняя пропала, его рук дело… а девочка с мамой-папой разругалась, у подруги отсиживалась. То у шефа нашего глава парламента по субботам уезжает куда-то, так он непременно в заговоре с заграницей, страну сдать хочет… а это-то главу в понедельник нашли у какой-то девицы в дым пьяного… Так что шеф наш тот ещё фрукт. Но тут он что-то загнул. – Ну что значит, не может, если я сам видео видел, – фыр-кает шеф, – я тоже сначала не поверил, а как мне показали… да вон, сами посмотрите… – И смотреть такую гадость не буду… – говорю, тут же спохватываюсь, – ну, знаете, на видео много чего можно уви-деть… я вот видео смотрел, как пришельцы землю захватили и народ перебили… – Короче, верите, не верите, а вы мне этот притон найдёте, где видео сняли, – говорит шеф, – за вами и так уже грешков немало числится, так что как бы вам разжалованным не ока-заться… Вздрагиваю. Это что-то новенькое. Этого я от шефа не ожидал… – Идите, ищите… и обрящете. Чтобы такой парень, да ни-чего не нашёл, да быть того не может. Ну всё, всё, идите… И шеф снова прячется в какое-то дело номер сколько-то там, о вампире, который якобы ходит в местную деревушку пить кровь… – Э-э-э… девушка, у вас есть билет на собачьи бои? Кассирша смотрит на меня оторопело. Кого тут вообще по-насажали в кассиры, в продавцы, каких-то глухих и полоум-ных, ты у неё в аптеке кусок мыла просишь, она тебе суёт тест на беременность… – Ну… шоу такое, где собак друг с другом стравливают… – Нет такого, – кассирша испуганно захлопывает окошечко кассы. Чувствую, что краснею. Чувствую себя последним дураком, действительно, что я ляпнул, где это видано, чтобы в нашем мире в конце нынешнего века – собачьи бои. Вроде бы давно ушли в прошлое вот такие мерзости, когда смотрит кто-нибудь на экран, где одна зверюга тормошит другую зверюгу – и у этого у кого-то все поджилки трясутся, адреналин так и кипит и клокочет. Это всё шеф наш… Выдумал тоже… собачьи бои… – Выдумал тоже… собачьи бои, – раздалось у меня за спи-ной. Вздрагиваю. Оборачиваюсь. Шеф собственной персоной. Следил он за мной, что ли… Очень может быть, шеф наш ни-кому не доверяет, за самим собой скоро слежку поставит, точ-но вам говорю. – Я-то думал, с тобой дело иметь можно, а ты… кто тебе вообще про собачьи бои сказал? Кто тебе вообще сказал, кого там с кем на ринге стравливают? Да про такие вещи не то что во весь голос, шёпотом говорить нельзя, а он в кассу попёр-ся… Бормочу какие-то оправдания, шеф устало отмахивается: – Тебе, может, это… в деревне что поискать? – Собачьи бои? – Да нет… там учителя, как воздух, нужны, а у тебя, я знаю, с детьми хорошо получается… в детской комнате ты их только так усмирял. Так может, это… Холодеет спина. – Там, говорят, год отработал, тебе дом дадут, машину свою… что ещё надо… а в полиции маяться, не твоё это… ну не твоё… Ещё подыскиваю какие-то оправдания, чувствую, что подыскивать поздно. Шеф бормочет какие-то слова утешения, чёрт бы его драл с его пришельцами из космоса и мировыми заговорами. Его самого скоро вон пошлют, когда отчёты его увидят. Жалко, только, что уже после меня… …прихожу в себя в богом забытом баре, смотрю на полу-пустой стакан. Пропустил, мать его, пропустил тот момен-тишко, когда дурмана в голове ещё нет, а всяких проблем и тягот уже нет, и легко-легко становится. Нет, упустил, хлебнул лишнего, и вот уже пляшет перед глазами богом забытый бар, качается улица… – Скучаете? Подбирается ко мне нечто накрашенное, утыканное перья-ми, так бы и ощипал и кинул бы в духовку… Хочу сказать – не настолько, не говорю. Язык меня не слу-шается. Вообще всё тело меня не слушается, моё тело уже как будто бы не моё… – А то махнём куда-нибудь… Понимающе смотрю на неё: – В номера? – Ну что вы сразу… в номера… Блин, что за народ скучный пошёл, раньше куда только не водили… – В кино? Презрительно фыркает. Опять я не попал, опять мимо. Вер-но шеф говорит, меня только в учителя… Делаю последнюю попытку: – А сами вы… куда бы? – Да есть тут местечко одно… и дёшево, и сердито… – Кабаре? – Выше берите. Что вы про меня так думаете… кабаре… Встаёт, увлекает меня за собой в морось улицы. Покорно позволяю себя вести, теперь мне терять нечего. Заодно и шефу подгажу, завтра все газеты запестрят заголовками, бывший полицейский был замечен в… и название какого-нибудь заве-дения, которое в приличной газете не упоминается… – Да… забыла спросить… у вас есть с собой деньги? – Смотря что считать деньгами. – Да штучки три, не больше. – Нехило. – А вы как хотели… да вы не парьтесь, оно того стоит… Не сомневаюсь. Чувствую себя не в своей тарелке, никогда не был в подобных заведениях. Интересно, меня там сразу об-чистят, или сначала перережут горло… или сначала всё-таки обчистят… – Да не бойтесь вы, никому там горло не режут… – Мысли читаете? – Навроде того… а то все как первый раз идут, крыльями хлопают, ах, меня же зарежут… Заходим в неприметную дверь, думаю про себя, вот тут-то меня обухом по голове и прихлопнут. Девица тащит меня в огромный зал наподобие арены цирка, круглая арена огороже-на стеклом, чует моё сердце, это не стекло, а что-то покреп-че… Пелена падает с глаз. Чёрт возьми… Конечно… – Собачьи бои? – Навроде того. Только собаками здесь и не пахнет… – А кто? Птицы? – Да нет… навроде того… увидите… Конферансье объявляет что-то, не слышу за криками бит-ком набитого зала. Зрители ждут. К арене подкатывается клет-ка, не вижу, что там за прутьями… кого-то выпускают на аре-ну, хоть убей, не могу понять, кого… – Что за твари? – спрашиваю у спутницы. – В смысле, как