Описание
Что было бы, если бы придумали таблетки от пуль? Выпил — и пули облетают тебя стороной. Мины отползают в сторону, спасаясь от противоминной микстуры, танки пугаются противотанкового дезодоранта… Будет ли возможна война в подобных условиях? Или изощрённая фантазия человека придумает какое-нибудь новое оружие? Или, наоборот, вспомнит что-нибудь старое?
Помочь людям — что может быть благороднее? Особенно если ты инопланетный пришелец и почти всемогущ — по земным меркам. Ты можешь сделать все, что угодно… но людям нужна всего лишь замазка.
Отправляясь на охоту, нужно быть готовым ко всему. Даже к тому, что подстреленная дичь окажется совсем уж необычной…
Посмотрите вокруг. Всегда ли вы обращаете внимание на те вещи, которые вас окружают? Вы привязываетесь к ним? А они к вам?
Когда очень хочется оставить о себе память — все средства хороши. Даже если для этого придется изменить орбиты нескольких планет. Но можно решить задачу и другим способом, более простым.
Падающий пушистый снег очищает всё — воздух, слова, мысли.
Как возникла Вселенная? Учёные придумали гипотезу Большого взрыва. Но поиски продолжаются. Куда они могут привести?
Я не стану описывать все рассказы — их очень много. Но они очень короткие — в основном. И хотя бы поэтому соскучиться вы просто не успеете. Но вспомните, что Чехов говорил о краткости…
Приобрести книгу: https://www.litres.ru/sergey-trischenko/tabletki-ot-pul/
Характеристики
| Отрывок |
ТАБЛЕТКИ ОТ ПУЛЬ Содержание ТАБЛЕТКИ ОТ ПУЛЬ ЗАМАЗКА СЛУЧАЙ НА ОХОТЕ ТО, ЧТО ТЕБЯ ОКРУЖАЕТ МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ ВРЕМЯ ТАЯНИЯ СНЕГОВ ВСЕГО ТРИ СЛОВА ИДЕНТИФИКАЦИЯ ЛИЧНОСТИ OHNE MECHANISMUS ИСПЕПЕЛЯЮЩИЙ РАЗУМ КАПКАНОЛОВКА А ВЫ УЖЕ ОКРЫСИЛИСЬ? НЕПРЕРЫВНЫЙ ПРОЦЕСС ЯМЫ ВАРПИС ПОД ЛАСКОВЫМ И НЕЖНЫМ СОЛНЫШКОМ ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ УСЛОВНЫЙ РЕФЛЕКС ЧТО ВЫБРОСИТ МОРЕ КОТ-ХИРУРГ ЛОШАДЬ MICROSOFT ОГОРОДНЫЕ ПРИБАМБАСЫ ВОЗДУШНЫЕ ПОГРАНИЧНИКИ ТОТАЛЬНАЯ РЕГЛАМЕНТАЦИЯ УЗНИК БЛАЖЕННЫ НИЩИЕ ВСЁ СЪЕДЕННОЕ ДЕТСКИЕ ИГРУШКИ ПОСЛЕДНИЙ НИЩИЙ ПОЛУЧИШЬ ВДВОЙНЕ ТЕМПОРАЛЬНАЯ РОКИРОВКА РОМАШКА КОЛЮЧКА КОМЕТЫ ПОКА НЕ БЫЛО ВОРОТА ВТОРЖЕНИЯ КРЫСЁНЫШ ОКУРОК ПОЛНЕЙШЕЕ ИЗОБИЛИЕ АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ИСТОРИЯ, НАВЯЗШАЯ В ЗУБАХ ПРИТЧА О НЕДРЁМАННОМ ОКЕ ПРИТЧА О КАРАЮЩЕЙ ДЛАНИ ПРИТЧА О ЦЕЛИТЕЛЯХ ЧУДНЫЙ ДАР НЕОДОЛИМОЕ СТРЕМЛЕНИЕ ВОЛШЕБНЫЙ ЦВЕТОК УЖАСАЮЩАЯ ПАМЯТЬ ВСЕГО ОДНА СИГАРЕТА ПОКА ЗВУЧИТ МУЗЫКА Я ДАРЮ ТЕБЕ… HOMO AUTOMOBILIS НЕМНОЖКО ОТДОХНУТЬ КОЛЛАПСАР ПОГОВОРИ СО МНОЙ ГЕНИЙ ТАБЛЕТКИ ОТ ПУЛЬ Свам пробирался сквозь дремучие заросли каменных джунглей. Таблетки от пуль действовали безотказно: стайки свирепых созданий, пересвистываясь, пролетали мимо, совсем не замечая Свама. Но идти было ещё далеко, а на упаковке, помнится, прямо указывалось: «Срок действия — три часа». Ну да ничего, пачка наполовину полная. Хуже было с микстурой от осколков: её оставалось едва на донышке. А всё эти блуждающие снаряды! Надо было решиться сразу делать противоснарядную прививку. Понадеялся на новую патентованную микстуру, а она оказалась слишком короткоживущей. И это несмотря на то, что в рекламе говорилось о восьмичасовом действии! Куда восемь, хорошо если на пять хватило. А вот отпугивающая мазь на ботинках оказалась эффективной: бродячие минные поля разбегались в разные стороны, почуяв едкий запах. Разумеется, мины противопехотные, им легче передвигаться. Но и противотанковая тяжело заворочалась в двух шагах, когда Свам остановился свериться с картой. Мазь хоть и не страшила мину до паники, однако приятных минут тоже не доставляла. Мина, несомненно, отползла бы в сторону, задержись Свам подольше. Невзирая на элемент неизвлекаемости: хлипкий человечек — слишком маленькая цель, чтобы тратить столь ценное изделие. Но Свам сам поспешил убраться от мины: кто знает, когда она была установлена: а вдруг срок жизни истекает? Облегченно вздохнув, чтобы прочистить запаховые анализаторы, мина заёрзала на месте, устраиваясь поудобнее, и замерла, поджидая свою цель. Ту, единственную, ради которой и была создана. Затрещали кусты. Свам испуганно шарахнулся в сторону. Но из кустов высунулся всего-навсего танковый ствол. Дернулся пару раз из стороны в сторону, поморщился и исчез. Свам прислушался, как трещат под гусеницами ветки, и усмехнулся: танковый дезодорант оказался высокого качества! Сначала маскировал запах человека, а затем подсунул глупой машине такую гадость, что она ломанула от него, не разбирая дороги. «Как удалось совместить дезодорант с репеллентом — ума не приложу! — подумал Свам. — Конечно, танкоцид был бы получше, но очень уж дорогая штука!..» Засверкали лазерные импульсы. Скоро всё пространство вокруг Свама оказалось затканным острой жалящей паутиной. Кто бы другой замер в неподвижности, дожидаясь, пока ленивая охрана придет и освободит неудачника из режущей сети, впрочем, предварительно надев на него прочные наручники. Но Свам, как ни в чём не бывало, продолжил путь: антилазерный крем делал своё дело, рассеивая в окружающее пространство жгучие лучи. Но далеко пройти не удалось: воздух вокруг задрожал от низкого рёва. «Штурмовики!» — догадался Свам, но вместо того, чтобы юркнуть в ближайшую узкую щель, наоборот, распрямился в полный рост, с любопытством наблюдая за подлетающей авиацией. Хотя лёгкий холодок под ложечкой всё же таился. Но это под ложечкой! А спину ему жгли патентованные горчичники! Специально от штурмовиков всех видов и типов! Спасаясь от жара, исходящего от Свамовой спины, ведущий штурмовик заложил крутой вираж, но, не удержавшись на курсе, свалился в штопор, и, беспорядочно кувыркаясь, врезался в землю. Ведомым повезло больше: им удалось выполнить задумку мателота и свернуть раньше. И теперь они, уходя кто вправо, кто влево, представляли хорошую мишень для любых противовоздушных средств. Чем не преминули воспользоваться разноцветные шарики автоматического драже «земля-воздух», выпорхнувшие из шлема. «Уж лучше пусть спину припекают свои горчичники, чем чужие термитные ракеты!» — вспомнил Свам поговорку. — Внимание, ядерная атака! — шепнул на ухо микроосведомитель. — Тактические ракеты! — Спасибо! — усмехнулся Свам. — Мне от них сделали прививки ещё в детстве! А этот иммунитет не проходит! Микроосведомитель, смущённо мурлыкнув, умолк. Изощрённая фантазия сумасшедших изобретателей, вооружённых издевательскими чудесами нанотехнологии, изготовляла всё новое и новое оружие. Достижения микроминиатюриазации довели до того, что современное оружие опустилось за пределы микромира, превратившись в разновидность микробов, бактерий и вирусов. А против них человечество издревле использовало всевозможные сыворотки и лекарства. И только одно не поддавалось лечению… Свам продолжал трудный путь. Обходя ядерные фугасы, перепрыгивая через лужи всеразъедающей жидкости, уворачиваясь от примитивных самодвижущихся капканов, порхающих мечей и летающих кинжалов. Всё это не представляло для него особой опасности. И лишь одного он боялся: в лабиринтах каменных улиц и переулков, на