photo

Красным по белому. Кодекс звезды

70 руб
Оценка: 0/5 (оценили: 0 чел.)

Автор: Антонов Александр

вставить в блог

Описание



«Кодекс звезды» – третья книга альтернативной саги «Красным по белому» (две первые книги представлены в нашем издательстве) известного фантаста Александра Антонова.
1919 – 1939 годы. Тире между датами – это период жизни полюбившихся вам героев, поместившийся на станицах новой книги. Много это или мало? По крайней мере, достаточно для того, чтобы подросло новое поколение Жехорских, Абрамовых, Ежовых, Берсеневых. За ними будущее, и именно им суждено стать главными героями последующих книг саги. Но всё это потом, потом, потом… А в этой книге главными действующими лицами повествования по-прежнему остаются их родители: Михаил, Глеб, Николай и Ольга. Им и их товарищам за эти годы предстоит построить на месте бывшей Российской Империи новое в истории Человечества государственное образование: СССР – буквы те же, а расшифровка уже несколько иная!
Будут на их пути испытания победами и поражениями. Одному из друзей даже предстоит пережить гибель любимого человека. Но куда бы ни забросила их судьба: на берега Вислы или Амура, на улицы Стокгольма или пыльные улочки древней Бухары – везде главным законом их жизни будет Кодекс Звезды!


Приобрести книгу: www.litres.ru/aleksandr-antonov-4/kodeks-zvezdy/

Характеристики

Отрывок КРАСНЫМ ПО БЕЛОМУ
(альтернативная сага)

«Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»
П.А. Столыпин

Книга третья
КОДЕКС ЗВЕЗДЫ

Часть первая
ХРОНИКИ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ

Конец 1918 – начало 1919 года
Юг России

Поход Добрармии был обречён с самого начала. Екатеринодарский манифест о передаче власти триумвирату — Корнилов, Каледин, Юденич — никто и в России, кроме самих «добровольцев», и то поначалу, всерьёз не воспринял. А заграница и подавно. Англичане и те официальных заявлений в поддержку мятежников не делали, а турки даже предложили помощь. Надо будет, зовите, да? Кому скажете, секир-башка делать будем! Поблагодарили, конечно, за «заботу», но и отказались. Сами справимся!
И стали справляться. Благодаря стремительному походу эскадры Берсенева на Новороссийск, Добрармия была вынуждена покидать город в спешке, оставив под разгрузкой добрую часть припасов и все танки. Не оплошали и внутренние войска Украины под командованием Махно. И так-то из десяти тысяч «добровольцев», высадившихся в Севастополе, в Добрармию подались менее трёх тысяч, так и их повязали, порубали по дороге. Меньше тысячи только и добрались до Екатеринодара. Совсем мало выставил бойцов Юденич, правда, почти сплошь офицеров. Казаки, те сразу держались особняком, а как грохнули «мироновцы» в жаркой схватке Каледина, так и вовсе отвалились. Какое-то время, правда, удалось Добрармии выстоять. Наступать, уж извините, было нечем, но оборону до поры до времени держали. А потом случилась та злосчастная стычка «марковцев» с казаками, и пришёл Добрармии, как сказали бы немцы, капут. Как тактическая единица, она (Добрармия) перестала существовать ещё до конца 1918 года, а её предводитель генерал Корнилов был пленён. Но отдельные отряды, и совсем не мелкие, бегали по степям да горам ещё месяца три, а за ними, понятное дело, гонялся спецназ да казаки. В наиболее боеспособную бандитскую шайку – я вовсе не обзываюсь, скоро узнаете, почему – превратились остатки тех же «марковцев». Хотя сам генерал Марков давно погиб, но соратники его помнили и чтили, отчего и продолжали называться его именем. Уж не знаю, был бы этим доволен сам Марков, останься в живых, не уверен. Так в чём же дело? А в том, что преследуемые всеми и вся «марковцы» озлобились на весь белый свет, включая и «Матушку Россию». Помните у Островского: «Так не достанься же ты никому!» Кровь и пепел отмечали путь этого отряда, кровь и пепел…