называются? Вертикалы. – Это что за вид такой? – А чёрт его знает… мы их вертикалами кличем… да ты смотри, смотри… К арене подкатывают точно такую же клетку с другой сто-роны, выпускают точно таких же тварей. Зал взрывается ди-ким рёвом… – Я на полосатых ставлю. И ты ставь. – А что… ставки делают? – Ещё какие… Сегодня, вроде бы, полосатые выиграют, ставь, не пожалеешь… Делаю ставку на полосатых. Разорюсь я с этими полосаты-ми. Хотя дело того стоит. Потом шефу принесу счёт. За поло-сатых. И за – «мужчина, скучаете»… Смотрю на жутких тварей, сколько живу, такой жути не видел. Это что-то новенькое, очень новенькое, даже толком не могу понять, к какому виду они принадлежат. Что-то от сала-мандры, что-то от гиббона, что-то вообще не поймёшь от чего. Я жду, когда звери набросятся друг на друга, но звери и не думают набрасываться, прячутся за какими-то выступами аре-ны… – Струсили? – шепчу я. – Какое там… – шипит моя спутница, – да вы смотрите, смотрите… Смотрю, смотрю. Ничего не происходит, звери не двигают-ся, в тишине слышатся резкие хлопки, раз, два, три, раз, два, три… Не верю своим глазам. Не понимаю. Звери падают, залитые кровью, звери взрываются кровавыми брызгами. Вот так, сами по себе. Публика ревёт в неистовстве, требует ещё, ещё… – Они что… взглядом друг друга убивают? – Вроде того, – кивает моя спутница, чудо в перьях, – я в этом не понимаю ничего… да никто не понимает… – Они откуда вообще… такие? Чудо в перьях отмахивается, да кто ж их знает. Уже жалею, что пришёл с глупой барышней, хочется спросить про зверей у кого-нибудь из мужчин, но мужчинам не до меня, ни до кого, ни до чего, надрывно кричат, требуют ещё, ещё… Смотрю на арену, не понимаю. Не верю. Нет, никакой ошибки быть не может, вот они, взлетают в воздух, легко, будто всю жизнь только этим и занимались. Летают, обдают друг друга едким дымом, убивают взглядами, замертво падают на арену, взрываются жёлтым пламенем… Публика требует ещё. Ещё. Чувствую, что и сам заворожён этим действом, этим безумием, бешеной бойней, ну давай, бей, бей, бей их, ещё-ещё-ещё, ач-ч-чёрт, промазал, бей, бей… Арена вспыхивает пламенем, столб дыма вздымается к по-толку, расплывается облачками. Зрители замирают, ждут, ко-гда дым рассеется, ну же, ну… Напрасно ищу на арене хоть кого-нибудь, никого нет, только чёрная оплавленная масса, которую убирают поломойщики. – Тьфу ч-чёрт, ничья… – шипит чудо в перьях, – задолбали со своей ничьей, третий день уже… Бормочу какие-то слова утешения, мол, в следующий раз непременно повезёт. Конферансье срывающимся голосом объ-являет антракт, да дайте арену очистить… – А заведует кто всем этим? – А вон мимо прошёл… в кабинет свой… Иду за ним. За кем – ещё не знаю. Невысокий, сутулый, весь нескладный какой-то, такими бывают странники, которые вернулись очень и очень издалека. И прихрамывает, как странник, которого утомила дорога. И… Иду за ним к кабинету, где он там находится, трогаю хозя-ина за плечо. Ещё толком не знаю, что буду говорить. Что бу-ду делать… Он оборачивается. Пол уходит из-под ног. Я узнал его только сейчас. А ведь странно, его снимки бы-ли во всех газетах, когда он вернулся откуда-то из ниоткуда, со звёзд, откуда не возвращаются. Его боготворили. Его про-славляли. Его… Потом он пропал, как-то внезапно пропал со всех передо-виц, даже поговаривали, что он умер, или ему помогли уме-реть, потому что знал слишком много… – Вы арестованы. – Чего-о? Показываю удостоверение, хоть его у меня ещё не отобрали каким-то чудом. Странник бежит – в глубину коридора, бросаюсь на него, как учили, швыряю на пол, поднимаю под себя… – Откуда животные? – Оттуда, – он тычет пальцем в небо. – А поконкретнее нельзя? – Нельзя. – Это вас теперь привлечь можно… за жестокое обращение с животными. С очень редкими животными. – Какие они, к чёрту, редкие, там их как звёзд на небе… – Где там? Не отвечает. Думаю, в каких жутких землях он побывал, под какими чужими солнцами, откуда притащил это… это… Не знаю, что. Они убивали друг друга. Первый раз видел зверей, которые с такой злобой и жесто-костью убивали друг друга. Ни за что. Без причины. Хладно-кровно, расчётливо, будто выполняли какую-то работу… Да и вообще, когда я последний раз видел, чтобы убивали друг друга… Не помню. Я не застал то время, когда убивали, я родился, когда и кражи были не в порядке вещей. Никак не думал, что в городских трущобах до сих пор осталось это зверство, когда стравливают собак, птиц, змей… только тут похлеще. Много похлеще. Ничего, всё расскажет. Как миленький. Под ментоскопом и не такие раскрывались, рассказывали всю подноготную, когда уже не остановить задержанного, выкладывает тебе всю свою биографию, первую-вторую-третью любовь, первую-вторую-третью ненависть, а в детстве под кроватью Глазастик жил, а под кровать смотреть нельзя было, там Глазастик, а… А… Подъехал шеф, я вышел ему навстречу, мне не терпелось сказать, что… – Поймал-таки? – шеф прямо светится, я ему сболтнул по телефону про пришельцев, так шеф мне только что памятник не ставит… – Ага… тёпленького взял… в притоне его… – Во-от, всегда говорил, далеко пойдёшь, молоток, парень, молоток, вырастешь – кувалдой будешь… Ну, не всегда, чуть не добавил я, еле успел промолчать… – Этих-то видел? – подмигивает шеф. – Тварей? – Ага, видел… жуть… – А как они друг друга… взглядом на расстоянии… – Ну. Я всё боялся, как бы они нас не поддели… – Да не боись, там всё продумано, стекло стоит… Ну, где у тебя живодёр-то этот сидит? – Вон, в камере… слова из него не выжмешь. – Ой, ничего, выжмем, и