предательски чистых плоскостях площадей, на ступенчатых переходах, кишмя кишащих безликой массой, легко можно было нарваться на Злое Слово. А от этой опасности лекарств пока не придумали… ЗАМАЗКА С потолка нудно капала вода… Старик глубоко вздохнул и передвинул таз чуть левее. Сейчас же капля упала на пол, тяжело ударив по доскам. «Чтоб тебя!..» — подумал старик и поискал глазами, что бы туда ещё подставить? Кряхтя, поднялся и подставил под падающую каплю глиняную с отбитым краем кружку. Капля глухо стукнула о дно. Старик угрюмо усмехнулся. С каждым дождём таких капель становилось всё больше. И скоро подставлять будет нечего. Дверь скрипнула — это вошла старуха. Грустно посмотрев на вёдра и таз, она прошла и села у стола, подперев голову рукой. — Ты бы слазил на чердак, посмотрел, что там? — попросила она старика. Тот медленно махнул рукой: — Железо прогнило совсем… Что уж тут поделаешь? Вот если бы была смола, пластилин, или другая какая замазка, тогда бы можно было что-то сделать. Но всё же встал и направился к двери — во двор, или на улицу, поискать чего-нибудь. Может, попадется кусок смолы… или воска… Когда-то он держал пчёл — старик замешкался в темноте в сенях, ему почудился запах воска, — старые рамки ещё висели на гвозде, пустые и потерявшие запах. Почему не стало пчел? Они погибли или он продал их? Память никуда не годилась. Но запах воска всё же чувствовался — слабый, волнующий. Шагнув к двери, старик наступил на что-то мягкое, упруго подавшееся в стороны. Чиркнув спичкой, он разглядел расплывшийся в темноте у двери толстый светлый блин. «Замазка? — подумал он. — Откуда она взялась? Кто-то принёс? Как раз сейчас, когда он подумал о ней… В их деревне столько замазки не мог иметь никто. Кто же это?» — Старуха! — громко позвал он, открывая дверь в комнату, — посмотри, замазка! Как много… — Извините, — произнесла замазка, приподнимаясь. — Я не замазка, а инопланетный пришелец. Я пролетел многие сотни световых лет, побывал на тысячах планет и всюду помогал разумным существам. Чем я могу помочь вам? Вы хотели меня видеть, вы звали меня… Старик не понял почти ничего из того, что произнесла замазка, хотя слова отчетливо звучали прямо в его голове. ЭТО хочет помочь им? Замазка… — Я могу исполнить любое ваше желание, — вновь отозвалась замазка. Старуха заглянула в открытую дверь, охнула, и скрылась в глубине комнаты. «Боится, — подумал старик. — Бояться замазки?» — Помочь… Надо замазать крышу, — медленно сказал он. — У нас протекает крыша, видишь? — он показал рукой на вёдра и тазы, на потёки на потолке. — Больше нам ничего не надо, только замазать крышу. Изнутри, с чердака. Понимаешь? — Понимаю, — отозвалась замазка. Вдвоём они взобрались на чердак. Сквозь дыры просачивалось серое небо, и иногда прорывался небольшой сыроватый ветерок. — Видишь, как много, — угрюмо произнес старик, ощупывая края дыр. — Хватит ли тебя на все? Давай, я покажу, как надо. От тебя можно отщипывать кусочки? — Да, это не нарушит моей индивидуальности, — отозвалась замазка. Старик работал, старательно замазывая многочисленные щели. Замазка тихо подавалась под пальцами, затекая во все неровности и покрывая старое железо ровным и гладким белым слоем. Старик радовался, радовался тому, что замазка такая мягкая и жирная, что её не приходится разминать пальцами, которые уже не такие сильные, как когда-то… Радовался, что замазка сама легко заходит во все дыры и щели, что вода уже больше никогда не сможет проникнуть в дом… Старик работал, радость переполняла его и он не понимал уже, его ли это радость, или же чья-то ещё: радость, чувство благодарности, исполненного долга, ощущения своей полезности, нужности людям… Радости от того, что ты помог именно тому, кому была необходима твоя помощь. Старик закончил работу и удовлетворённо кивнул: крыша нигде не светилась. Он ещё раз оглядел ровную белую поверхность, погладил рукой. Крыша казалась тёплой, хотя снаружи шёл холодный осенний дождь. Кряхтя, он спустился с лестницы, отдышался и вошёл в дом к старухе. — Убирай вёдра, — улыбаясь, сказал он, — я всё сделал. — Что это было? — испуганно спросила старуха, сдвигая в сторону вёдра и тазы. — Замазка, — устало произнес старик, опускаясь на кровать. — Очень хорошая замазка. СЛУЧАЙ НА ОХОТЕ (рассказ старого холостяка) …Все спрашивают меня, отчего я не женился? Случай один из головы не идёт. Может, имеет он отношение к моей неженитьбе, а может, и нет. И что это было — сам не знаю. Был я тогда на охоте — лет двадцать тому уж прошло — сманили друзья на уток. Да и сманивать-то особо не надо было, намекнули только: собираемся, мол… а я уж тут как тут, при полной охотничьей амуниции. Поехали недалёконько, вёрст… то бишь километров, пятьдесят от города всего. Но места утиные, надёжные. Уток здесь не по одной брали. На вечерней зорьке нам в тот день постоять не удалось — и приехали позднёнько, и хату для ночлега решили поначалу отыскать — на две ночи ведь прибыли, не на одну. Основательней останавливаться следовало. А утром, чуть светать, все уже на ногах. Собачка только у одного из нас была — спаниелька, кобелёк Удар — у Гриши Пустовойтова… Да и не об ней речь — просто вспомнил я её чего-то, к слову пришлось. Будь у меня собака — стрелял бы, не осторожничал: в воду упадет утка — собачка и принесет. А так выбирать приходилось, чтоб ближе к берегу дичь положить, а то и вовсе на берег. Ну, это уж когда есть время выбрать… Разбрелись мы по своим местам — кому какое выпало, как уговорились. Хоть и знают все, что по кустам стрелять не гоже, а всё же к чужому месту лучше не ходить — ну-ка не удержится кто, да и бахнет по утке, а за уткой — человек… Стою я и смотрю на окрестную природу. Бывали мы здесь, и не раз бывали, а вот привлекает она моё внимание. И ничего с этим поделать нельзя, а можно только смотреть и любоваться. И как туман над водой стоит, рыба плеснётся, или лягушка проскачет — всё как внове. Тишина. Слышу — бахнуло вдалеке. Ну, думаю, началось. Поднял и я ружьё поудобнее, жду. Глядь — летит что-то, и крыльями машет. Видно, спугнуло первым-то выстрелом. Подобрался я, подождал, пока над берегом полетит — это чтобы в воду-то не упало, кто за ней тогда полезет? — поднял ружьишко и бабахнул… Темновато ещё было, бил почти что наудачу, поэтому ударил сразу из двух стволов — чтобы наверняка. Точно вскрик какой раздался впереди, вроде «Ай!»