Описание
Роман «Ветер вересковых пустошей» рассказывает о жизни древних славян в 8-9 веке н.э., в этот непростой период на Руси появляются первые государственные образования, созданные под влиянием культуры норманнов. Героини романа – дочери норманнского воина, который построил на Руси свой град, пытаются выжить в непростой год славянских восстаний против чужеземцев.
Две сестры, что с детства ненавидели друг друга, объединяются в борьбе за свою жизнь, любовь и счастье в это непростое время. Выстоит ли град их отца, сумеют ли сестры забыть былые обиды и обрести долгожданный покой?
Купить книгу: www.litres.ru/galina-evstifeeva/veter-vereskovyh-pustoshey/
Характеристики
| Отрывок |
Галина Евстифеева ВЕТЕР ВЕРЕСКОВЫХ ПУСТОШЕЙ Исторический роман ВЕТЕР ВЕРЕСКОВЫХ ПУСТОШЕЙ ПРОЛОГ Становление Российского государства имеет длительную историю. Первые наиболее развитые общественно-политические образования появились на Руси примерно в конце VIII – начале IX веков. Сформировались эти образования под влиянием чужой навязанной культуры, культуры норманнов. Раннее государственное образование русов середины IX века было, по мнению большинства историков, изучающих Древнюю Русь, союзом военных предводителей викингов – конунгов, объединившихся для войны с соседними государствами. После успешных походов, предводители норманнов, получив богатую добычу, чаще всего покидали свои стоянки на Руси и отправлялись домой в Скандинавию. Однако в более редких случаях норманны оставались на территории Руси и пытались создать более прочные государственные образования, которые начали превращаться в столицы конунгов и их княжеств. Норманны добивались прочного подчинения славянских земель там, где им удавалось привлечь на свою сторону местную знать. Начался процесс ассимиляции норманнов славянским населением, князья имели возможность заключать династические браки, рядовым воинам приходилось выбирать жён из окружающей их славянской среды. Предводители норманнов отказались от титула «хакан» в пользу титула «князь», каким славяне издавна именовали своих старейшин и военных вождей. Во второй половине IX – начале X в. на Восточно-Европейской равнине утвердились десятки конунгов. Исторические документы и предания сохранили имена лишь нескольких из них: Рюрика, Аскольда и Дира, Олега и Игоря. ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 1 Квитень 861 год н.э., Северная Русь, Торинград Много в подлунном мире прекрасных мест, но одно из самых красивых – Русь, с её раздольными полями, половодными реками, непроходимыми лесами. За долгие лета многое видела земля русов, многое снесла, было что и голову свою буйную преклоняла перед чужаками, но не покорилась навеки никому. Часто засматривались заезжие молодцы на землю русскую, а бывало, и сердце своё отдавали ей, почитали, как родную, принимали богов славянских и поклонялись им от всей души. И тогда Русь благосклонно принимала таких молодцев, одаривала богатствами, коих испокон веков на земле русской было достаточно. Видела Русь-матушка и воинов чужеземных, жестоких и сильных, что несли смерть её сыновьям, и тогда кровавыми слезами оплакивала она погибших. Для воина, что обласкан милостью богов, есть лишь одно в подлунном мире счастье – биться за родную землю в жестокой сече. Такие воины никогда не становятся властителями земель, ибо для них счастье не в подчинении людском, а в бурлящей в венах жажде битвы. Но есть и другие мужи, что считают склонённые перед собой в поклоне головы счастьем и предназначением богов именно им, тем, которые хитростью и коварством завоёвывают просторы. Только такие мужи могут здесь, на этой прекрасной и дикой земле, не боясь гнева богов, построить свой град. Север Руси испокон веков считался суровым, лютым краем, где приживаются лишь самые смелые, отчаянные и бесстрашные воины. Ибо боги славянские часто обрушивают свою немилость на здешние земли: то дуют холодные, продирающие до костей ветра, от которых не спасают даже тёплые плащи на меху, то морозы стоят такие, что диву даешься, то засуха иссушает землю здешнюю. Торинград, что некогда находился на северных просторах Руси, располагался на хорошем месте: совсем рядом тихая речная заводь, сам град стоял на небольшом возвышении, что облегчало службу дозорным, ибо неприятель был виден задолго до приближения к стенам крепости. В Торинграде с приходом весны стаивали снега, и везде, куда ни кинь взгляд, была грязь, тёмно-коричневая, вязкая, липкая, сквозь которую кое-где проглядывали пучки прошлогодней травы. Ветра ещё дули лютые, промозглые, но людское сердце уже ждало тепла. Весна-красна пришла ранняя, румяная, обнадёживающая, и все – начиная от князя, до последней чернавки, считали сие благим знаком, показывающим расположение богов. Казалось, с каждым вздохом весной пахнет больше, небо лазурно-голубое, чистое, без единого облачка, стояло высоко над головой и, вроде, даже стало выше. Эта зима в Торинграде была особо суровой и морозной, буревой дул беспрестанно, немало жизней унесли холодные месяцы, поэтому весь люд торинградский радовался пригревающему землю солнышку. Ещё немного – и придёт время пахать чёрную плодородную землю и сеять зерно. Скоро будет лето – время, позволяющее приумножить богатство, сделать хорошие запасы на зиму, если, конечно, трудиться не покладая рук. А то, что в Торинграде лентяев не жаловали – факт известный всей Северной Руси, князь Торин безжалостно выгонял нерадивых работников. Но те, кто трудился на совесть, жаловаться на князя поводов не имели. Ибо князь Торин был суров, но справедлив, суд вершил по правде, податями непосильными людей не облагал, дружине своей лютовать, девок портить, не давал. Так что жил народ в Торинграде хорошо, зажиточно, князя своего уважал, но не любил. Ибо память у народа длинная, помнили люди, как пришёл князь Торин на землю их пращуров, сколько крови людской пролил не ради славы ратной, а для подчинения земли русов. Но битвы и сечи – дело хорошее, однако жить люду хочется мирно, растить детей и радоваться каждой весне, и ежели мир и покой даёт чужестранец, видимо, такова воля богов. Князь Торин, если и догадывался об истинном отношении к себе торинградского люда, вида не подавал. Ведь много есть