слово, и не слово… будет знать, как гадости всякие народу показывать… Шеф идёт к камере. Теперь ещё более заметно, что под хмельком, да не под хмельком, а под хмелищем, как вообще на ногах держится. Смотрит на арестованного, прищуривается ещё больше. – Ко-о-го я ви-ижу? Сколько лет сколь-ко зи-им! Хлопают друг друга по плечам, через решётку, шеф делает мне знаки, давай-давай, открывай, чего встал… Открываю. Смотрю, как шеф тащит заключённого, или за-ключённый тащит шефа, уже не разобрать, устраиваются за столом, шеф ещё пытается что-то разлить по бокалам, не мо-жет. – А я слышал… ты в звёздах там… погиб… – Такие не погибают, знаешь… – Развернулся, клуб открыл? – Ну… – Эти у тебя там… дерутся? – Ну… звери, чисто звери, ты бы посмотрел… – Ага… зайду как-нибудь… – А-а, и все скажут, шеф полиции пришёл… этих смот-реть… – А я за… мак… за… масс… ки… – Замаскируешься, говоришь? Ну-ну… – Хорошо получаешь, с показухи со своей? – Не жалуюсь… тебе отстегну, будь спок… семьдесят на тридцать. – Ну, это ты прямо что-то загнул… от щедрот… Вспоминают обо мне. Как-то оба, разом, смотрят на меня, хочется выхватить пистолет, застрелить обоих, пока они меня не застрелили… – А парень у тебя молодчина… – Не сильно он тебя? – Да нет, что ты… кроме шуток, молодец парень… а ещё говорят, полиция у нас лыка не вяжет. Ещё как вяжет. Премию ему теперь надо. – Да я тоже думаю… премийку ему подкинуть, да и начальником отдела поставить… …пишу это, потому что не могу не писать, не могу мол-чать, хоть на бумаге выложу всё. Как есть. Про меня. Про ше-фа. Про звёздного странника. Про тех тварей, которые там… там… Пишу, чтобы не молчать. И ничего не могу поделать. Я тоже дорожу своим местом. Очень дорожу. Выхожу на улицу в поток прохожих, они смеются, догонят друг друга. Они не знают, что там, в тёмных кварталах… а может, знают. Вот так: отходят от станка, встают из-за стола в конторе, уходят пораньше, ссылаясь на неотложные дела дома, супруга приболела, и всё такое. Потом звонят супруге: на работе завал, я немного задержусь, родная, к ужину не жди… а сами потихоньку едут в тёмные кварталы, путая следы… Смотрю в лица прохожих. Разве вот этот почтенный отец семейства может истошно орать – кро-ви, кро-ви? Или вон та дамочка разве делает ставки на красных, на красных, сегодня на красных… Не верю. Горожане сами не знают, что у них под носом творится… Сворачиваю в неприметный подъезд, протягиваю четыре штуки за билет. Подорожали билеты… вхожу в зал, первым делом ползу к тотализатору, сегодня ставлю на красных. Кресла у них здесь неудобные, щупы поджимать приходит-ся, клюв девать некуда. Ну да ничего. Дело того стоит. Конферансье объявляет… Чувствую, как сжимается сердце, как закипает кровь, как рвутся из меня какие-то первобытные инстинкты. Уже нет ме-ня, растворяюсь в ревущей толпе, скандирующей – кро-ви, кро-ви… Они бросаются в атаку, друг на друга, страшные, верти-кальные, непонятно как не падающие со своих подпорок. До поры до времени. Убивают друг друга. Взглядами, взглядами, на расстоянии, мне кажется, убивают самой ненавистью. …довожу до Вашего сведения, что сегодняшнее наше наступление закончилось победой. Китайское подразделение полностью разгромлено. Пленники перенаправлены в… …в который раз во время спецоперации наши солдаты ста-ли свидетелями странного феномена: вокруг поля боя мы наблюдали странного вида сооружения, на которых сидели лиловые существа со множеством отростков. Попытки при-близиться к существам не увенчались успехом: между нами как будто находилась непреодолимая прозрачная стена… 2013 г. Соловьиный сад Иногда соловьи приходили в рощу, послушать человека. Конечно, только иногда, когда настроение было соответствен-ное, лирическое. Приходили по одному, приходили парочка-ми, целовались в роще. Слушали человека. Человека услышать – большая редкость, человек, он же то-же не всегда поёт. Делает что-то в своей клетке, своё, челове-ческое, или бегает в колесе, или листает страницы, или сидит перед экраном. Соловьи ему специально всё сделали в клетке, как у людей: и экран, и сшитые страницы, и местные умельцы даже слепили гипсовую женщину, как настоящую. Кресло плетёное сплели, диван. Чтобы всё, как у людей. Да кто знает, как должно быть у людей… А иногда человек поёт. Особенно по весне. Или если сам вырезает что-нибудь из дерева, это у него ловко получается. И поёт, это тоже хорошо у него получается… – Да-а… а п-пожела-ай ты им ни пуха, ни пера-а… Или: – Пусть ме-сяц-про-во-ци-ру-ет нас на об-ма-ан… А уж по весне, если выпьет сок забродивших ягод, и подав-но поёт-заливается. Любо-дорого послушать: – Аа-а бе-лый ле-е-ебедь на пру-ду-у… Собирались соловьи послушать человека. В шутку спраши-вали у него, сколько им жить. Считали слова в песне, сколько слов, столько проживут. Десять, двадцать, тридцать лет. Кормили человека из рук – орехами и ягодами. Судили да рядили, как живут люди. Одни говорили, что люди всю жизнь по океану на кораблях плавают, этот же на корабле приплыл, корабль его утонул, он один остался. Другие говорили, да не-ет, люди тоже на каких-то островах живут. Да на каких остро-вах, вы прямо видели, что ли, да? Спорили. Ссорились. Мирились. Приходили послушать че-ловека. Чудной всё-таки. Других людей рядом нет, а он – поёт. Для кого? Приходили посмотреть на человека. Приносили ему свежей рыбки, приносили мёртвых птиц. Нет, не соловьёв, боже упаси – диких птиц, у которых не руки, а крылья, диких птиц, которые на две лапы не встали, и палку в крылья не взяли. Недавно