… и гляжу — падает моя утка в кусты, шагах в тридцати от меня, а может, чуть и подале, в траву, в камыш. Перехватил я ружьё в руку и полез искать первую свою сегодня утку. Иду, камыш раздвигаю, ищу. А там местами — то низкая трава, кочки, а то опять камыш. Вроде и заметил я место точно, а всё не найду никак. Начал кругами ходить. «Вот ведь напасть, — думаю, — обманное место какое, уж под ногами хлюпает, а всё ничего не видать». Вдруг камыш передо мной расступился, проплешина травяная открылась и лежит на ней что-то белёсое… «Ну, — обрадовался я, думаю, — утка». Подошел поближе, смотрю и глазам своим не верю. В ногах слабость какая-то появилась, и волосы под шапкой шевелиться начали. Смотрю — лежит на траве мальчишечка… младенчик совсем. Кудрявенький. Тельце розовое-розовое, пухленькое. И вся левая сторона моей дробью разворочена. И что-то беленькое из-под него торчит… Я присмотрелся… батюшки! Крыло такое, навроде лебединого, только маленькое и пёрышки вразброс. Бросился я к нему, перевернул — а он тёпленький ещё, пальцы я в крови измазал, — и точно: два крыла у него из спинки растут. Да что ж это? Кого же это я убил-то, а? Положил я его обратно, на личико ещё раз посмотрел: глазки у него открыты, застыли, хоть и васильковые ещё, а ротик болью перекошенный. Не смог я больше там оставаться — ушёл. Да и то сказать, что испугался я. Кого убил, почему? А как шёл назад, лук маленький нашел и ещё колчан со стрелами. Бечёвочки парчовые с обеих сторон к колчану привязаны — видно, тоже дробью перебило. Положил я всё это в сумку — и ходу. Бегом. — Ну что? — спрашивали ребята потом, — не нашёл? — Нет, отвечаю, — чуть не утоп. Еле удержался. Трясина там… Испуганный я, видно, был, так и подумали, что чуть в болото не провалился. И больше я стрелять тогда уже не мог. И вообще на охоту больше не хожу, и ружьё продал. Всё кажется, что не утка сейчас летит, а опять он… А лук и стрелы я сохранил. Бечеву сшил аккуратно, на стенку повесил. Посмотрю на них — и вспомню тот случай, и такая тоска с тех пор во мне поселилась… всё жду чего-то, а чего — и сам не знаю. ТО, ЧТО ТЕБЯ ОКРУЖАЕТ Произошло обычное: патрулируя в своем секторе космоса — юго-западной части среднего Рукава внешней спирали основного звёздного облака галактики — пилот Сэфридайк, космопланетный разведчик первого ранга, звёздный специалист суперэкстракласса, кавалер ордена Серебряной звезды, встретил неорганичес¬кий астероид. Собственно, его-то и астероидом толком назвать было нельзя: очень уж был мал. Да и происходило всё в пятницу, так что Сэфридайк вполне мог сделать вид, что ничего не заметил, и никто бы его за это не упрекнул. Ну, не заметил — и не заметил, мало ли чего не замечают. Экран проспал. Экран действительно спал, вернее, дремал, работая едва на одну десятую обычной мощности, так что голубые и лиловые волны усиления слабо перекатывались по поверхности, лениво перетекали через края — и затухали. И то бледное пятнышко, что мелькнуло слева от центра, вполне могло быть самой обычной соринкой, возникшей от чересчур давнего промывания экрану внешних глаз. Но слишком много видел Сэфридайк астероидов, чтобы забыть об истинном долге патрульного. Ведь астероид встретился точнёхонько на грузовом маршруте, пусть и не очень напряжённом, но всё же существующем. Сэфридайк ещё удивлялся: ну, кому понадобилась эта небом забытая часть космоса? Здесь он бывал неоднократно, ничего не встречал и был наверняка уверен, что никогда ничего не встретит. Патрулирование было самым обыкновенным. Рядовым, неотличимым от сотни других, когда ничего не случается и лишь разноцветные блёсточки звезд расцвечивают черноту космоса. Откинувшись на спинку кресла, Сэфридайк лениво зевал, поглядывая на перекатывающийся легкой рябью экран наружного обзора: тот спал и потому работал лишь на малую часть мощности — только чтобы ни с кем не столкнуться. Да и что могло встретиться в этом секторе, кроме подобных неорганических астероидов? Частью их уничтожали, избавляясь от помехи движению на пути неповоротливых транспортных кораблей. Для другой части определяли и закрепляли постоянные орбиты, дабы потом, организовав экскурсии, показывать падким до сенсаций обывателям чудеса космичес¬кой природы. Но это обыватели, которые в дальнем космосе бывают редко и потому ахают и оха¬ют, глядя на неорганическую диковинку. Опытный же косморазведчик встреча¬ет такие штуковины чуть не каждый вылет, особенно длительный — то ли ещё можно встретить во Вселенной! — поэтому Сэфридайк сначала не хотел будить экран, рассматривая залётного гостя скорее по профессиональной необходимости, чем из любопытства. Сигнал о неорганике, а всё остальное… И тут Сэфридайк поразился: — Усики, хвостик, глазки… и эти лапки с когтями… Покатая спинка… а на ней что за перепонка? Крылья? Совсем похоже на творение рук человечес¬ких, если бы не было неорганическим. Вот что может учудить природа! Сама, без помощи разумного начала… Вот так Вселенная! Вот так Мироздание! Такому астероиду место в музее — астероид, кстати, совсем маленький. — Надо сообщить центру… но сначала рассмотреть как следует. Вдруг ошибка? Сэфридайк лёгким шлепком руки разбудил экран, отчего тот недо¬вольно заворчал, и по нему разбежались разноцветные волны, но когда разглядел, из-за чего был разбужен, мигом сбросил пелену дрёмы и мгно¬венно увеличил размеры и яркость изображения, многократно превысив все паспортные параметры для экранов подобного класса: в космос он вышел впервые и ничего подобного пока не встречал. Сэфридайк удовлетворённо хмыкнул: ему удалось заинтересовать экран, не прибегая к различного рода уловкам и ухищрениям, равно как и к беспочвенным обещаниям, неуёмным посулам и обманам, к коим неизбежно прибегали пилоты, желавшие рассмотреть что-либо в космосе. Хотя экраны этого типа и отличались особой наивностью, благодаря которой их удавалось обманывать не один раз, однако ложь заметно сокращала их ресурс: не получая в конце концов обещанного, они замыкались в себе и решительно отказыва¬лись показывать что-либо; и лишь пускали пузыри, расплывающиеся радужной пленкой по поверхности, за которой не было видно решительно ничего. И пилотам приходилось возвращаться на базу, причём с особыми трудностями: как лететь в космосе без экрана? Поэтому с экранами, как, впрочем, и со всеми другими системами корабля, пилоты предпочитали не ссориться. Насмотревшись на астероид всласть и в мельчайших подробностях, наудивлявшись ему, Сэфридайк решил-таки связаться с базой и передать со¬общение об удивительной находке. Протянув руку к микрофону и не найдя его на положенном месте, Сэфридайк ничуть не удивился: если редко обращаешь на кого-либо внимание, на тебя могут обидеться, а потом приходится завоёвывать доверие вновь. Но, может, микрофону просто понадобилось куда-нибудь? Микрофон у Сэфридайка был совсем молоденький и потому беспокойный. Вздохнув, Сэфридайк отправился на поиски микрофона. Проходя мимо стенного шкафа и взглянув вниз, он подумал, что давно пора взрыхлить под ним почву… ну да ладно, это потом. Куда же мог деться микрофон? Оглядываясь по сторонам, Сэфридайк заметил торчащий из-под Информационной Структуры тоненький хвостик. — Вот ты куда забрался! — удивился Сэфридайк. Он цыкнул зубом и хвостик сразу сменился остренькой мордочкой. Посвистывая и подманивая кусочком сахара, Сэфридайку удалось поймать микрофон и, угостив сахарком, взять в руки. Взглянув затем на обиженно стоящее рядом кресло, Сэфридайк подошел к стенному шкафу, вытащил одной рукой охапку сена (микрофон при этом недовольно фыркнул) и, вернувшись к пульту, опустил сено креслу. Кресло удовлетворённо моргнуло маленькими глазками и принялось неторопливо жевать. Сэфридайк осторожно