**

Полковник Зверев отошёл в сторону, даже не скомандовав расстрельной команде «Разойдись!». Впрочем, бойцы и безо всякой команды разбредались кто куда, только бы подальше от висящих на стене деревянного амбара трупов. «Господи! – думал Зверев, трясущимися пальцами чиркая спичкой о коробок. – Так я скоро и впрямь начну почитать себя Ангелом смерти, ибо избавляю людей от мук». Причина думать так у него была. Пленных «марковцы» не брали уже давно: самим жрать было нечего. Однако перед расстрелом всех пленных сначала пропускала через свои руки контрразведка. Что хотели у них выведать? Но только перед казнью изувеченные тела приходилось натурально подвешивать на верёвках на вбитых в стену крючьях. Да какие тела – куски окровавленного мяса!
– Эй, Зверев, выпей, полегчает!
Полковник даже не повернулся на голос. Видеть рожу начальника контрразведки полковника Грязева он не мог, а ведь приятельствовали когда-то…
– Брезгуете, Ваше благородие? – зло поинтересовался Грязев. – Ну, ну… Только вам, полковник, это не зачтётся, когда попадём в лапы к товарищу Малинину!
Грязев, пошатываясь, отвалил, а мысли Зверева стали ещё мрачнее: «Прав, упырь!» Начальник контрразведки правительственных войск полковник Малинин отдал распоряжение всех пленных «марковцев» доставлять на допрос лично к нему. А в тех застенках люди пропадали вовсе без следа. «Сбежались на запах крови, вурдалаки!» – с тоской думал Зверев.