разновидностей счастья людского, но для князя Торина высшим счастьем на земле этой бренной был княжеский престол. Он отвоевал его в сече лютой, и за шестнадцать солнцеворотов возвёл свой град, свой Торинград, свою отраду и гордость. И не было для князя Торина приятнее зрелища, чем крепкие стены Торинграда, вспаханные и засеянные поля, амбары, полные шерсти овечьей и осознание того, что всё это богатство его. Князь Торин был уже немолод, но старость ещё не заявила на него свои права. Морщины бороздили его лоб и щёки, но волосы ещё были русыми, хотя кое-где в княжеской шевелюре проглядывали серебряные нити. Было во всём его облике что-то чужеземное, не славянское, и каждый, кто его видел, не сомневался, что перед ним норманн. Хотя за долгие годы, проведённые на Руси, князь Торин сильно изменился: перенял славянских богов, одежду, волосы стал стричь коротко, в осанке появилось что-то княжеское, прямое, благородное. Единственное, что осталось неизменным – глаза, серые холодные жестокие глаза, в которых никогда не бывает сочувствия и сострадания к ближнему. Может быть, именно из-за этих жестоких стальных глаз ни одна баба в Торинграде не хотела оказаться на месте княгини Марфы – жены князя. Что-то было во внешности Торина такое, что отваживало от него женщин, ни одна девка теремная не пыталась завлечь господина. Они обычно сторонились князя, старались не попадаться ему на глаза, а те, кого избирал сам князь, вопреки всему считали это не честью, а страшной повинностью. Каждый день объезжал князь Торин свои владения – это был особый ритуал для него, словно каждым новым днём в зыбкой утренней дымке он подтверждал свои права на эту землю. Завидев вдали его статную, ладную фигуру на гнедом жеребце по кличке Ветер, люд начинал кланяться в пояс князю, ибо, если проявить недостаточное почтение, князь может осерчать, а гнев его никто не хотел испытать на себе. Это погожее весеннее утро не стало исключением: князь Торин в сопровождении двух своих рынд объезжал земли торинградские. Рынды следовали на почтительном расстоянии от князя, их присутствие было вызвано скорее желанием князя Торина подчеркнуть свою важность, нежели необходимостью. За все шестнадцать солнцеворотов ни единого раза никто не покушался на земли Торина, а тем более на его жизнь, но князя это нисколько не убеждало в безопасности, он всегда ждал вражеского нападения. Гнедой жеребец князя Торина – Ветер – увязал копытами в грязи, поэтому ехать приходилось медленно. Наверное, эта медлительность заставила князя Торина задуматься о былом времени, о прожитых годах и вспомнить долгий и трудный путь к престолу княжескому. Человеческая память – штука странная, со временем из неё стирается всё плохое и вспоминается только добро, что было в жизни твоей, начинаешь иначе смотреть на события, что происходили с тобой в разные лета. Может быть, поэтому князь всё чаще вспоминал о родине – далекой и холодной Норэйг, о доме, где он вырос и где хозяином был его отец – конунг Борн Хмельной, и тоска сжимала сердце князя Торина холодной рукой. *** Торин Борнсон – пятый сын конунга Борна Хмельного, родился в Согне и с детства всей душой полюбил отцовскую землю, полюбил настолько, что больше всего на свете желал быть на ней хозяином, правителем, конунгом. Но шанс стать наследником отца для младшего сына мизерен настолько, что даже сам Торин понимал – не сменить ему отца в кресле конунга. Однако лукавые Норны именно Торина, младшего сына конунга Борна, наделили редким даром правителя. Двор конунга Борна Хмельного не был ни богатым, ни даже зажиточным, ибо сам конунг имел в жизни только две пламенные страсти: славные сечи и пиры. Жёны настолько боялись своего непредсказуемого жестокого супруга, что лишний раз не смели взор обратить к нему, ибо неведомо было, как отреагирует на это конунг Борн. Если остальные мужи во хмелю становились добрее, мягче, то конунг Борн напротив, испив браги, становился пугающе жесток и злобен, ему ничего не стоило снести ударом меча голову нерасторопной рабыне, избить пристально посмотревшего на него раба. Полученный Борном от отца двор скоро пришел в запустение, но его это волновало мало. И разве истинного берсерка может волновать такая мелочь, как протекающая крыша, голодные, больные рабы, штопаные платья жён? Это всё мелочи, составляющие жизнь воина в перерывах между битвами, набегами, да пирами. Глядя на это, Торин мечтал, грезил безудержно о том, как бы он навёл порядок во дворе отца своего. Но этим желаниям не суждено было сбыться. Ночь за ночью младший сын конунга просил богов о том, чтобы погибель забрала его братьев. Как он желал этого! Тысячи раз маленький Торин представлял, как будет изображать скорбь по братьям, но мечтам его не суждено было сбыться. С того дня, как Торину исполнилось пятнадцать зим, он начал ходить в походы в составе хирда конунга Рагнара Весёлого. Каждый раз, отправляясь в набег в чужие земли, Торин надеялся вернуться в дом, где мужчин станет меньше. Но тщетно: смерть обходила стороной двор Борна Хмельного. К двадцати годам Торин накопил немалые богатства, в набегах он отличался такой жадностью и алчностью, что была несвойственна викингам. Если другие воины бросали всё, заметив среди побеждённых женщину, то сын Борна Хмельного продолжал грести злато. Именно благодаря корысти Торин возвращался всегда богаче двух своих братьев, что ходили в набеги вместе с отцом. Но сами походы не вызывали в сердце Торина сладкой пьянящей радости, не заставляли быстрее бежать кровь по жилам. Нет, Торин не был великим воином, и только благодаря милостивым Норнам выжил в походах. С годами Торин уразумел, что чудес на свете не бывает, что боги не на его стороне и никогда не стать ему наследником отца своего. Сие открытие далось Торину весьма нелегко, с болью в сердце осознал он, что не наступит для него то благодатное время, когда на родной и любимой земле его назовут конунгом. Однако самым главным открытием юных лет Торина стало не это, а отчётливое осознание того факта, что не сможет он быть хирдманном своего старшего брата, не сможет глядеть, как наследник отца займёт кресло конунга Борна Хмельного во главе длинного стола в общем зале. Торин по молодости лет нуждающийся в поддержке близких людей, был не понят братьями, для них он оставался младшим и немного безумным братом. Ведь он грезил о власти, тогда как истинный воин, сын берсерка, должен испытывать радость, лишь отсекая головы врагам. Торин, отчаявшийся найти понимание среди близких людей, начал сводить знакомство с другими хирдманнами. Братьев же Торин навсегда вычеркнул из сердца, они стали для него чужаками. В одном из следующих походов Торин свёл знакомство с Фарлафом Лидулсоном и Ингельдом Гудисоном, оба они были младшими сыновьями своих отцов, и так же, как Торин, мечтали о власти и богатстве. Удивительно распорядились боги норманнские, сведя вместе троих честолюбцев, что не знали ни жалости, ни любви, а лишь насущную, затмевающую всё для них жажду власти над людскими судьбами, над широкими просторами земли. Вскоре троица стала неразлучна, без устали рыскали Торин, Фарлаф и Ингельд по чужим землям в поисках наживы, злата, что давало им крошечную надежду на безбедную жизнь. Однако эти трое не сразу стали закадычными приятелями, первое время они друг другу не доверяли и ждали предательства. Но годы, проведённые вместе в набегах, сделали своё дело, Торин, Фарлаф и Ингельд стали лучшими друзьями и довольно зажиточными мужчинами. Они принимали друг друга такими, какие есть, трезво оценивая моральные качества друзей. Эта троица понимала друг друга без слов. Рождённые разными отцами, они волей богов были одной крови, непомерное стяжательство, хитрость, честолюбие, корысть – вот что отличало их от обычных воинов. Однажды, придя из очередного набега, Торин с товарищами попал на пир к конунгу Ульву Смелому, который на весь Гаутланд славился своей отвагой, мудростью и гостеприимством. Попасть к нему на пир считалось честью для воина, знаком, что хирдманн замечен богатыми конунгами и для викинга появляется возможность попасть в хирд богатого правителя. Двор конунга Ульва Смелого считался одним из самых богатых дворов в Норэйг: там варили лучший мед, подавали вкуснейшие кушанья, самые пригожие рабыни прислуживали викингам на пирах. А сам дом конунга был просто огромен: к просторному общему залу были пристроены альковы, большая кухня, женская половина с кладовыми и ткацкой. Торин, впервые попавший в столь богатый двор, смотрел на всё в немом восхищении. Именно в тот момент Торин понял, что приложит все усилия для того, чтобы жить так, как Ульв Смелый. Он будет искать землю, на которой построит свой двор, ради этого будет беспощадно лить чужую кровь. И когда-нибудь будет внушать всем вокруг такой же страх и уважение, какой сейчас испытывает люд, глядя на конунга Ульва Смелого. Однако не зависть к жизни Ульва Смелого, не восхищение его двором, сделали тот пир для Торина незабываемым. Нет, причина была совсем в ином. На том памятном пиру Торин впервые увидел жену Ульва Смелого, и навсегда отдал ей своё сердце, ни одна женщина до этой встречи, и ни одна после неё, не смогла в глазах Торина сравниться с женой конунга Ульва. Казалось, будто сама Фрейя спустилась в подлунный мир и живёт в этом доме. Торину почудилось, что Суль не ступает по полу, а парит над ним. Глядя, как она подносит мужу рог, полный мёда, Торин понял, что нет краше неё женщины не только во всей Норэйг, но и во всём подлунном мире. Волосы цвета тёмного мёда струились по спине, перехваченные по норманнскому обычаю у затылка золотой лентой, вокруг гладкого лба вились тонкие пряди, брови, словно полумесяцы, изгибались над чёрными, словно христианский ад, глазами, и губы алые, к поцелуям зовущие, улыбались немного насмешливо. Наклонившись, передала Суль рог с мёдом мужу своему, и заблестели её волосы в свете факелов червонным златом. О боги, разве можно было назвать её иначе? Нет, только Суль, солнечная, прекрасная, манящая женщина. И только стоя возле плеча Ульва, ожидая, покуда он допьет мёд из поднесённого ему рога, Суль выпрямилась и бросила на Торина лишь один взгляд, который тот пронёс через всю жизнь в своём чёрном сердце. Суль посмотрела на молодого воина оценивающе, как смотрит женщина лишь на понравившегося мужчину, не замечая более никого из сидящих за столом мужчин. Посмотрела, изогнула губы в насмешливой улыбке, словно осталась довольна увиденным, будто превзошёл Торин её долгие, томительные ожидания. Каково же было удивление Торина, когда он увидел, что восхищённо на жену конунга Ульва Смелого смотрит только он один, бывалые хирдманны отводили глаза и даже не смотрели в сторону Суль. А она, презрительно кривя губы, оглядывала их, словно строгий и безжалостный хозяин своих псов. Переводя взгляд с одного хирдманна на другого, Суль, казалось, забавлялась их смущением и неприязнью, полные губы её изгибались в полуулыбке, больше похожей на оскал. Прояснилось всё вечером, когда конунг Ульв Смелый удалился в свою одрину, а воинам в общем зале на полу постелили матрацы, набитые свежей пахучей соломой. Разгорячённые мёдом и пивом викинги стали разговорчивее, рассказы о походах и набегах, мечах, злате и женщинах лились рекой. Так речь зашла и о Суль. Казалось, что в тот момент бравые вояки даже протрезвели, как-то съёжились и испуганно переглянулись между собой. Жену конунга Ульва Смелого викинги величали не иначе как «наездницей волка», красоту её считали проклятием мужским, ибо боги, видимо, проглядели, когда наделили её такой пригожестью, а за дела её, богам противные, считали, что закидать Суль камнями надобно, либо с обрыва крутого в ледяной фьорд скинуть. На все изумлённые вопросы Торина ему и пояснили, что Суль – дочь богатого торговца рабами, что боги дали ей проклятие страшное – она была самой настоящей ведьмой – готовила яды, зелья и отвары, читала грядущее по рунам, насылала болезни. Все викинги сходились на том, что убить Суль должен был ещё её отец, когда прознал о способностях единственной дочери. Но он не отправил Суль в Хель, а, видя невероятную красоту дочери, решил, что удачно выдаст её замуж и получит богатый мунд. Так оно и вышло. Стоило только наследнику конунга Танкреда Харальдсона, Ульву, мельком увидеть на рыночной площади Суль, как пленила она его сердце на всю жизнь. Хирдманны, не веря в столь пылкую любовь, сделали простой вывод – околдовала, приворожила Суль Ульва. Красива