сел сверху и погладил тёплую спинку. — Соедини-ка меня с центром, пожалуйста, — обратился он к пульту. Тот с готовностью замигал разноцветными глазками, настраиваясь на волну центра. Тихое мычание удостоверило Сэфридайка, что центр на связи. — Алло, центр, — начал Сэфридайк — неожиданная находка. Неорганический астероид. Двустороннесимметричный, с лапками и усиками. Очень похо¬ж на живое существо, возможно, результат деятельности Братьев по Разуму. Включаю трансляцию, — и он кивнул пульту, чтобы тот подключил на внеш¬ний обзор ещё и линию центра, раздвоив сигнал от экрана, и сам принял¬ся в который раз рассматривать изображение космического гостя, медленно поворачивающегося в пространстве сбоку от корабля, сопровождающего его параллельным курсом. В центр полетела картинка — изображение «неорганика»: параболическая и штыревая антенны, призма основного корпуса, вынесенный блок фото- и телекамер, фермы крепления, закопчённые сопла микродвигателей системы ориентации… — Ну как, центр? — не выдержав долгого молчания, спросил Сэфридайк, — годится для музея? Я надеюсь, вы назовете его моим именем. Микрофон всё время хрустел сахарком, что-то тихонько напевая про себя, что, впрочем, нисколько не мешало разговору, воспринимаясь скорее как легкая эмиссия или же обычный фоновый шум. — М-м-м… вынужден огорчить тебя, Сэфридайк. Выглядит-то он неплохо, но сдаётся мне, у нас есть точно такой же экземпляр. Только поймали его в другом секторе. — А говорят, природа не повторяется, — разочарованно пробормотал Сэфридайк. — И природа повторяется, — устало заметил голос с базы, — хотя и не так, как хотелось бы. Ведь разумных существ во Вселенной, несмотря на годы поиска, мы так и не встретили. А это… должно быть, есть в космосе особая область пространства, до которой мы ещё не добрались, откуда и летят к нам осколки неорганической материи. — А может, это все же дело рук разумных существ? — кивнул Сэфридайк на экран, где астероид повернулся боком, демонстрируя чёрные буквы «VOYAGER», — эти пятна очень похожи на мимикрирующую окраску. — Скорее всего, они образовались в результате длительного воздействия космических лучей, — возразил голос с базы. — Неужели ты серьёзно веришь в то, что разумное существо может долго находиться среди мёртвых предметов, а тем более создавать их? На это способна одна природа. Вспомни Старые Сказки! Сэфридайк вздрогнул: Старые Сказки! Их проходят ещё в школе, как он мог забыть? Вот что значит долгая работа в космосе: появляется иной взгляд на окружающее и, встречая неорганические астероиды, начинаешь предполагать, что возможность существования неорганических цивилизаций не столь уж невероятна. Пустые фантазии! Что общего у человека с камнем? Старые Сказки!.. Хорошо, что ему вовремя напомнили о них… Человек не может жить без вещёй, он создает их специально для себя. Потом среди вещей появляются любимые — например, чашка, кресло или платье… Человек передаёт вещам частичку души, привязывается к ним. Если вещи живые, они платят ему тем же, такой же привязанностью и все живут в мире и согласии. Но если вещи неживые… Человек всё равно привязывается, привыкает к ним, и так же отдаёт каждой частицу души… но ничего взамен не получает. И если вещей вокруг слишком много, души у него не остаётся. Неживое разрушается под действием внешних сил, и лишь жизнь способна сопротивляться разрушению, воссоздавая себя. Жизнь — это попытка вырваться из хаоса, организующее начало Вселенной. Только она может созидать порядок. Вещи чувствуют это и стараются заполучить частицу человеческой души. Потому-то невозможны неорганические цивилизации: ведь бездушное — значит, неживое. У всего живого есть душа. Жить без души нельзя, без души можно только существовать — как мёртвый предмет. Так говорили Старые Сказки. — Ты хотел бы встретиться с цивилизацией бездушных? — строго спросил голос с базы… — Н-нет, — пробормотал Сэфридайк. Живые камни… Неорганические люди? Люди- камни… Это… страшно! — Что с ним сделать? — спросил он, — уничтожить? — Пожалуй, да, — задумчиво произнёс голос с базы, — ведь один у нас уже есть. Значит, это не такое уж редкое явление… Наверное, это какой-то сложный кристалл — ты знаешь, только они способны на подобные повторения. Когда-нибудь мы поймём, откуда они появляются в космосе. — Хорошо, отбой, — хмуро кивнул Сэфридайк, отключаясь, но продолжая держать в руках микрофон, худенькое тельце которого слабо пульсировало в такт словам. Микрофон сладко зевал. Должно быть, его утомили скучные разговоры о наличии или отсутствии у кого-то души. Сэфридайк ласково погладил микрофон, почесал за ушком, чмокнул в холодный нос и осторожно опустил на пол. Микрофон тотчас покатился в дальний угол на маленьких лапках, под Информационную Структуру, где и уснул, свернувшись калачиком. «Как можно создавать неживое? — подумал Сэфридайк. — А любить?» Он отдал команду Дезинтегратору. Дезинтеграторы были единственными живыми существами, способными питаться неорганикой, и потому предстоящее зрелище обещало быть преинтереснейшим. Такого Сэфридайк никогда не видел… и всё же не смотрел на экран, который радостно светился, предвкушая развлечение, то и дело расплываясь в улыбке, отчего изображение сильно вздрагивало и плыло. Правда, экран тотчас спохватывался и, мерцая и извиняясь, принимал строгий вид, но ненадолго. «Как же неисчерпаемость космоса? — думал Сэфридайк, облокотясь на спинку кресла и, рассеянно поглаживая его по теплому короткому меху, слушал, как у того бурчит в животе, и как оно мирно жует сено, и слюна капает на пол, тут же поглощаемая им… — Ведь Вселенная бесконечна! В ней может встретиться и такое, о чём мы даже не подозреваем…» Но неорганические цивилизации… может ли человек остаться человеком, если вокруг — лишь мёртвые вещи? Ведь чтобы самому быть живым, важно, чтобы всё то, что тебя окружает, всё то, что ты любишь и бережёшь, тоже было живым… — Как ты думаешь, возможны неорганические цивилизации? — спросил он у корабля. Корабль что-то буркнул в ответ. Он сочинял большую философскую поэму в трёх частях с прологом и эпилогом из жизни звёзд, и не считал для себя возможным отвлекаться по пустякам. МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ — Скоро улетать… А жаль, я так привязалась к этой планете!.. — У тебя удивительная особенность привязываться ко всем планетам, на которых мы побывали. — Что же я могу поделать, если они все такие замечательные! Давай, наконец, оставим что-нибудь в память о себе, соорудим что-нибудь грандиозное: какую-нибудь пирамиду, или гигантские рисунки в горах, или стартовую площадку… Чтобы издалека видно было! — Нам ведь не нужна стартовая площадка. — Ну и что. Пусть они потом думают, что была нужна. Или построим башню — до неба! — А она развалится при первом же тектоническом толчке: строить-то придется из местных материалов. — А мы их облагородим. — Мегалитические постройки возможны даже у самых примитивных племён: кому нечего сказать, подавляет массой. — Тогда… давай создадим квадратный остров! Или