было доказано, что у соловьёв диких и у соловьёв разумных общий предок. Учёный один доказал. Ну, вы, навер-ное, его фотографию в газете видели. Нет, премию ему не дали. Хотели дать, но не дали. Пере-думали. Потому что он после этого своего открытия ещё что учудил? Стал хаживать к человеку. Нет, не чтобы послушать, как человек поёт. Нет. Этот учёный стал доказывать, что у че-ловека есть зачатки разума. Вот так. Ни больше, ни меньше. А за такую чушь премию не дают. Где это видано, чтобы человек думал… Ну да ладно, бог с ним, с учёным. Ещё что-нибудь откроет, глядишь, и правда дадут ему премию. По вечерам собирались в роще, целовались украдкой. Слу-шали человека. Считали по словам в песне, сколько нам жить… 2013 г. Утром в первый день творения Утром – в первый день творения – я выходил, смотрел по звёздам, какой будет день. Какой будет мир. Если звёзды разбегались от Большого Взрыва ровно и глад-ко, значит, мир обещал быть хорошим, светлым. Обещал быть миром, в котором любят ближнего своего и непременно воз-вращаются домой из дальних странствий. Тогда я выходил в мир гулять, катался на звёздах, скользил среди туманностей, а то нет-нет да и рождался на какой-нибудь земле, чтобы поцеловать женщину и вернуться домой из дальнего пути. Если звёзды разбегались неровно, нервно, путались, стал-кивались – мир обещал быть недобрым, зловещим. Обещал быть миром, где жгут города, и где солдаты не возвращаются с войны. Тогда я отсиживался дома, пил горячий шоколад, смотрел в окно, по которому скользили всполохи огня и капли крови. Сегодня даже не вышел посмотреть. И так всё ясно. А как я хотел, сезон дождей тянется уже вторую вечность. Ладно, не всё же ясной погоде быть, можно и ненастью по-быть немножко… 2013 г. Никому не нужно – Да никому это не нужно, – говорит кто-то. Оборачиваюсь. Кто-то поспешно улепётывает в толпу. Я его не преследую. Я и сам знаю, что это никому не нужно. То, что я делаю. То, что я рисую. Это ещё не так страшно, когда кто-то говорит: никому не нужно. Страшнее бывает другое, когда кто-нибудь спрашива-ет: – Зачем? А я не знаю, зачем. Просто не знаю, и всё тут. Зачем рисую. Зачем каждый день выволакиваю на улицу этот проклятый мольберт, как проклятый, размазываю краски по холсту. – Картины недорого, пейзажики, портреты на заказ, аб-стракция на любой вкус, любой каприз за ваши деньги… – го-ворю нараспев. Прохожие не слышат. Не замечают. Изредка приостанавли-ваются, призамедляют шаг. Снова бегут куда-то по своим де-лам, по магазинам, по офисам, по метро, по лифтам, по фабри-кам и залам заседания. Они не смотрят на мои картины. Они никогда не будут смотреть на мои картины. У них нет глаз. Ни у кого. Идут. Спешат. Подставляют солнцу безглазые лица. Трещат по мобильникам, да-да-да, иду-иду-иду, буду-буду-буду… А иногда, вот так, кто-нибудь зашипит за спиной: – Да никому это не нужно… Вздрагиваю. Но это ещё ничего, не страшно. Хуже другое, хуже когда подойдут и спросят: – Зачем? Вот и думай-гадай, что ответить… Я и сам не знаю, зачем пишу картины. Просто. Не могу не писать. Иногда – редко-редко – кто-то что-то покупает. Так. Про-сто. Вешает в доме на стене. Так. Просто. Всё равно ничего не видит, что на картине. А может, покупает, чтобы сделать мне приятно. И в соседнем районе бросает картину в мусорный бак. Иногда сам себя спрашиваю: зачем. И не нахожу ответа. Потому что я их тоже не вижу. Картины. Потому что у меня тоже нет глаз. Иногда провожу пальцами по холсту, ощупываю, пытаюсь понять, что изображено на картине, не понимаю. Жду, что однажды придёт кто-то, кто увидит. Скажет мне, что там, на холстах. А вы видите? А? 2013 г. Вам скомпенсируют – Вечер добрый. Оторопело смотрю на него. С ума я сошёл, что ли, дверь на тридцать три раза закрывал, и на тебе… Вертится на языке: как вы сюда попали, вместо этого вы-жимаю из себя: – З-здрассте. Проклятая вежливость. Грабитель в дом ввалился, а я – здрассте. Ещё бы чашечку кофе предложил. Грёбаное воспи-тание, ах, Мишенька, ах, поздоровайся, ах, какой невоспитан-ный мальчик… – Нет, я не грабитель. – Мысли читаете? – Вроде того. Разрешите сесть? – Р-разрешаю. Садится. Почему-то не в кресло, а на пол. Незваный гость с синим лицом и горящими глазами. Сразу начинает вертеться на языке: у неё глаза – два бриллианта, три карата… – У меня для вас… плохие новости… Ёкает сердце, с Иркой что-то… или Данька что натворил… – …вам придётся съехать. – Как съехать? – Из дома. – К-как… совсем? – Да. Совсем. – Но… – Здесь будут строить базу. – К-какую? – Военную. – Кто? – Мы. Даже не спрашиваю, кто мы. Вообще: не всё ли равно, кто мы. Он смотрит на меня, холодно, пристально, от него пахнет чем-то синтетическим, неживым, как в кабинете у стоматоло-га, только хуже. Чувствую, что ему нет дела до меня. И до нас до всех. – Но… вы понимаете… мне же жить негде… – Вам скомпенсируют, – жестом фокусника он вынимает из кармана банкноты, – сколько нужно? – Э-э… да мне дом нужен, понимаете? Крыша над голо-вой… дом… – Вам будет дом. Какой вы хотите дом? Что-то взрывается внутри. – Мне это… особняк. Двухэтажный. Чтобы на десять ком-нат. Он бросает мне толстенный каталог. – Выбирайте. Выбираю. Ирка давеча каталоги листала, визжала, Мишаня, а я такой домик хочу… – В-вот. – Хорошо, – он встаёт, выпрямляется как-то не по-человечески, – уходите. – Это… мне вещи собрать… – Вам скомпенсируют. – Паспорт! – почти кричу, вытаскиваю из закромов кни-жечку с двуглавым орлом. Хочу заодно захватить деньги, тут же раздумываю, совру этому синему, что у меня там тыщ две-сти в ящике стола лежало, и скомпенсирует, как миленький… Выхожу из квартиры, проваливаюсь в никуда, прихожу в себя на лужайке перед особнячком. Трогаю траву, как в дет-стве, когда всё было новым и незнакомым, пытаюсь убедиться, что трава настоящая, и дом настоящий, твёрдые стены… – Это мы где? – оторопело спрашиваю синего. – Сахара. Оглядываюсь. Меньше всего похоже на Сахару, зелёные холмы и полноводная река. Кажется, они и здесь постарались. Они… Он помогает мне встать, усаживает в плетёное кресло. Бро-сает на плетёный столик визу мастеркард. Интересно, сколько там может быть. И что за манера писать пин-код прямо на ви-зе, на мастеркарде. Оглядываю холмы, бесконечные ряды особняков… Про базу так ничего и не знаю, на базы даже репортёров не пускают. По всей территории России, плюс кусок восточной Европы, на половине Канады, и ещё одна база в Антарктиде плюс половина Австралии. А нам за железную ограду вход запрещён. Смотрим по новому три-дэ телевизору, как люди отчаянно защищают землю от пришельцев в каком-то блокбастере. Данька визжит, вау, круто, так их, так. Хочется молотить кулаками в стену. 2013 г. Вывихнул… – Следующий. Поднимаю голову, смотрю на вошедшего. Человек как че-ловек, каких множество, вот скажите мне, как он выглядел, вот не отвечу. Прикидываю, с чем он сюда пришёл, с воспале-нием левой пятки или выпадением правого уха. Шучу. Хотя в моей работе вообще не до шуток, а шутить приходится, вот так сидишь у постели умирающего, за руку держишь, у-у, та-кой парень славный, и помирать собрался, да ты ещё на моих похоронах напьёшься… Ладно, не о том речь. – Слушаю вас. Делаю умный вид, торопливо пишу в амбарной книге, пусть думает, я тут весь в делах по уши… – … вывихнул. Что за парень, шепчет еле-еле, не разобрать… – Сустав? – Нет… … Опять что-то там бормочет. Мне слышится: уши вывихнул. Ну, ясное дело, что не уши, а что же? Даже не пытаюсь угадать. Сдаюсь. – Что вывихнули? – Душу. Присвистываю. Нехило. – Дайте посмотрю. – Да… неудобно как-то… – Неудобно трусы через голову надевать. Раздевайтесь. Смотрю. Анализирую. И правда, вывихнул, крепенько вы-вихнул, как это он вообще ухитрился… как специально, ей-богу. – Это вы где же так? – В офисе. Снова присвистываю. Это дохлый номер, если в офисе. – Это дохлый номер, если в офисе, – повторяю вслух, – сколько лет там, в офисе? – Да… – неопределённо машет рукой, мол, сколько себя помню. – Это дело дрянь… совсем уже дрянь… Парень выкладывает пачку банкнот. Мотаю головой. – Хоть миллион предложите. Не берусь вправить. Если бы вы где-нибудь на войне душу сломали, ещё куда ни шло. А в офисе… Думаю, что он будет угрожать. Требовать. Настаивать. Ещё много чего. Нет, ничего. Понимающе кивает. Берёт пальто. – Ну, мил человек, в конце концов, и без души живут. И ничего, неплохо. Да душа сейчас вообще редкость большая, что вы за неё так хватаетесь… – Ага… с-спасибо… – Да не за что… не во что… Чего скисли-то? – Да нет… нормально всё… Смущённо улыбается. – Д-до свидания. – И вам того же. Не болейте… эй, дверь там, это окно! Распахивает, шагает с подоконника. Долго не могу посмотреть вниз. 2013 г. Зайчики Пускаю зайчики. Как в детстве. Бывает, берёшь зеркальце, ловишь солныш-ко, ещё думаешь про себя, вот какой молодец, солнышко пой-мал. И пустишь это солнышко в чьё-нибудь окошко. К дядьке, который министр, он только отмахнётся, к Ленке, чтобы во двор вышла, к бабке Никитишне, вот где мымра, а чего она на всех орёт, да пошли вон с газона, да я щас милицию вызову… Вот ей точно зайчика надо пустить, да даже не ей, а коту её, Барсику, чтобы хоп – за зайчиком прыгнул, на стену, и хоп – обои и сорвал хороший кусок… Так ей и надо. Жалко, теперь Барсику попадёт… Это было давно. Я уже толком и не помню, как это было. Смотрю на детей, которые пускают зайчики, как на каких-то выходцев с других планет. В жизни не думал, что придётся зайчики пускать. А вот пришлось. И – куда бы вы думали – на те самые другие планеты. Беру зеркальце, пускаю зайчиков. Зеркальце, конечно, громко сказано – огромное зеркалище, больше моего роста, больше пятиэтажного дома, больше острова Хоккайдо. И вот этим-то зеркальцем я ловлю солнышко. Вот я какой, само солнышко поймал. И пускаю зайчиков. Поворачиваю рычаги, переключаю тумблеры, чашку кофе проглотить, и то некогда, да оно и к лучшему, потому что сходить отлить тоже некогда. Направляю солнечные блики в сторону Плутона. Я же как придумал: пускаю зайчики в сторону Плутона. Летит солнечный зайчик через Вселенную – дальше, дальше, падает на Плутон, на огромные фабрики и мегаполисы. Вспы-хивают фабрики огнём. Это я тоже в детстве делал, вы только не говорите никому, ага? Это когда Никитишна, дура такая, Ленку за уши надрала, что мы по палисаднику бегали, я этой бабке проклятой зайчика пустил, ковёр подпалил. Ах, ах, по-жар, ах, ох, горе-то какое… Ну, это между нами. А вот теперь на Плутон зайчики пускаю. Так-то, конечно, не вижу, куда они доходят, только чует моё сердце, горят сей-час мегаполисы на Плутоне синим пламенем. Нет, вы только не подумайте, я против Плутона ничего не имею. Они, конечно, те ещё сволочи, но не до такой степени, чтобы мегаполисы им жечь. А вот Юпитер, это да. Если бы не Юпитер, Земля бы жила. Не так, как сейчас, полтора человека на всей планете, пустые города, мёртвые земли… а по-настоящему. Как раньше. Я и не знаю, как это было – раньше. Собираю фотографии, статьи, фильмы, обрыв-ки чужой памяти. Лондон. Париж. Нью-Мехико. Сидней. Сей-час показать кому эти фотки, все в один голос спросят: это что, Юпитер? Или – это что, на Плутоне города такие? Про Землю уже и не вспомнит никто. Земля уже сама про себя не вспомнит. А что прикажете делать, не виноваты мы, что на Юпитере вода, а на Земле воды нет. Пока вода была, с Земли воду по-ставляли, цены на неё взвинчивали, а как не взвинчивать, са-мим-то тоже жить надо… Я ещё эти времена застал: демон-страции перед парламентом, нам не хватает воды, наши дети хотят пить… Сейчас уже никто не хочет пить. Хотеть пить некому. Сей-час бы, глядишь, и дальше воду продавали, худо-бедно про-жили бы ещё лет двести. Если бы не Юпитер. А на Земле вода втридорога. А на Юпитере вода втридёше-ва. Вот и думайте, у кого покупать будут… Что тут думать… Жму рычаги, тумблеры. Пускаю зайчики. Как в детстве. Некогда пойти чашку кофе проглотить. Оно и к лучшему, воду надо экономить. Ловлю солнышко. Пускаю зайчики – на Плутон, на Плутон. Горят города, с грохотом взрываются фабрики, радио верещит про чрезвычайное положение, люди бегут из мегаполиса, а куда бежать, весь Плутон – один нескончаемый мегаполис. Нет, вы не подумайте. Я против Плутона ничего не имею. Я против Юпитера. И пускаю зайчики на Плутон. Непонятно? Вот Минобороны тоже было непонятно. Так что я это зер-кальце (зеркалище) строил за свой счёт. Сам. Своими руками. Его же из чего попало не сложишь, тут самые лучшие матери-алы нужны… Пускаю зайчики. На Плутон. Что-то вспыхивает на Плутоне, яркий свет летит через все-ленную… Замирает душа. Ёкает сердце. Жду. Живо представляю себе, как Минобороны – не здешние, не местные, а тамошние, плутонные – объявляют: юпитерианская армия, вероломно нарушив договор о перемирии… Им же и в голову не придёт, что это Земля… Летит через вселенную яркий свет… Ну же… Болят глаза, кажется, из телескопа выдвигаются острые шипы, вонзаются в зрачки. Юпитер вспыхивает огнём. Разлетается на кусочки. Йес-сс-с… – Да… да… С удовольствием. Естественно. Без проблем. Я тоже так думаю. Несомненно. Да, я считаю это приемлемой ценой… Слушаю. Киваю. Кто бы мог подумать, что переговоры окажутся такими простыми. Правильно, голод не тётка, а жажда и подавно, вот что значит, по всей галактике без водич-ки остались… Смотрю на мёртвые равнины за окнами, на опустошённый город. Скоро он оживёт. Совсем скоро. Нужно только подо-ждать. Денежки к нам сами потекут. Как вода. Мельком смотрю на градусник, вот чёрт, вроде бы октябрь уже, а плюс тридцать… – …качество значительно ниже, чем на Юпитере… Прыщавый химик вызывающе смотрит на меня. Пожимаю плечами. А вы что хотели. Кому надо на Юпитер, пожалуйста, покупайте на Юпитере, только ничего, что Юпитера уже и в помине нет? – …поэтому с ценой в пятьдесят у-е мы не согласны, хотя бы сорок… – Сорок пять, – говорю я. – Ну, вы понимаете, примеси солей… Фыркаю. Ой, примеси им не нравятся. Можно подумать, опреснители воды сейчас такая редкость. – Сорок пять. Большие люди с большими деньгами смотрят на меня с ненавистью. Смотрите, смотрите, всё равно вам некуда де-ваться. Солнце жарит вовсю, прыщавый химик вытирает с лица сальный пот. Плюс пятьдесят. Это что-то новенькое. И солнце кажется в полнеба. Вот тебе и ноябрь. Большие люди с большими деньгами торопливо перегова-риваются на своих неземных языках. Переключаю кондицио-нер на двойку, плевать, что экономить надо, сил моих больше нет… – Мы согласны. Но первую партию воды мы бы хотели по-лучить немедленно. – Предоплата… пятьдесят процентов. – Несомненно. Заворожённо смотрю, как насосы вытягивают из остатков Тихого океана остатки воды. Пляшут на насосах солнечные зайчики… Пляшут зайчики… падают на песок, на высохшую траву, трава вспыхивает огнём… Вежливо предлагаю большим гостям поужинать. Они так же вежливо отказываются. Прекрасно понимаю, сейчас самому хочется только пить, пить, пить, залезть по уши в воду, са-мому стать водой… В темноте ночи смотрю, как важные гости с рёвом и грохо-том улетают с Земли. Столбик термометра упорно не хочет опускаться ниже сорока, спускаюсь по раскалённому песку к остаткам океана. Вода мутная, тёплая до тошноты, но всё-таки вода… Где-то хрипит радио, сообщает, что где-то горит земля… Пляшут солнечные зайчики на выжженной земле. Большие, злые, горячие, больно жалят языками пламени. И самый большой раскалённый зайчик пляшет не на земле, а на небе. В полнеба. Не верится, что это солнце… Что у нас со связью… да не только со связью, тут со всем чёрт знает что творится. Отчаянно пытаюсь дозвониться до больших людей с большими деньгами. – День добрый. – А-а, Михаил, вы ещё с нами… Мне кажется, они удивлены. Даже очень. Что я ещё с ними. Хочу спросить, что они имели в виду. Не спрашиваю. Де-лаю вид, что ничего не сказали. – Э-э… я по поводу очередных поставок… – Очередных поставок не будет. Мне кажется, я ослышался. Что значит, не будет, да как они посмели не покупать у меня воду, когда мне деньги нужны, как раз сейчас, когда жара за восемьдесят зашкаливает, солнце сходит с ума… Пляшут солнечные зайчики… – А… по… почему? Ожидаю услышать, что они нашли, на какой-нибудь плане-те Нибиру или комете Галлея жидкий лёд или твёрдый газ, из которого можно гнать воду… – А потому что скоро от вашей Земли останется пепелище, вот почему. Я и сам согласен, что пепелище. Только опять же не пони-маю… – …почему? – А вы на орбиту свою посмотрите хорошенько! Связь пропадает, завязывается узлом на самой себе. Смотрю на орбиту. Через приборы, через экраны – смотрю на орбиту. Припоминаю, что когда-то земля двигалась по кругу. По эллипсу. По… не знаю там, по чему. Но уж, по крайней