она, конечно, но разве мало на норманнской земле прекрасных и достойных женщин? Отнюдь. Почему же именно проклятую Суль избрал Ульв в законные жёны? Видимо, воля его была полностью подчинена этой женщине. А потом случилось то, что заставило утихшие разговоры о жене Ульва вспыхнуть с новой силой – Суль слишком рано после свадьбы родила дочь, настолько рано, что бессмысленно было утверждать, что Виллему – дочь Ульва. И опять случилось странное – конунг простил жену свою, признал чужого ребёнка своим, но, однако, не полюбил. Во дворе Ульва Смелого ни для кого не было секретом, что конунг хочет поскорее выдать дочь замуж, дабы избавиться от постоянного напоминания о неверности и коварстве жены. Суль больше не понесла ни разу, хотя все знают, что призывается она мужем на супружеское ложе часто. Но главное, за что не любили Суль хирдманны, это за её способность насылать гнилую болезнь на людей. Сколько воинов она погубила! Стоило только прознать Суль о том, что кто-то шепчется за её спиной, зовёт «наездницей волка», предлагает закидать камнями, как заболевал этот хирдманн гнилой болезнью. Стоило лишь воину выразить таившуюся в сердце неприязнь к Суль, как подстерегала смерть нежданная и негаданная бравого хирдманна. От всего услышанного не по себе стало Торину, но, как ни странно, Суль не стала нравиться ему меньше, нет, Торин был окончательно покорён. Ибо всегда людей влечёт всё непонятное и таинственное, а в Суль загадок было больше, чем во всех ранее встреченных Торином женщинах, вместе взятых. Женщины, что встречались ранее на жизненном пути Торину, были либо запуганными рабынями, что боялись взглянуть на него, либо дочерьми соседних конунгов, что скромно опускали глаза, показывая свою добродетель. И впервые в жизни ему встретилась женщина сильная, жестокая и совершенно не похожая ни на кого. Стоило Торину закрыть глаза, как перед ним вставал образ женщины с волосами цвета злата, и чёрными горящими пугающими глазами. Фарлаф и Ингельд, видя блеск в глазах Торина, стоило лишь кому-нибудь произнести имя Суль, только головой качали. Ни одному из них Суль не показалась неотразимой. Да, она красива, но сердце у неё чёрное, жестокое, не женское. Но сказать ничего не смели, ведь столько воинов было в общей зале, столько посторонних людей. А по утру Торин сделал свой главный шаг на пути к княжескому престолу в далекой Руси, правда, тогда он не догадывался об этом, – сын Борна Хмельного испросил разрешения жениться на дочери конунга Ульва Смелого. Ульв дал богатое приданое за Вилемму, так сильно хотел избавиться от каждодневного напоминания о вероломности жены. Это приданое и дало Торину возможность снарядить собственный поход и нанять хирдманнов. В этот раз он планировал набег на восточные земли, там, где находились владения славянов, Гардар. Виллему… Как можно назвать ребёнка Виллему? О чём думала Суль давая дочери столь чудное имя? Это осталось тайной как для Торина, так и для самой Виллему. Она была красива смуглой восточной красотой: тёмно-каштановые волосы, карие глаза смотрели кротко на мужа своего, кожа словно персик, пухлые губы. Тихая, добрая, нежная Виллему, бесспорно красивая, но она не могла сравниться со своей обворожительной матерью, силы были слишком неравны. Выросшая во дворе, где отец её не жаловал, Виллему так надеялась на счастливую супружескую жизнь. Ночь после свадьбы Торин не забудет никогда, сколько бы лет ни прошло, сколько бы женщин он ни познал, сколько бы супружеских пиров ни сыграл он. Та ночь, словно калёным железом выжжена в его памяти, воспоминания о ней всё чаще с годами посещают его. Как часто, будучи уже князем Торинграда, молил он богов вернуть ему ту счастливую ночь, но время даже боги не могут повернуть вспять. Торин проснулся от смутного чувства беспокойства, посмотрел на спящую жену, и по привычке, приобретённой в дальних походах, сохранившей ему жизнь уже ни один раз, взялся за кинжал и вышел из одрины, отведённой им с Виллему. В общей зале, среди спящих воинов, стояла Суль, волосы её, цвета тёмного золота, в беспорядке струились по плечам, льняная рубаха у ворота была собрана слабо и открывала длинную красивую шею, белые ключицы. – Пойдём, – улыбнувшись томной улыбкой, прошептала она Торину, и поманила за собой на улицу. И Торин, словно ребёнок, послушно пошёл за ней в большую баню, стоящую в отдалении от дома. Там, заперев за собой дверь, Суль скинула с себя рубаху, ослепив его белизной гладкой кожи, мягкими изгибами прекрасного тела, протянула к нему белые тонкие руки, страстно целовала его. А он стоял сначала, словно громом поражённый, но отвергнуть её не смог. Вот так променял Торин брачную ночь с молодой женой на часы, проведённые с её матерью, за которые не сказали они ни слова друг другу. А наутро Торин и его покорная жена покинули двор конунга Ульва Смелого и уехали в Согн, во двор конунга Борна Хмельного. В отцовском дворе оставил Торин Виллему, а сам начал готовится к набегу на Гардар. И одно лишь терзало сердце молодого мужа, что Суль не вышла проводить их с Виллему в дорогу, неужели так быстро забыла она его, а, может, ревновала к дочери? О жене своей Торин уже позабыл. Так Торин и Фарлаф оказались на своей земле (Ингельд, к тому времени, вернувшись из Гаутланда, узнал, что его отца и братьев свела в Хель лихорадка). На Руси викингам было любо: люди здесь жили смелые, работящие, к чужеземцам радушные. Да и всё необходимое для того, чтоб обосноваться здесь у друзей-норманнов было: злато в кожаных мешках, меха, трепли, хорошо вооружённый и натренированный хирд. Но самое главное – и у Торина, и у Фарлафа была решимость и огромное желание иметь свою землю, это и стало залогом их победы. По правде сказать, две недалеко стоящие друг от друга славянские крепости не имели шансов устоять под напором сил противника, для этого они были слишком плохо укреплены, имели мало людей, а ещё меньше воинов, способных противостоять закалённым в набегах норманнам. Но, к удивлению викингов, славяне бились насмерть, они не отдали даром свою землю, много крови, и славянской и норманнской, было пролито в те чёрные дни. Но исход битвы был очевиден, победили, как и всегда, сильнейшие, ими оказались Торин и Фарлаф. Сразу после