треугольный. — Ну, хорошо. Предположим, мы сделаем что-нибудь из того, что ты предлагаешь. А теперь подумай, на что станет похожа эта планета, если каждый, кто побывает здесь, захочет оставить память о себе. Что получится? Повсюду будут выситься монументы, пирамиды, скульптуры, башни высотой до неба. А все острова станут квадратными. — Зачем ты так? Я ведь хочу, как лучше. Поставим одну пирамиду и поместим внутрь неё капсулу с посланием, в котором укажем, кто мы и откуда, зачем прилетали… — Добавим к этому Формулу Единой Энергии и Карту Пространства. — Почему бы и нет? — Всё потому же! Может быть, они найдут что-нибудь иное, своё. — А как же единые законы развития мира? Ты говорил… — Мы знаем далеко не всё. Вдруг они перешагнут эту ступень? Зачем отнимать у них свой путь, навязывать наш? А пирамида твоя, будучи в единственном числе, скоро обветшает и рассыплется, или же будет разобрана туземцами, когда им понадобятся камни для построек. Они же не будут знать, что это инопланетный памятник. Ценить древние развалины они научатся позже, если научатся вообще. А капсула… — Да, ты прав — она затеряется безвозвратно. Фактору времени нужно противопоставить количество! Давай сделаем множество золотых пластинок, напишем на них, кто мы и откуда, как нас найти, — и разбросаем по всем континентам. — Часть пластинок, конечно, уцелеет в природных катаклизмах и попадет к ним в руки, но они будут рассматривать их прежде всего как золото, и неграмотные ювелиры переплавят все наши послания ещё до того, как появится письменность. Кстати, на каком языке ты собираешься писать? Или ты можешь оставить им перевод? И какие будут основы письменности, особенно если учесть, что у них пока нет языка? — Тогда мы не напишем, а нарисуем! Карту звёздного неба — их звезду и нашу, и путь, каким мы летели сюда. И ещё что-нибудь… — Хочешь знать, что скажут их потомки, найдя твою пластинку с рисунком? — Что? — Что была когда-то в древности высокоразвитая цивилизация, обладавшая письменностью, имевшая разветвлённую систему мифов, неплохо знавшая астрономию… но, к сожалению, не оставившая после себя ничего, кроме золотых пластинок. Все постройки, скорее всего, были разрушены вулканической деятельностью или наступлением океана… Это если твои пластинки всё-таки уцелеют. — А что с ними может случиться? Какое-то количество должно остаться. — Ты слышала о явлении кристаллизации золота? — Конечно… И ты считаешь?.. — Вот именно. Золото кристаллизуется, как и все минералы. Твои пластинки послужат великолепной затравкой, и на них со временем вырастут превосходные самородки — их, возможно, даже поместят в музеи. Частицы золота рассеяны повсюду, а за тот срок, что пластинки пролежат… Поэтому говорить об их прочтении, расшифровке, по-моему, не имеет смысла. Нет уж, пусть они развиваются сами, без воспоминаний о неведомых пришельцах, которые когда-то побывали на планете и, возможно, вернутся вновь. Останется только попросить — и они дадут всё, что угодно. Если остались следы, скажут некоторые, почему не предположить, что за нами не продолжают наблюдать, направлять наше развитие? А значит, ничего не делается иначе, как по воле неведомых пришельцев. Вот тебе и готов космический вариант Господа Бога. — Как будто они не смогут создать религию и без нас! — Смогут и без нас, но с нами — наверняка. — Хорошо, когда мифы имеют под собой реальную основу — тогда её всегда можно разыскать. Наш памятник и послужит такой основой. Думая над его предназначением, они разовьют свою фантазию, а без фантазии невозможно движение вперёд. И потом: когда их цивилизация выйдет из детского возраста, и им откроется истинный смысл нашего памятника, он даст импульс к поиску других разумных существ в космосе, иначе они могут подумать, что, кроме них, во Вселенной совсем никого нет. Они могут отчаяться… — А если отчаяние необходимо, чтобы лучше осознать важность своего существования? Оценить полнее свою собственную значимость? Проникнуться чувством собственной уникальности, а отсюда прийти к мысли о необходимости нести свет разума в космос? Это заставит их оторваться от своей планеты. Если они будут думать, что одни во Вселенной, что могут рассчитывать лишь на себя, то поймут, насколько важно бережнее относиться друг к другу, к самим себе… — Вселенские эгоисты… — Разве лучше, если они будут постоянно смотреть на небо, ожидая или подарка, или кары? — Может быть, это поможет им стать лучше. Степень развития мозга определяется числом связей между его структурными элементами. Мне кажется, это справедливо и для цивилизаций: чем больше связей между ними, тем они развитее. — Хорошо, будем считать, что ты убедила меня. Но что мы можем оставить им, какой памятник? — Давай сделаем такой, чтобы они поняли его на какой-то определённой ступени развития, когда уже не смогут посчитать нас богами. Например, запустим зонд вокруг их планеты, поместив его в точку либрации, и, когда на него попадут их первые радиосигналы, он начнет передавать сам — всё о нас… — Первые? Не рано ли? — Ну, не последние же… Тогда он им уже не будет нужен. Они должны начать думать о нас как можно раньше, чтобы именно эта мысль заставила их выйти в Большой космос. Я вот что подумала: давай изменим на планете соотношение изотопов водорода по сравнению с мировым пространством. — А они скажут, что так и должно быть, что на планетах происходит концентрация одних изотопов и рассеяние других. Им и в голову не придёт, что кто-то мог сделать это специально, зачем? Да, а ты проверяла здешнее соотношение? — Проверяла, потому и предлагаю. Вечно ты меня сбиваешь. Лучше предложил бы сам что-нибудь вместо того, чтобы критиковать. Может быть, создадим новый вид животных? Или растений… — А ты уверена, что он окажется жизнеспособным? Ты ведь предлагаешь иной химизм, я так понимаю? — Да, принципиально невозможный для этой планеты. Скажем, с повышенным содержанием редкого для планеты элемента или изотопа. — Вымрет. Он ведь будет находиться в противоречии со всей природой, и рано или поздно генетическое отличие даст о себе знать — даже если ты постараешься учесть все факторы. Ну а причины вымирания они обоснуют сами: скажем, падение крупного метеорита, усиление тектонической активности планеты, изменение климата в результате процессов, происходящих внутри светила, — мало ли что можно придумать. Надо сделать что-то, что прямо указывало бы на инопланетность вмешательства. Например, запустить зонд вокруг планеты, как ты предлагала. Чтобы просто сообщить о нашем существовании и представить им что-нибудь из наших достижений. Но какие? Сколько? Если мы сообщим немного, они останутся невысокого мнения о наших знаниях… мне бы этого не хотелось. А если мы оставим столько, что это превысит их потребности в тот период, это затормозит их развитие. — Почему?! Разве знания кому-нибудь мешали? — Понимаешь, если они получат знания, превышающие их собственные достижения, у них могут развиться иждивенческие настроения, они будут черпать из этого запаса, и разучатся думать самостоятельно. Сейчас неблагоприятные