мере, не по спирали. Не по спирали, которая стремительно уходит к Солнцу. Бешено пляшут солнечные зайчики, отплясывают дикую сальсу. Начинаю понимать. Юпитер. Да, Юпитер. Огромный газовый гигант, в облаках которого болтались пузыри-города. Юпитер. Огромный газовый гигант, который притягивал Землю, не давал ей упасть на… Юпитер. Второй месяц все только и говорят о нападении Юпитера на базы Плутона. Вот, сволочи, не посмотрели на договор о перемирии, пустили солнечный зайчик. Ничего, с Плутона им вдарили, от Юпитера рожки да ножки остались… Солнечный зайчик… Пляшут солнечные зайчики, горит земля. Солнечный зайчик… …пускаю зайчики… …в окно… …хулиганы такие, щ-щас, милицию вызову… …идиотка… …солнечные зайчики… Ле-е-е-нка-а-аа, выходи-и-ии… …зайчики… …зайчики… 2013 г. В супе Когда я вернулся домой, меня дома не было. И я сел ждать себя у двери. Потому что я забыл ключи, и без себя в дом бы не попал. Я вернулся очень поздно, в половине одиннадцатого вече-ра. Я даже пожурил себя. В ответ на это я только пожал пле-чами, мол, сам себе хозяин, когда хочу, тогда и возвращаюсь. Потом мы сели ужинать. У меня на ужин были сухарики с пивом перед телеком. А у меня на ужин был стакан кефира и хлеб с маслом. – Где работаешь? – спросил я себя. – В ЦУПе, – сказал я. – Это что за суп такой? – Не суп, а ЦУП. Центр управления полётами. – Круто, – сказал я. – А ты где? – спросил я себя. – А-а, телефоны продаю. – Тоже ничего. В полночь очертания квартиры смазались, наши миры ста-ли расходиться, чтобы встретиться в следующий раз через пять лет. Вспомнил, что не спросил, какая у них валюта. 2013 г. А случай бывает вонючий Когда это всё началось, я крестился. На всякий случай. И, как оказалось, не прогадал. В чулане, в дальнем углу, у меня хранился партбилет. На всякий случай. А то мало ли что. В нижнем ящике комода у меня хранилась нарукавная по-вязка со свастикой. А то вдруг вернутся в наш городок… Ещё дальше в том же чулане я припрятал выданные мне ко-гда-то царские грамоты. А то всё может быть. Там же у меня лежал французский флаг и солдатская форма наполеоновских войн. На всякий случай. На антресолях я хранил накладную бороду. На тот случай, если отменят указ царя Петра. Там же я хранил польское платье, на тот случай, если вер-нётся Лжедмитрий со своими поляками. А то всякое бывает. Кто сказал, власть меняется… сегодня поменялась, а завтра… Всё предусмотрел. Всё, да не всё. Поплатился за то, что не догадался убрать из гостиной ске-лет динозавра. Долго потом с пеной у рта доказывал, что ске-лет гипсовый. Долго не верили, просто не понимали, что такое – гипсовый. 2013 г. Тени чёрные Ползём по земле вслед за человеком, ползём по песку, по холмам, по склонам, по камням, по шоссе. Ползём, сколько себя помним. Куда идёт человек, туда же и мы за ним, и так испокон веку. Мы тени. Сейчас нас двое. Две тени, тянемся за человеком, спешим за ним, не отстаём, замираем, когда он замирает, торопимся, когда он ускоряет шаг. Длинная тень и короткая тень. Тень от голубой звезды и тень от красной звезды. Мы тени. У короткой тени ум короток, ничего-то короткая тень не знает, вся-то она погрязла в мелких делах. У долгой тени и ум долог, всё знает, всё думает, смотрит в небо, где пылают два солнца, красное и синее. Идёт человек. И мы, тени, за ним спешим. Короткая тень всё длиннее, длиннее становится, а длинная всё укорачивается. Вот встре-тились тени, поговорили по душам – как равный с равным – и дальше пошли, одна всё короче, другая всё длиннее. А там и третья тень проклюнулась. Ну, как третье солнце над горизонтом встало, так третья тень и проклюнулась. Дли-и-нная-дли-и-инная тень, блее-её-клая-бле-ё-ёклая. Думает себе что-то тень, много-много чего думает, много мыслей у долгой тени. Только незаметные они, невидимые, как она са-ма. А третье солнце, жёлтое солнце, всё выше, выше поднима-ется. И тень всё короче, короче, всё ярче, ярче. Всё короче мысли у тени. Всё громче думает тень, а что думать-то, мыс-лишек-то не осталось… То-то и обидно, что длиннее всего тень бывает перед смер-тью. Когда солнце за холмы закатывается. А там уже что длинным быть, всё уже, смерть приходит. Другие две тени с умершей тенью прощаются, да ненадол-го, знают, вернётся. Когда-нибудь. Иногда две тени остаются. Иногда одна. Иногда ни одной. Это когда все три звезды за холмы закатятся. Тогда тени исчезнут. А когда единственная луна за холмы зайдёт, тогда исчезнет и человек. 2013 г. Только если верить Мы спешили с севера на юг и с юга на север, с востока на запад и с запада на восток. Били копыта в снег, снежинки падали на взмыленные кру-пы, мы подгоняли друг друга окриками, боялись отстать. Иногда вождь отдавал приказ – и мы сворачивали в другую сторону, били копытами в снег, и снежинки падали на взмы-ленные тела. Мы искали города. Смотрели в бинокли, в подзорные трубы, дожидались, пока стихнет метель, выискивали далеко-далеко на горизонте хотя бы шпиль, хоть одинокий огонёк, возвещающий, что где-то там, там – город. Но города не было. По вечерам у костров рассказывали друг другу про города. Как там стоят каменные дома, и в них горит яркий свет, как в городах никогда не бывает зимы, и вместо снега земля укрыта мягкой травой. Еда там растёт прямо в супермаркетах, её не надо добывать из-под снега. А на больших экранах на площа-дях можно увидеть дивные миры. Одно плохо: города всё время бегают с места на место. И их очень трудно поймать. Вот мы и ловили города. всю жизнь. Искали города, броди-ли с запада на восток, с востока на запад, с