захвата крепости, Торин, для укрепления своего положения среди славян, взял в жёны дочь убитого воеводы – Марфу, девицу миловидную и покладистую. Она чем-то напоминала ему Виллему, не внешностью, разумеется, а покорным взглядом серых глаз да молчаливостью. А Торину хотелось иметь такую жену, как Суль: смелую, красивую, страстную, капризную. Но, видимо, ему было это не суждено. И началось строительство двора Торина, целых десять солнцеворотов без устали перестраивал Торин крепость, доставшуюся ему с таким трудом, и мало-помалу появился новый град на Северной Руси – Торинград. Град, в котором он стал именоваться гордо – князем Торином! Сколько испытаний выпало на долю Торина в первое полюдье! Чего стоило ему отдать меха, да злато, оставшееся у него с давних набегов, приехавшему к нему князю! Но скоро всё окупилось. Спустя солнцеворот полюдье уже не вызывало у него дрожи, Торин укрепил своё положение среди правителей Северной Руси и вскоре сам ходил на сбор дани с близлежащих поселений. Через десять солнцеворотов после памятного прихода на землю славян, укрепив свою власть, Торин решил съездить в родной дом, в область Согн, привести злато, накопленное в ранних походах, и Виллему. К тому времени Марфа родила ему дочь – Прекрасу и сына-наследника – Митяя. Только вернувшись в родительский двор, которым правил теперь его старший брат, Торин узнал, что Виллему умерла в родовой горячке, оставив ему дочь – Горлунг. Торин не горевал о жене своей первой. Сказать по чести, он и помнил её с трудом, как и не особо радовался тому, что у него есть старшая дочь. Если б был сын – другое дело, а дочь – это так… Но главной новостью для Торина было то, что Суль, прознав о смерти дочери, приехала и забрала внучку, и, зная слухи, что ходили по Норэйг о жене конунга Ульва, никто не посмел перечить ей. Даже конунг Борн Хмельной, что в то время был ещё жив, не сказал ни слова этой женщине, лишь сторонился гостьи. Вот так и пришлось Торину встретиться с Суль во второй и последний раз в жизни. Как хотел он увидеть Суль, и как боялся! Страшился увидеть её, не пощажённой временем, старой и носящей лишь следы былой красоты, и как желал он увидеть её вновь, ведь ни одна из женщин, которых он встречал до неё или после, не могла сравниться с блистательной и неповторимой Суль. Суль ничуть не изменилась, видать, она была и взаправду ведьмой – решил про себя Торин. Волосы были всё того же редкого цвета, морщины не коснулись чела её, а глаза – ох, уж эти глаза! – беспокойные, страстные, чёрные, сияли торжеством. Прекрасная, словно сама Фрейя, спустившаяся в подлунный мир, встречала его Суль за руку с внучкой. Маленькая худенькая девочка, с волосами чёрными, словно крыло ворона, и глазами тёмными, как сама погибель, смотрела на него, не мигая, не выказывая ни страха, ни почтения. Единственная схожесть между внучкой и бабкой была в цвете глаз, в бесстрашном, прямом взгляде, но Торин этого не заметил, он смотрел лишь на Суль. Не обратил внимания новоиспечённый князь и на то, что все: прислужницы, хирдманны, жёны хирдманнов, и даже дети, сторонились его дочери. И не было для Торина радостней известия, чем новость о том, что хозяин двора на охоте. Глядя на Суль, торинградский князь понял, что ночью он займёт хозяйскую одрину и место рядом с хозяйкой на перине пуховой. В ту ночь, лёжа подле Суль, Торин думал о том, что всемогущие Норны причудливо заплели нити его судьбы, ведь он получил всё, что желал, всё, кроме Суль. Кроме этой непонятной, загадочной и прекрасной женщины, которая не сказала ему и нескольких слов, но заняла его мысли навсегда. И вправду ведьма. Не Суль родила ему детей, нет, но в Горлунг есть и её кровь. Торин видел, что девчонка чем-то похожа на него: тот же нос с хищно вырезанными ноздрями, упрямый подбородок, но не мила она ему с первого взгляда, не мила. Что-то было в ней такое, холодящее кровь, что-то непонятное, что роднило её с Суль. Но если в Суль была приятная загадка, будоражащая воображение, вызывающая страстное желание подчинить её, разгадать, то Горлунг просто вызывала неприязнь. Торин старался вспомнить, было ли что-то такое непонятное в Виллему, но нет, она было просто девкой, такой же, как Марфа, пустой. Не Суль. И, поглаживая круглое белое плечо лежащей рядом женщины, Торин спросил первое, что пришло ему на ум: – Кто был отцом Виллему? Суль посмотрела на него с удивлением, а потом, лениво улыбнувшись, сказала: – Мужчина, – немного помолчав, добавила, – хазарский воин, попавший в плен… У него была кровь хорошая. – Кровь хорошая? – переспросил Торин. – Да. Торин смотрел на прекрасную женщину, лежащую рядом с ним, на её разметавшиеся по подушке волосы, на тонкие руки, и думал о том, что, видимо, боги, лишили её разума. – Ты думаешь, я – безумна? – спросила Суль. – Нет, я в добром разуме. Каждому из нас всемогущие боги дают свою дорогу в подлунном мире, свою участь. Мне выпала великая честь влить новую кровь в свой род знахарок и целителей, и эта кровь даст силу основать новый род, род потомственных ведьм, сильных, могущественных, которым не будет равных. Я это знала всегда, ибо неспроста мне – дочери простого торговца рабами, всемогущие боги дали два дара: видеть грядущие, читая руны, и понимание трав. – Этих твоих способностей все боятся, ибо применяешь ты их не в угоду людям, – зло заметил Торин. – Люди, угода людям, – передразнила его, смеясь Суль, – для людского рода я сделала самое главное: воспитала родоначальницу нашего рода – Горлунг. – Горлунг? – удивлённо спросил Торин – мою дочь? – Да, твою дочь, мою внучку, ту, ради которой я жила и… выживала, столько лет борьбы, столько бесконечно долгих зим, столько сил было положено на это, но я была вознаграждена богами сверх всякой меры. Горлунг стоила всех этих жертв, – задумчиво сказала Суль, садясь на ложе. Внезапно Торин увидел перед собой не ту блистательную, прекрасную, непостижимую женщину, что вызывала дрожь желания в каждой частице его существа. Перед ним сидела совсем другая Суль, уставшая, умудрённая опытом, затравленная, что не знала покоя ни одно мгновение в жизни. Боги дали ей тяжёлую ношу, и жена Ульва несла её, гордо выпрямив спину, чтобы никто не догадался, как тяжела она. В этот