**

Налетевший из-за низких скал порыв ветра смешал запах ковыльной степи с запахом моря.
– Потерпи, дружок, – шепнул Кравченко взмыленному коньку, пригнувшись к гриве, – скоро передохнёшь.
Каурый только скосил бешеный глаз, и, хрипя, продолжил бег к скалам. Вскоре Кравченко перевёл коня на рысь, а потом и на шаг. Впереди маячил вход в пещеру, возле которого притаился некто в кожанке, невдалеке стоял конь. Заметив Кравченко, военный поспешил навстречу, предупредительно прикладывая палец к губам, прося вести себя как можно тише. Спешившись, Кравченко поздоровался с офицером за руку.
– Ты что, один? – негромко спросил Малинин.
– Как видишь, – усмехнулся Кравченко.
– Вот чёрт! – оскаблился контрразведчик, блеснув ровными белыми зубами. – Двое мы с тобой среди наших – молодцы, остальные – слабаки!
Кравченко не стал спорить. Зачем говорить, что он чуть коня не загнал, чтобы оторваться от основных сил?
– Что тут у тебя? – спросил он у Малинина.
– Поди, сам посмотри, – вновь оскаблился тот, – только осторожно.
Кравченко бесшумно подкрался к входу. Из пещеры доносился неразборчивый говор. Тогда Кравченко, вжавшись спиной в стену, стал медленно продвигаться в глубь пещеры. Перед очередным поворотом, когда голоса стали вполне различимы, он осторожно заглянул за выступ. В небольшом зале, обрамлённом каменными стенами, находились три человека. Двоих Кравченко знал: начальника контрразведки «марковцев» полковника Грязева и старого знакомца Глеба Абрамова полковника Зверева. Третий в чине капитана был ему незнаком. Наверное, кто-то из подручных Грязева. Разговор меж ними шёл пустяшный: ля-ля-тополя. Но вот с другого входа в зал вошёл ещё один капитан.
– Фелюга на подходе! – доложил он.
– Прекрасно! – обрадовался Грязев. – Как вы полагаете, полковник, – обратился он к Звереву, – втроём ящики до фелюги донести удастся?
Зверев, бросив взгляд на два средних размеров ящика, пожал плечами.
– Почему нет? Только тяжело будет.
– Ничего, потерпим, – каким-то странным тоном произнёс Грязев.
– Кстати, почему втроём? – опомнился Зверев. – Нас вроде четверо…
– Дурак ты, хоть и полковник, – от души рассмеялся Грязев. – Так ничего и не понял?
Зверев, бледнея, потянулся к кобуре, но придержал руку, увидев три направленных на него ствола.
– Ты что задумал, сволочь! – срывающимся голосом прокричал он.
– Да куда мне до сволочи, – усмехнулся Грязев, – я – упырь, вурдалак, и как там ещё вы изволили меня называть?
Зверев угрюмо молчал.
– А сволочь – это ты, Зверев, – продолжил Грязев. – Думал, договорился насчёт фелюги, и я буду тебе за это по гроб обязан? Ну, уйдём мы сейчас в Турцию, поделим по-братски золотишко, и что? Ты будешь мне за это благодарен? Как бы не так! Ты, сука, на каждом углу станешь поливать моё имя грязью, нет? Молчишь? И правильно делаешь: чуть дольше проживёшь, хоть и не намного. Вот что, господин полковник, очень осторожно достаньте из кобуры пистолет. Так. Дошлите патрон и выщелкнете обойму. Замечательно! А теперь застрелитесь! Ну, что вы так на меня смотрите? Я даю вам возможность доказать, что вы благородный человек и не дадите ближнему принять ещё один грех на душу. Ну же, скорее!
«Издевается, сука!» – подумал Кравченко, изготавливая маузер к стрельбе.
Меж тем Зверев начал медленно поднимать пистолет к голове. Грязев и его подручные следили за каждым его движением. Кравченко поднял маленький камешек и кинул его в зал. Звук падающего камня на миг отвлёк контрразведчиков. Вполне достаточно! Зверев оттолкнулся ногами, направив тело вверх и в сторону, за миг до того, как то место, где он только что стоял, пришили три пули. Ещё на лету его пистолет выпустил ту единственную пулю, что была в стволе. Но Грязеву хватило и этого. Дырка ровно посреди лба отворила его многогрешной душе дорогу в ад. Тут же дважды хлопнул маузер в руке у Кравченко и оба капитана повалились на каменный пол.
– Вам бы на пару в цирке выступать! – пробурчал Малинин, пробираясь мимо Кравченко в зал.
Убрав маузер, Кравченко прошёл следом, туда, где Малинин склонился над лежащим на камнях Зверевым.
– Не ранен? – глумливо поинтересовался Малинин у морщившегося от боли полковника. – Ушибы – ерунда, нашей с тобой беседе не помеха! Не здесь, конечно, припасено у меня для тебя местечко поинтереснее. А ну, встать, скотина! – заорал Малинин страшным голосом.
А Кравченко уже подобрал пистолет убитого Грязева. Оружие выплюнуло три пули, и все в цель. Малинин рухнул лицом вперёд, придавив телом не успевшего отползти Зверева.
Пока Кравченко оттаскивал труп в сторону, за его спиной мелькнула не замеченная им тень, которая затаилась за тем выступом, где недавно прятался он сам. Кравченко помог Звереву подняться. Тот стоял, потирая ушибленную руку, во взгляде смешались надежда и настороженность.
– Вот что, полковник, времени у вас в обрез, – сказал Кравченко. – Берите золото, сколько унесёте, и бегите к вашей фелюге!
– Вы… Львов? – осторожно спросил Зверев.
– Какая вам теперь разница? – чуть раздражённо ответил Кравченко. – Встретимся при других обстоятельствах, тогда подробно поговорим обо всём. А теперь, набирайте золото. Давайте, я вам помогу!
Тень за выступом скользнула к выходу из пещеры. При дневном свете стало видно, что это один из командиров правительственных войск, по фамилии Берия, про которого говорили, что он близок к самому Сталину. Берия вскочил на коня и погнал его к наплывающему из степи облаку пыли.
Когда Кравченко, проводив Зверева, вышел из пещеры, Берия уже затерялся среди бойцов конного отряда.