юга на север, с се-вера на юг. Над могилами умерших ставили флюгер – как символ города. до хрипоты судили и рядили, как же найти го-род. Так проходили века и века. А потом я сделал гениальное открытие. Главное, я не хотел делать открытие, получилось само собой. Я поделился с остальными. Остальные выслушали меня оторопело, сначала не поверили. Но я доказал им, что был прав. Я сказал им, что города не могут ходить и бегать. Просто потому, что… у них нет ног. Мне сначала не поверили, посмеялись. Молодой ещё, вот и придумывает всякое. Но потом глянули-таки карты древних городов, которые носили с собой, как святыню, убедились: у городов и правда нет ног. И крыльев. Я чувствовал себя величайшим из гениев, когда говорил своим соплеменникам: а поскольку у городов нет ни ног, ни крыльев, они не могут никуда убегать от нас. А это значит, что никаких городов не существует. И неза-чем нам гоняться через пустоши. Меня выслушали. Удивились. И приговорили к смерти. Казнь назначили на рассвете, приковали меня к столбу, чтобы не сбежал. Скребут копыта снег. Падают снежинки на взмыленные крупы. Шепчутся странники: о городах, о городах, а о чём ещё, как не о городах… Ночью ко мне пришёл вождь. И сказал мне, что я идиот. Я и сам понимал, что я идиот. А вождь объяснил. И я с ним согласился. Потом вождь отвязал меня и выпустил, скачи, парень, ска-жу, что ты сбежал… может, найдёшь себе другое племя. Или сам как-нибудь перекантуешься. Я ускакал от них, полная луна ловила на серебристом снегу мою тень, тень кентавра. Может, прибьюсь к другому племени. Может, сам проживу. Может… найду город. Можно найти город. Только если верить, что города бегают с места на место. 2013 г. Проболтался Мне приснился город. Большой город. Красивый город. Город, уходящий под облака. Город, сам запутавшийся в своих магистралях. Город, в котором ночью от огней было светло, как днём. Город, манящий своими витринами и вывесками. Город, дымящий фабриками. Но в городе не было людей. Ни одного. Напрасно я огляды-вал пустые улицы, заходил в магазины и кинотеатры, искал себе подобных. Людей не было. Совсем. Непохоже было, что-бы они спали в домах, или в спешке покинули город, потому что случилась беда. Создавалось впечатление, что людей не было. Совсем. Никогда. – Где люди? – спросил я. – Здесь нет людей, – ответили мне. – А… почему? – Ну… город не захотел, чтобы были люди. И их не было. – Но… как? – Ну вот скажи, у тебя есть дети? – спросили меня. – Нет. – А почему? – Ну… я этого не хочу. – Ну вот. А город не хочет, чтобы у него были люди. Я даже испугался. Ведь если город ненавидит людей, зна-чит, он может сделать со мной что-нибудь… Например, сбить машиной. Или… бр-р, лучше и не думать, что может город сделать с человеком. – Не бойся, – успокоили меня, – город, конечно, не хочет своих людей, но против людей ничего не имеет. Ему даже ин-тересно, когда изредка забредают люди. Нет, есть, конечно, и другие города, которые людей на дух не переносят, им только попадись, будут лежать твои белые косточки на улице. Этот не такой, можешь не волноваться, он тебя встретит, как дорогого гостя. Я всё равно ничего не понимал: – А… кто же его построил? – Сам себя построил, что непонятно-то. Это называется, го-род, который сделал себя сам. – Ой, сам, как бы не так, – возразили другие, – если бы не протекция мегаполиса, чёрта с два бы он себя сделал… Я задумался, как всё устроено в этой реальности, где живут безлюдные пустые города… – Ну, безлюдные, не значит, пустые, – возразили мне, – этот-то пустой и безлюдный. А есть города, которые вместо людей заводят кошек. Собак. Птичек. Некоторые даже элек-тронных питомцев заводят… киборгов… планшетники… А потом я проснулся, так и не узнал, где живут люди, кото-рых не захотели города. И живут ли вообще. Жуткий сон. Сон, который невозможно забыть. Представ-ляю себе, как наши города, внезапно спохватившись, прого-няют нас. Эскалаторы выталкивают людей из метро, закрыва-ются двери поездов, машины бьют прохожих, фабрики выпус-кают ядовитый дым. Чепуха, конечно. То здесь, а то там. Мало ли какие парал-лельные миры бывают. Мне вот снился один мир, где всем заправляют разумные пауки. Венец творения. И всё было хо-рошо, встретили меня по-доброму, накормили обедом, подали к столу отличное жаркое. Всё было хорошо. Пока не пригла-сили меня на охоту. И мы пошли охотиться на мохнатое нечто, до чёрта напоминающее людей… Так что всякие миры бывают, конечно, нам-то чего их бо-яться. У них так, у нас эдак. Только я всё равно боюсь. И вы бойтесь. Потому что… я проболтался, рассказал этот сон Москве. 2013 г. Золотые правила ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО № 13 Никогда не говорите себе: это невозможно. Вы всё ещё верите, что в жизни бывают вещи, добиться ко-торых невозможно? Вы считаете, что есть несбыточные меч-ты? Ну-ну. А знаете ли вы, что сто лет назад люди не умели летать? Не знаете? Ну конечно, где вам, погрязли в своём унынии, неко-гда подключиться к Мировому разуму. И, тем не менее, это так. Сто лет назад люди использовали для полётов различные аппараты, приспособления, вы можете посмотреть их в виртуальном музее. Но сами люди летать НЕ УМЕЛИ Способность к полётам появилась только в 2070 году. Если бы человеку, скажем, двухтысячного года, сказали, что его потомки будут летать, он бы только покрутил пальцем у виска. А вы говорите – невозможно. ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО № 14 Никогда не говорите себе, что вы родились в ужасное время… … |
0 комментариев