условия внешней среды: недостаток пищи, холод, возможность нападения хищников — заставляют их умнеть, чтобы выжить. Если мы оставим значительный запас знаний, они, освоив его, могут застыть на месте. Раз пришельцы оставили нам это, подумают они, надо ждать продолжения. Нельзя подносить знания на тарелочке, они сами должны стремиться к ним. Поэтому лучше оставить зонд у одной из планет-гигантов. Если уж они доберутся туда, за них можно будет не опасаться. — Ты хочешь, чтобы они поняли нас, только когда достигнут нашего уровня? — Не нашего, но хотя бы… — А мне хочется, чтобы они узнали о нашем посещении раньше. Давай заменим вращение их планеты на противоположное! — Ты хоть представляешь себе последствия для всех здешних живых существ! — Тогда… выполним инверсию магнитных полюсов! — А разве она не может происходить самопроизвольно? И вообще, лучше не проводить никаких экспериментов с планетой. — Давай реверсируем соседнюю. Пусть она вращается в обратную сторону. Или даже две: соседнюю и ещё какую-нибудь. Две такие планеты в одной системе — это невероятно. — Ты думаешь, они не найдут другого объяснения, чем инопланетное вмешательство? Это ведь всё равно что сказать: Бог создал. И — никаких вопросов. А если предположить: неоднородности протопланетного сгустка… необходимость равенства моментов количества движения… возмущающие воздействия — особенно случайные — со стороны соседних звёздных систем или от блуждающих звёзд. В гипотезах недостатка не будет, будь спокойна. — Изменим расстояния между планетами? Чтобы они не подчинялись нормальному распределению. — То же самое. Существующее служит для проверки гипотез, а не для их выдвижения. Поскольку так есть, иную возможность бытия можно только предполагать, но никому не придёт в голову, что существующее может противоречить мировым константам. — Создадим им второй спутник! Или этот передвинем! Сделаем его угловой размер равным угловому размеру светила, заставим через неравные промежутки времени затмевать Солнце и этой-то последовательностью закодируем сообщение о нас! — Мысль неплохая. Именно неравные промежутки, иначе всё можно будет объяснить простым совпадением, чистой случайностью. Хотя и неравные тоже… Нет, и этот вариант не подойдёт: либо появляется периодичность, либо теряется часть сообщения. При периодичности никому и в голову не придёт расшифровывать сигналы. Да и вряд ли вообще кто-нибудь додумается, что затмениями закодировано сообщение. И что считать сигналом: продолжительность затмения или промежутки между ними? С таким же успехом мы можем закодировать наше сообщение в блеске молний во время грозы — это даже будет проще. — Ты всё время меня сбиваешь. И я уже не знаю, что делать. Может, увеличим расстояние их планеты от светила? — Я же сказал тебе: не трогай планету! — Так значит, не оставим им ничего? — Ты сама видишь: ни один вариант не годится. Я боюсь, что наше пребывание здесь сможет повлиять на них: если они воспринимают наше мыслеизлучение… — Это пойдёт им на пользу! Правильно! У них останется воспоминание о нас — в них самих! Ведь они уже умеют обрабатывать камень — значит, их мысль работает, и воспоминание о нас станет манить их к звёздам. — «Боги обещали вернуться»? Не хотел бы я такого толчка. — Ну, какие мы боги? Обыкновенные путешественники. Я постараюсь побывать здесь ещё раз, чтобы посмотреть, какими они станут, когда повзрослеют, посмотреть на их цивилизацию. Да и планета их мне очень понравилась. Пойду прогуляюсь ещё разок перед отлётом. Подышу здешним воздухом, и возьму себе на память что-нибудь: камушек, веточку. Я всегда так делаю. * * * — Возле какого гиганта оставим зонд? Мы как раз пролетаем мимо… — Выбирай сам. Я уже оставила на планете память о нашем посещении. — Что?.. Что ты сделала? — Когда выходила в последний раз. Помнишь ту плоскую скалу? Я нарисовала нас с тобой, звездолёт и подписала: «Мы были здесь». — Зная, как ты рисуешь, представляю, что у тебя получилось! — Я старалась, как могла. Они вертелись вокруг, но не мешали. Мне кажется, мы расстались друзьями. ВРЕМЯ ТАЯНИЯ СНЕГОВ Всё замерзает зимой. Реки покрываются льдом, останавливая бег осенней воды на поверхности льда. Снег опускается на землю, захватывая в падении частички прошедшей осени и бережно сохраняя до весны аромат опадающих листьев. И слова. Слова людей, сказанные осенью, а потом и зимой, во время каждого падения снега, увлекаются снежинками на землю и там замерзают, оставаясь замороженными до весны. Тонкий парок дыхания, несущий в себе человеческие разговоры, тоже застывает морозным днём и оседает на снег. Вот идут двое и разговаривают, и их слова, выпархивая легким туманом изо рта, медленно падают на покрытую снегом дорожку. И мысли человека, приходящие к нему во время неторопливой прогулки по плотному утоптанному снегу, или по завьюженному насту, который не проваливается под лыжами в бескрайнем белом поле в морозный солнечный денёк, тоже вылетают вместе с дыханием и ложатся в снег, на этот плотный настил, попадают под ноги идущих следом и плотно впечатываются в будущий лёд. Они так и ложатся, наслаиваясь друг на друга — слова, мысли и снег. А весной всё начинает таять… Подтаивает снег, освобождая осенний воздух, растаивают слова, и мысли, и звуки машин над городом, смех новогоднего карнавала, скрипы шагов… Вот почему весной так шумно — более, чем в другое время: весной оттаивают звуки, осевшие на снег осенью и зимой. Хорошо ходить весной по улицам и слушать оттаявшие и ожившие звуки, слова и мысли людей, проходивших здесь раньше, по плотно ухоженному снегу. Они слышатся отовсюду — из падающей капели, из журчания ручьёв, уносящих эти звуки с собой в вечном круговороте воды. Ручьи перемешивают их, составляя из многих — одно, и дробя слишком длинные фразы на отдельные слова. Да и зимой, втаптываясь в снег и наслаиваясь друг на друга, слова и мысли обменивались частями, образуя новые, неожиданные сочетания. При этом иногда получаются любопытные выражения. «Он отпустил бороду, и она ушла…» — слышу я в звоне льдинок, увлекаемых по течению в решетку ливнеотводной трубы. «Омерсительно!..» «Головокружение является верным признаком того, что земля вертится». И я вижу, как плывут по ручью слова и мысли, сталкиваясь друг с другом, снова перемешиваясь и разбиваясь. Чёрные, тяжёлые, опускаются на дно и волочатся там вместе с грязью, а сверху плывут лёгкие, светлые — они по временам даже поднимаются в воздух, взлетая над водой. И я думаю о том, как всё это, продолжая смешиваться и изменяться по пути, устремится в океаны, и там перемешается со словами и мыслями, принесёнными с талым снегом с других континентов, от людей других стран, как из них образуются новые сочетания, которые потом испарятся под жаркими лучами тропического солнца, поднимутся в воздух и разнесутся по всей земле. И наши слова и мысли, и слова и мысли других людей снова проникнут в нас вместе с выпитой водой и с дыханием, и принесут ощущение себя. Мысли, войдя в человека, станут его мыслями, а слова — его словами. И каждый раз в