краткий миг Торин познал истинную природу Суль больше, чем когда-либо понимал её Ульв. Но в тот же миг Суль словно подобралась вся, лицо её вновь стало непроницаемым, спокойным и немного насмешливым. Теперь она смотрела на Торина зло, словно корила за то, что на краткий миг он увидел её истинное лицо, понял всю тяжесть её невесёлой тяжёлой жизни, в которой не было место ни ласке, ни любви, ни счастью, у неё была лишь цель. – Не понимаю, – протянул Торин. – Ты и не поймёшь, не дано тебе, ты – просто воин, и не больше… Спустя немного времени Суль продолжила: – Отец Виллему был из древнего рода хазарских колдунов, их могущество передавалось через два колена, он был первым бездарным коленом, Виллему – вторым. Мощь его крови, его рода, моего рода, мои знания и умения, мой дар – всё это смешалось в крови Горлунг. Она даже сейчас сильнее меня, я не знаю, кто из нас кого учит. Горлунг ещё дитя, но она сильнее многих бывалых знахарок, сказать по чести, она сильнее всех, кого я встречала. В памяти Торина сразу всплыли разговоры хирдманнов, их обвинения против Суль, в тот памятный вечер, когда он впервые увидел жену Ульва, бывалые вояки боялись её. Если его дочь сильнее Суль, о, боги, как же быть? Как жить под одной крышей с ребёнком, который может наслать гнилую болезнь и отравить? И тут Торин отчётливо вспомнил глаза Горлунг, они были такие же жестокие, чёрные, жуткие, как и глаза её бабки. О, боги, теперь у него есть своя маленькая Суль, что может быть хуже этого? Наверное, ничего. – Виллему суждено было умереть, давая жизнь Горлунг, – продолжила Суль, – ведь слабый всегда умирает от руки сильного. Горлунг суждено стать первой могущественной ведьмой новой династии. Суль говорила о смерти дочери, как о чём-то само собой разумеющемся, словно не она дала жизнь Виллему, Торин же и думать забыл о Виллему сразу после брачного пира. И ни один из них не подумал о том, что она была молодой девушкой со своими мечтами и надеждами, что искренне тосковала по своему безразличному мужу, ожидая его из набега, но так и не дождалась. Часами просиживала Виллему на берегу фьорда, ожидая появления драккар. Всё было напрасно, она так и не увидела Торина перед смертью, пожалуй, она была единственной, кто когда-нибудь по нему скучал. – Что же мне делать с Горлунг? Кто же возьмёт её в жены, зная про неё правду?– с усмешкой спросил Торин. – Меня же Ульв взял в жены, – вкрадчиво сказала Суль. – Но ты – это ты. Разве есть в подлунном мире женщина краше тебя? – Ценность женщины не в её красе, Торин, но тебе этого не понять, ты же воин, простой воин, – усмехнулась Суль – а мужчина, предназначенный Горлунг богами, полюбит её, едва увидев. Суль поднялась с постели и, нагая, подошла к сундуку, на котором стоял кубок с мёдом. Отпив из него, обернулась к Торину, прекрасная, как утренняя заря, и, улыбнувшись, сказала: – Если я узнаю, что ты, страшась дара богов, убил Горлунг, ты пожалеешь, воин. – Это угроза? – любуясь нею, спросил Торин. – Нет, это чистая правда. Если я узнаю, что Горлунг умерла, всё равно от чего, а я узнаю об этом сразу, ибо каждую седмицу я буду спрашивать у рун про неё, я нашлю на тебя, всю твою семью, твой дом, гнилую болезнь, не пощажу никого, – так же улыбаясь молвила Суль. Торин ошалело смотрел на неё, и понимал, что Суль говорит серьёзно, и ему стало страшно. Теперь он действительно боялся этой женщины. Разумом он понимал, что женщина должна быть послушная, добрая и тихая, как Марфа, но люба ему была только Суль, заставляющая его грезить о ней, заставляющая страшиться своего гнева. Женщина, равная ему в жестокости и коварстве, вызывающая у него лишь восхищение, чужая жена, не его. – Ты меня приворожила? – внезапно спросил Торин. Суль засмеялась звонко, весело, беспечно, повела белыми плечами, села на край постели. Посмотрев на Торина лукавым взглядом чёрных глаз, скинула с него меховое одеяло, провела кончиками пальцев по его телу, и, улыбнувшись, сказала: – Зачем? Всё намного проще. Твоя похоть сделала всё за меня, – и, помолчав, облизнув распухшие от поцелуев губы, добавила: – а теперь довольно пустых разговоров, люби меня, воин, в последний раз. На следующий день Торин отчётливо понял, что ненавидит и боится свою дочь. А ведь ничего не предвещало беды, Горлунг была мила и любезна, спрашивала его о Руси. И наутро всё казалось Торину не таким страшным, ну, была девчонка отмечена проклятием, ну и что? Необязательно же Горлунг будет убивать его людей, она ведь может и не быть такой, как Суль. Но после его рассказов о Руси, и о Торинграде Горлунг задумчиво сказала: – Твой град, конунг, – она не называла его «отцом», а только «конунгом», – не имеет в грядущем места, твоё правление скоротечно, и никто из тех, в ком течёт твоя кровь, не унаследует твою землю, там будут править иные люди. – Что ты говоришь такое, глупая девчонка? – Торин со злостью посмотрел на дочь. – Я говорю то, что ведаю. Недолго тебе быть правителем, всемогущие Норны оборвут твой жизненный путь внезапно, а спустя совсем немного времени не станет возведённого тобой града, – уверенно сказала Горлунг. – Даже так? – зло ухмыльнулся Торин, – а ты всё знаешь и ведаешь? Так может, скажешь мне, как Норны оборвут нити моей судьбы, коли тебе всё известно? – Ты, конунг, умрёшь от руки женщины, – уверенно сказала Горлунг. Торин ударил дочь, ибо она предсказала ему самую позорную из всех возможных смертей. Смерть, что не принесёт ему хмельных пиров в Вальхалле, что заставит его душу томиться в Хеле. Ничего страшнее этого для мужчины быть не может. С того самого момента невзлюбил Торин старшую дочь настолько сильно, что не осталось в его жестоком сердце места для Горлунг, она стала ему в миг чужой, чуждой, врагом. Привезя её в Торинград, Торин отселил Горлунг в дальние покои и ни разу не навестил её, ни разу не справился о ней, она умерла для него в тот страшный день, когда предсказала ему позорную смерть, стоя в общей зале двора конунга Ульва Смелого. *** Князь Торин так увлёкся воспоминаниями, что не заметил наступление времени обеденной трапезы, и, кивнув рындам, направил Ветра к Торинграду. Когда князь на гнедом жеребце въехал в детинец, первым человеком, которого увидел он, была княгиня Марфа, но она не заметила мужа, отдавая приказания девкам теремным, окружающим её. Князь Торин лишь устало и презрительно вздохнул, как делал всегда, стоило ему сравнить прекрасную Суль и свою обычную и запуганную супругу. ГЛАВА 2 Княгиня Марфа не заметила мужа не из-за непочтительности, нет, жена преклоняла голову перед князем Торином, и даже не смела говорить при нём, если он не спрашивал мнения жены. Княгиня Марфа была образцовой супругой, она работала, не покладая рук, иногда даже больше, чем рабы, создавая уют во дворе мужа. Ведь всё должно быть сделано любо и скоро: если пир, то на весь честной мир, всем на удивление и зависть, если работа разная, то сделана на совесть. Хозяйство нужно вести рукой твёрдой и рачительной, ибо дай только девкам теремным волю, так и будут они дни напролёт сидеть возле майдана, да на дружинников бравых любоваться, вести с ними разговоры беспутные, недостойные. Науку ведения хозяйства в большом дворе Марфа постигала сама, методом проб и ошибок, ибо в юности её этому не учили. Будучи дочерью воеводы, Марфа до замужества лишь наряды шила да хороводы водила, единственным её развлечением были сказки мамок-нянек. Мать будущей княгини слишком любила и жалела единственную дочь, поэтому и баловала безмерно. Так и вышло, что княгиня Торинграда до всех премудростей хозяйства доходила сама, ошибаясь, совершая различные промахи, иногда выставляя себя на осмеяние женам дружинников. Марфа знала с младых ногтей, что пригожа, и, перебирая свой светло-русый волос, мечтала о том, что выйдет замуж за молодца, который будет её любить, холить и баловать. Когда дочь воеводы думала об этом, глаза её серые казались расплавленными перлами, лицо, круглое, словно наливное яблоко, заливалось румянцем. Беззаботная жизнь юной Марфы закончилась в одночасье, в миг захвата Торином крепости. Не познала она в браке с князем ни тепла, ни ласки, ни нежности. Он не мог, да и не хотел её полюбить, Торином владела лишь одна подлинная страсть – страсть власти, ради неё он был готов на всё. Всё то, о чём шептались, краснея, девицы в теремах, осталось для Марфы неизведанным, познала она лишь жестокость и унижение от руки равнодушного сильного мужчины. Единственным чувством, которое испытывала Марфа по отношению к мужу, был страх, животный, всепоглощающий, настолько сильный, что временами он переходил в ужас. Именно это чувство заставило молодую и впечатлительную Марфу попытаться позабыть о том, что Торин пришёл на землю её отца, явился захватчиком, пролив кровь её отца и братьев. В первый солнцеворот после брачного пира князь Торин вызывал у Марфы такую неприязнь, что иногда ей казалось, будто ему чужды все человеческие чувства. Выходя поутру из его одрины, старательно пряча синяки, княгиня Марфа про себя насылала на его голову страшные проклятия. А потом Марфа сломалась, она устала от постылой жизни, устала даже тихо ненавидеть супруга и смирилась с его грубостью, жестокостью и равнодушием. Ибо даже волхвы учили смирению, ведь слово мужа и князя есть закон. Да и не изменить уже ничего в этой жизни, видимо сам Род решил её судьбу так, выбрал ей именно такого мужа. И вскоре Марфа уяснила, что когда князь доволен бытом своим, жить с ним становится проще, и даже немного веселее. Вот тогда и начала княгиня Марфа, не покладая рук, трудиться на благо Торинграда, делая всё, что только мог пожелать её супруг. Марфа стала лучшей хозяйкой, что когда-либо видела эта суровая земля, ничего теперь не происходило без её ведома и одобрения в торинградском дворе. Так и стал Торинградский двор одним из лучших на Руси. За одно только была благодарна Марфа мужу – за детей чудесных: Прекраса – самый красивый ребёнок на всем свете и Митяй – наследник, её гордость, смышлёный и добрый малыш. Тогда, шесть солнцеворотов назад, отправляла Марфа мужа на его родину с лёгким сердцем. Торин должен был привести свою норманнскую жену, с таким чудным и режущим славянское ухо именем – Виллему. Как она ждала её! Ни капли ревности не было в душе молодой княгине к первой жене Торина, нет, Марфа хотела скинуть с плеч тягостные обязанности хозяйки дома, снова зажить беспечной жизнью. Ведь привези князь Торин свою первую норманнскую супругу, она бы стала его водимой женой, княгиней, а Марфа стала бы меньшицой. Но больше всего Марфа надеялась, что будет посещать одрину княжескую реже, ведь поговаривали, будто первая жена князя была красива какой-то особой смуглой красотой, и Марфа надеялась, что эта красота привяжет Торина к ней. Но мечтам Марфы не суждено было сбыться, ибо оказалось, что Виллему уже девять солнцеворотов как у Морены лютой. Вместо Виллему князь Торин привёз с собой худую маленькую девочку с чёрными, словно смола, волосами, безразличным взглядом тёмных глаз. Сначала Марфа растерялась, не понимая, кто это, даже зная Торина, Марфа не верила, что он может взять в наложницы ребёнка. Но затем княгиня заметила некоторое сходство между князем и ребёнком и поняла, что это дитя Торина. Торин, сойдя с драккары на берег, даже не посмотрел на почтительно склонившую голову Марфу. Он прошёл мимо неё, словно и не была она его женой. И лишь поздней ночью, отворив дверь в её одрину, Торин разочаровано посмотрел на русые волосы жены, на её серые глаза, румяные щёки. Она опять его разочаровала, вздохнув, Торин, затушил свечу, чтобы не видеть её, и лёг рядом. Марфа пыталась поладить с Горлунг, она любила детей и была не против ребёнка мужа от норманнской жены. Княгине было жаль старшую дочь Торина, ведь та росла, так и не познав материнской ласки. Но на все попытки Марфы подружится с Горлунг, последняя отвечала лишь ледяным презрением и молчанием. Её не занимали обычные игры Прекрасы и Митяя, странная девочка словно родилась взрослой и просто ждала момента, когда станет выше ростом. Ей не нужна была жалость Марфы, дружба с Прекрасой и Митяем, нет, Горлунг сторонилась всех славян, запираясь в своём покое вместе с норманнской нянькой. Вскоре княгиня пришла к выводу, что Горлунг ей больше всего напоминает злую, тощую ворону. Через некоторое время после поездки князя Торина в Норэйг он заболел, хворь была настолько тяжёлой, что в беспамятстве метался супруг Марфы средь меховых одеял, не признавая никого вокруг. Княгиня