нас окажется что-то новое — ведь слова перемешались там, в океане. И человек ощутит присутствие в себе других людей — ведь он будет знать и чувствовать их мысли и их чувства, и станет лучше понимать их — даже совсем далеких и незнакомых. Мысли изменятся в человеке и изменят его. И снова осядут со свежим снегом — под ноги прохожим. И с каждым таянием снегов люди будут становиться всё лучше и лучше — ведь все тяжёлые и мрачные мысли оседают на дно — сначала на дно ручьев и речушек, волочась там по острым камням и постепенно перетираясь, потом на дно океанов, на самую глубину, откуда им никогда уже не подняться. И снова начнётся таяние снегов… ВСЕГО ТРИ СЛОВА «Вселенная бесконечна в пространстве и во времени» (древнее заблуждение) "…важную роль в формировании структуры видимой нами части Вселенной на начальной стадии её расширения играли звуковые волны… (научный факт) Астрофизик я. И всегда был астрофизиком, что бы ни говорили обо мне мои собратья по науке, рыцари радиотелескопа и спектрографа. Я решал свою задачу, и не моя вина, что в ответе получился неожиданный результат: так часто бывает. А если не я — всё равно её решил бы кто-нибудь другой. Идеи носятся в воздухе, а эта носилась, наверное, дольше всех, и была у всех на виду… может быть, именно поэтому её никто не замечал. Впрочем, возможно, у кого-то получилось бы нечто совсем иное: я сделал, как мог, кто может, пусть сделает лучше. Я изучал поведение материи вблизи точки сингулярности. Вы, конечно, знаете это громкое дело: «биг-банг!», «большой взрыв» — всё разлетается в разные стороны и появляется наша Вселенная, свеженькая, с пылу с жару… «И мир возник…» — как пишут писатели-фантасты в своих произведениях. Но написать-то легко, а вот узнать, какие процессы при этом происходили, что влияло на их развитие, и почему они пошли именно так, а не иначе? — гораздо труднее. Можно, конечно, сказать, мол «таковы законы природы», но их ведь надо ещё открыть, эти законы. Для того мы и работаем. Труднее всего объяснить появление квазаров, галактик, звёзд — ведь, согласно теории, через три минуты после «большого взрыва» повсюду во Вселенной находился однородный газ, откуда же могли появиться такие образования? Значит, в первичном сгустке газа имелись неоднородности. Откуда? Не должно их там быть! И пришла гипотеза — не я её выдвинул, кстати, — объясняющая появление неоднородностей, из которых в конечном итоге всё и развилось, воздействием на первоматерию в стадии горячей плазмы акустических волн большой амплитуды. Их влияние выражалось в создании в ней сгущений и разрежений, ведь звуковые волны — это и есть сжатия и разрежения окружающей среды. Впоследствии из сгущений плазмы и возникли галактики. Акустические волны в космосе известны очень давно: они, в частности, переносят энергию из глубин Солнца к фотосфере. Но если вопрос их происхождения в глубинах Солнца более или менее ясен, то откуда взялся источник таких волн в той, ещё очень маленькой, Вселенной? Собственно, источник мог быть только один: сам первовзрыв, вернее, его эхо, каким-то образом отразившееся от границы разлетающейся Вселенной. Но это надо было ещё доказать! Иначе получалось, что на каком-то этапе расширения скорость звука в той среде превышала скорость разлета частиц материи, а подтверждение этого могло дать очень многое. Для решения вопроса мне надо было локализовать источник, а также определить параметры первичных акустических волн: их мощность, амплитуду, частоту и всё остальное, что возможно. Задача передо мной стояла труднейшая, но кое-какие пути к решению наметились; методом ретроспективного анализа, по сегодняшнему видимому расположению галактик, по всем имеющимся фотографиям прошлых лет, скорости разлёта, по строению и размерам, взаимному расположению — мне предстояло вернуть галактики к началу движения, в то время, когда они были просто неоднородностями в среде первичного газа — иначе бы я не смог определить характеристики акустических волн. Совершенно очевидно, что без помощи мощных компьютеров не стоило и пытаться приступать к работе, ведь пришлось пересмотреть миллионы фотографий звёздного неба, прорешать множество уравнений, сделать анализ сотен тысяч графиков. Работа заняла не одну тысячу часов машинного времени. И вот, наконец, я держал в руках широкую ленту с цифровыми данными. Тут было всё о первичных звуковых волнах: и амплитуда, и частота, и мощность в каждое мгновение, и длительность. Моя работа была завершена! Я астрофизик, а не акустик, и потому мне такая мысль даже и не могла прийти в голову, это мне подсказал кто-то из коллег: пропустить ленту ещё раз через машину, проанализировать с тем, чтобы перевести цифры в действительные звуковые волны. Такая перспектива была заманчивой; услышать звуки, впервые прозвучавшие столько миллиардов лет назад! Науке удалось уже воссоздать «голос» Царь-колокола и голос Моны Лизы. А теперь — и самые первые звуки во Вселенной! Разумеется, особой гармонии я не ожидал услышать, но результат оказался потрясающим. То, что мы понимали под звуковым воздействием на первичную материю в состоянии раскалённой плазмы… эти акустические колебания, эти первичные волны… Это оказались слова. И вы знаете, какие? — Да будет свет!.. ИДЕНТИФИКАЦИЯ ЛИЧНОСТИ — Господа! Я имею честь сообщить вам пренеприятнейшее известие: вы арестованы! Лицо офицера контрразведки лучилось восторгом и благожелательством. Ещё бы! Арестовать сразу двух агентов враждебной державы! За это обязательно полагается награда. Фыв попробовал сопротивляться. Не сдаваться же по первому голословному утверждению — документы-то в полном порядке. Неужели впустую ушли долгие годы подготовки, вживания в образ, в легенду, изучение мелочей быта? На чём они прокололись? Чего стоила одна легенда — казалось, беспроигрышная. Отправиться в страну под видом двух возвращающихся из свадебного путешествия геев! «Оригиналы», разумеется, пришлось убрать, однако копии получились — не отличишь. Что для этого пришлось пережить!.. Даже если не принимать во внимание пластическую операцию и смену отпечатков пальцев, что само по себе очень мучительно. Но много хуже была вынужденная смена половой ориентации… Однако дисциплина превыше всего. Интересы страны требовали поступиться личными интересами. Фыв с тоской вспомнил кривые и волосатые ноги партнёра, с которым приходилось делить постель. Ну что ж, теперь хоть этого не будет… «Надеюсь, нас посадят в разные камеры», — подумал он. Но посопротивляться следовало, пусть для вида. Вдруг офицер выскажет, в чём их ошибка! — Что вы говорите! — возмущенно заявил Фыв. — Мы добропорядочные граждане, возвращаемся из свадебного путешествия! Но офицер контрразведки прервал его словесные излияния, покачав перед лицом Фыва подобием авторучки, назначения которой не понял никто в разведцентре. Мало того, что они служили телефонами, телекамерами, фотоаппаратами, аудиоплеерами и диктофонами. Там были ещё какие-то блоки, однако сложная электронная начинка оказалась не по зубам доморощенным специалистам. — Это ваши