дни и ночи напролёт просиживала у его постели, моля Долю о том, чтобы было ниспослано ей освобождение от постылого мужа. Казалось, что князь Торин испустит дух скоро, ибо даже целительные настои, которые давали княгине волхвы, не вызывали никакого лечебного эффекта, князю становилось всё хуже. Не принесло Торину облегчения и приношение в жертву богам его любимого коня, он уже не приходил в себя ни на миг. В Торинграде повисла тяжёлая гнетущая тишина, все ждали смерти князя и боялись её. Ведь только-только наладилась жизнь, отстроен град, кто станет править вместе с маленьким Митяем? Даже девки теремные перестали заразительно громко смеяться, они тихо сновали по общей зале, не привлекая внимания дружинников, а те в свою очередь, не кидали больше на них страстных взглядов, не до девок стало воинам – они раздумывали о том, кому в дружину податься. В тот тяжёлый для всего Торинграда момент княгиня Марфа и познала, что ждать ей помощи и поддержки не от кого. Гридни Торина ходили злые и раздражённые, они уже в мыслях сыграли по князю тризну, и думали, как устраивать жизнь далее. Жёны дружинников храбрых, что раньше старались угодить княгине, теперь избегали её. Никто не знал, что будет дальше. Потянулся торинградский люд к волхвам, молясь и принося жертвы, дабы не забыли боги их, не покинули. Кроме княгини Марфы у постели Торина сидел ещё один человек – Горлунг. Она приходила ранним утром, садилась в уголке и неотрывно смотрела на лицо отца. Поздним вечером девчонка вставала и уходила в свой покой, а утром всё повторялось заново. Марфе, которой так нужна была человеческая поддержка, было тяжело сидеть рядом с Горлунг, ибо та не проронила ни слова, молча глядя на все действия волхвов. В один из вечеров князю Торину стало ещё хуже, он весь пылал и без сил лежал на ложе. О том, что в нём ещё теплиться жизнь, напоминало лишь шумное дыхание. В тот вечер Горлунг, которая пока не очень хорошо знала язык славян, тщательно подбирая слова, сказала Марфе: – Гони своих волхвов, жена конунга, от них нет помощи никакой, лишь мешают. – Что ты говоришь такое? – набросилась на падчерицу Марфа. – Волхвы – святые люди, они обязательно помогут твоему отцу. – Он выживет, но не их стараниями, – твёрдо молвила Горлунг. – А чьими же тогда? – раздраженно спросила княгиня. – Я его вылечу, он будет жить. Рано ему ещё в Хель, время его ещё не пришло, иная смерть его ждёт, – уверенно сказала Горлунг. Волхвы и так не особо жаловали князя Торина, хоть он принял славянских богов и высказывал к ним всяческое почтение, но понимали, что сие было скорее шагом политическим, чем велением души, познавшей истинную веру. Поэтому, услышав разговор княгини и дочери Торина, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ, и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и дочь «варварами». Марфа заплакала и пошла готовить нарядную одежду для похорон Торина, которого теперь уже непременно ждала смерть. Ей было нестерпимо думать, что волхвы навеки покинули Торинград, это ведь означает, что у люда здешнего не останется никакой надежды на будущее, ибо ничего хорошего не произойдёт на земле, которую не благословят волхвы. А Горлунг осталась, и начала поить и растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышлёныш что-либо понимает в целительстве. Но в лечении Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов: не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня. А княгиня Марфа, видя, что её мечты остаться вдовой-княгиней терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила её люто. Глядя, как та чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью. Торин ещё не пришёл в себя, но уже не метался на ложе от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои чёрные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил её за руку, и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал: – Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я всё для тебя сделаю, Суль… Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» означает «солнце». Приняв эти слова за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась, и тут заметила взрослую понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили её ушатом воды колодезной, показали на место её ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребёнок разумел о муже её более, чем сама княгиня. Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое – Митяя, наследника княжеского. Эта потеря была самой тяжёлой в жизни и Марфы, и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, ещё больше отдалило друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по натуре, а Марфа – общительная светлая женщина, замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все её чувства, разум, спят глубоким беспробудным сном. Княгиня Марфа считала мужа человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность, и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав из уст мужа ещё раз слово «суль», и тогда осознала, что это имя. Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице, и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав: – Золотые, почти как у Суль… В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит её заслуг и стараний, не полюбит её поздней и сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая странное имя Суль. Княгиня так и не смогла более родить ребёнка Торину, не помогли ни волхвы, которые всё-таки вернулись в Торинград, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появится наследник, но всё оказалось безуспешным, видимо Недоля обратила свой взор на их двор. И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила её тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно, нового дружинника мужа. Стоило княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она, любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток. Ночами предавалась Марфа сладким и постыдным мечтам о новом дружиннике, о том, каково делить ложе с ним. А утром стыдилась поднять глаза и на мужа своего, и на Дага. Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделённой, и так горько на душе её было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову…. …… |
0 комментариев