идентификаторы. Здесь содержится полная информация о личности владельца: место рождения, родители, когда прорезался первый зуб, как вас дразнили в детстве, сведения об учёбе в школе, о друзьях и знакомых… Не говоря уже о параметрах кровяного давления и фотоснимках сетчатки глаза. Фыв внутренне ахнул: вот оно что! — Вы — не те, за кого себя выдаете! — резюмировал офицер. — Чёрт! Я так и знал, что на этом дерьме погорим! — не выдержал партнёр. — Прекрасно! — обрадовался офицер. — Одно признание получено. Я знал, что вы разумные люди, и не станете упираться. Вы? — обратился он к Фыву. Тот молча протянул вперёд руки. Офицер ловко защёлкнул на них блестящие наручники. Когда их выводили из здания аэропорта, они услышали позади яростный крик: — Что? Какой идентификатор? Идите к чёртовой матери с вашим идентификатором! Я свободный человек, и разломаю любую игрушку, которую вы станете мне навязывать! Мимо них пронёсся разъярённый субъект. Его никто не преследовал. — А… а это что? — пролепетал Фыв, указывая скованными руками на буяна. Контрразведчик развёл руками: — Это его право. Если гражданин не хочет носить идентификатор, никто не может принудить его к этому. У нас свободная страна. — А… а мы как же? — Фыв почувствовал, как внутренне холодеет. Вот, оказывается, где был действительный прокол! — Но вы, кажется, не возражали против того, чтобы вас объявили иностранными шпионами? А мы уважаем любое волеизъявление личности, — и контрразведчик лучезарно улыбнулся. OHNE MECHANISMUS Сули-мэн работал лифтёром. Это была тяжёлая и опасная работа. А особенно потому, что он работал лифтёром в двенадцатиэтажном доме. Но испытательный срок в шестиэтажке прошёл, показал себя там Сули-мэн хорошо, и его повысили. Сули-мэн не жаловался: в двенадцатиэтажке платили больше. Шли надбавки за риск, за дополнительную тяжесть каната, подъёмные — на чердак лифтёрам приходилось подниматься по лестнице. Ведь лифт, пока за него не возьмутся лифтёры, не работал. «А где легко? — привычно думал Сули-мэн, напрягая мускулы, чтобы в очередной раз вытащить кабину наверх. — На трамвае?» Он вспомнил, как работал на трамвае. Вернее, за трамваем. Там тоже было несладко: шутка ли, толкать перегруженный вагон вверх по склону! А торможение? Оно-то и было самым трудным, особенно если остановка располагалась на противоположном склоне холма, а так чаще всего и бывало. А скорость от трамвая требовали приличную, и тормозить следовало в пределах контрольной метки. За переезд или недоезд нещадно штрафовали. Легче всего было смазчикам. Они бежали перед трамваем и непрерывно натирали рельсы большими насолидоленными квачами. Без этого толкачи не смогли бы сдвинуть трамвай с места: салазки отказывались скользить. Но трамвайная бригада — одно целое, и за ошибку одного наказывали всех. Поэтому в каждой бригаде работники долго притирались друг к другу, решали, как меняться местами, чтобы никому не было обидно, и каждый поработал бы и смазчиком, и толкачом, и тормозильщиком. В бригаде Сули-мэна такого не водилось. Они сразу решили дать каждому посильную работу. Не мог же маленький Асла-мэн работать толкачом. Зато он так точно рассчитывал, когда следует оторвать квач от рельса, что трамвай останавливался сам, почти без помощи тормозильщиков. И песка на рельсы подсыпать не приходилось. А это означало меньший износ рельсов и салазок — а следовательно, экономию, и премию. Поэтому в бригаде царила полная слаженность, каждый чувствовал плечо товарища, все давно изжили мелкие пререкания по поводу того, кто вносит больший вклад в общую копилку. Это поначалу каждому кажется, что его работа — самая значительная и важная. А потом присматриваешься, и видишь, что все делают общее дело. Но Сули-мэн не жалел, что ушёл из трамвайщиков. Никто из них не был властен над погодой. Приходилось везти трамвай и в жару, и в холод, и в дождь. И завидовать пассажирам, которые сидели в закрытой кабине. Да, сейчас с непогодой было покончено: Сули-мэн постоянно находился под крышей. Под самой крышей, на чердаке. Выше было одно небо. И птицы. Но главное не в этом. Под крышей Сули-мэн находился и в прачечной. Он вспомнил, как таскал тяжёлые вёдра с водой, мял бельё голыми руками в кипятке… А получение кипятка? Приходилось стоять, склонившись над баком, и ожесточённо тереть в воде шершавыми камнями. Их трение и нагревало воду. Это в старых сказках говорится, будто было когда-то какое-то «топливо», которое горело. Но люди давно забыли, что означают эти слова. Сули-мэн ушёл из прачечной, не дождался новомодных железных котлов, разогревать которые, по слухам, можно было трением канатов снаружи. Сули-мэн не поверил слухам. Но что от каната становится жарко, понял сам, став лифтёром. А, повстречав недавно бывших знакомцев по прачечной, узнал, что слухи действительно стали реальностью: такие котлы наконец-то появились. Но стирать по-прежнему приходилось голыми руками в кипятке. Сули-мэн посмотрел на левую руку. С неё до сих пор не сошли следы от волдырей. Видно, слишком чувствительными у него оказались руки. Другие-то ничего, работают. А мозоли от каната… Ну, так что же? Не всё ли равно, от чего иметь мозоли — от квача, от каната, от тормозного башмака, или от грельных камней в прачечной? Мозоли — это признак работающего человека, причём работающего цивилизованно. Это вам не съедобные ягоды да грибы собирать-! Вот уж там-то мозолей ни за что не натрёшь. Разве что ручкой от корзины. Лифт тащили восемь лифтёров — по два на каждую сторону кабины, больше вокруг шахты не помещалось — поэтому его грузоподъёмность не превышала четырёх человек. Сули-мэн не боялся высоты, иначе бы не пошел в лифтёры. Но вид пустой шахты, в которую уходило восемь кручёных верёвок, вселял в него печаль. Неизвестно, почему. Может быть, потому, что он знал, что внизу, на самом дне шахты лифта, плечом к плечу стоят два десятка несчастных, призванных служить аварийным тормозом. Их задачей было поймать на вытянутые руки кабину с оборвавшимся канатом. Хотя такое случалось нечасто, но один случайно лопнувший канат неизбежно увеличивал нагрузку на остальных лифтёров, и, чтобы самим не свалиться в шахту, им приходилось отпускать канаты. И надеяться на тормозильщиков да на аварийную бригаду. В тормозильщики обычно брали парней с крепкими бицепсами, и они успевали заклинить падающую кабину деревянными колодками. Но бывало и такое, что тормозильщик, прозевав обрыв каната и пролёт кабины мимо своего этажа, или получив травму, не успевал надежно прижать колодки к наружной стенке лифта. И тогда наступал черёд «донников». Но обычно те просто поддерживали кабину на первом этаже при входе и выходе пассажиров, а также пустую во время ожидания, давая «канатчикам» несколько мгновений передышки. Сами они отдыхали намного дольше, во время движения лифта, поэтому на свою судьбу не жаловались. Опуская лифт, Сули-мэн то и дело поглядывал в угол чердака, где лежали его ходули. Скоро конец смены, скоро домой. А там можно будет выпить кумыса с соседом и вместе помолчать…………… …………… |
0 комментариев