***

Сталин встретил Кравченко, как всегда, по-дружески.
– Садись, старый товарищ, рассказывай…
– Что рассказывать? – присаживаясь на стул, спросил Кравченко.
– Ладно, не скромничай. Грязева завалил? Завалил! Золото в казну вернул? Вернул! Много золота. И себе даже ни монетки не взял. Молодец! Думаю я за этот подвиг товарища Кравченко к ордену представить, Боевого Красного Знамени! Как считаешь, правильно думаю?
– Ну, это тебе решать… – осторожно ответил Кравченко.
– Верно, – усмехнулся в усы Сталин. – И я решу, не сомневайся!
– Да я и не сомневаюсь, только…
– Хочешь узнать, почему я тебя про Малинина не спрашиваю? – по-своему истолковал паузу в словах Кравченко Сталин. – А чего про него спрашивать? Дрянь был человек, палач и живодёр! Правильно ты его пристрелил!
– Я не… – начал было Кравченко, но Сталин его не слушал, гнул своё:
– Я и сам хотел, чтобы Малинина пристрелили, как пса бешеного! Затем и послал Лаврентия с вами, чтобы он его при удобном случае замочил!
Кравченко сидел, совершенно ошарашенный подробным откровением. Сталин подвинул в его сторону пачку хороших папирос.
– Кури, а я, если не возражаешь, трубкой побалуюсь.
Какое-то время курили молча. Потом Сталин очень спокойным тоном спросил:
– Как думаешь, почему я с тобой так разоткровенничался?
– Мы же старые друзья… – начал Кравченко.
Сталин, поморщившись, перебил:
– Ерунду говоришь! Причём тут друзья? В том, что хотел убить одного из своих подчинённых, разве другу признаются? А?
– Не знаю… – Чутьё подсказывало Кравченко, что его гонят в ловушку, но какую?
– Никогда друзьям в таком не признаются! – назидательно сказал Сталин. – Не проговорится ведь только мёртвый, верно? – Голос его звучал всё жёстче и жёстче. – А зачем мне мёртвый друг, а? Совсем не нужен! Другое дело, мёртвый враг! Что ты на это скажешь, полковник Львов?
Львов – какой он при таком раскладе Кравченко? – вконец растерялся и с ответом промедлил. Да и ждал ли Сталин ответа? Сам за него ответил:
– Я ведь горец, если ты не забыл, для меня врага убить – дело чести!
– О чём ты говоришь, Коба? – начал хвататься за соломинку Львов.
– Что, уже оклемался? – удивился Сталин. – Быстро. Только давай не будем тратить время на ненужные словесные перепасы. Тем более что его, времени, у тебя почти не осталось. – Сталин ещё раз пыхнул трубкой и отложил её в сторону. – Берия был в пещере, когда ты убивал Малинина и отпускал Зверева, всё видел и слышал.
Львов поник головой. А Сталин произнёс без раздражения, но холодно:
– Сейчас ты ответишь на мои вопросы. Если твои ответы меня удовлетворят – умрёшь быстро. Если нет… Малинин ведь не один допросы проводил?
Львову стало как-то всё равно. Он деревянным голосом отвечал на вопросы, практически ничего не утаивая, разве что опуская подробности. Так продолжалось, пока не дошли до 1917 года. Здесь Сталин временно прервал допрос, вновь пустился в рассуждения:
– Ты ведь с этого времени стал нам помогать? И как Львов, и, особенно, как Кравченко. То, что царя с семьёй пытался за границу вывезти – грех невелик. Ответь мне: зачем тебе, жандармскому полковнику, это понадобилось? Нет, ответь иначе: какое отношение к этому имеют твои друзья? И не делай удивлённое лицо. О твоих связях с Жехорским, Ежовым и Абрамовым мне известно. Они тебя что, перевербовали? Или это что-то иное, какой-то масштабный дьявольский план? Вы ведь и Бокия ухитрились к себе переманить, а он большевик до мозга костей. Отвечай!
В голове у Львова что-то щёлкнуло. Он поднял глаза.
– Хорошо, отвечу, но сначала ответь ты на один вопрос.
Сталин заметил перемену в поведении пленника, подивился ей, и решил выяснить, что бы это значило. Потому взмахнул трубкой.
– Спрашивай!
– Ты вот обо всём хорошо осведомлён. Ты что, на всех товарищей досье собираешь?
Сталин задумчиво пососал потухшую трубку.
– Ты ведь знаешь, я учился в семинарии. Но я так и не решил для себя: есть тот свет или его нет? Теперь, на всякий случай, я не говорю лишнего даже со смертниками. Но на твой вопрос отвечу, хотя и не напрямую, а в виде как бы горской мудрости. Чем больше человек знает о природе вещей, тем он становится умнее. Чем больше человек знает о природе людей, тем он становится могущественнее. Я ответил на твой вопрос?
– Да.
– Хорошо. Теперь я тебя слушаю.
– Что ж, – голос Львова звучал уверенно. – Я добавлю в твою коллекцию такого знания, какого у тебя ещё не было. Не знаю, сделает ли оно тебя могущественнее?
И Львов выложил правду о попаданцах. В разумных, разумеется, пределах. По ходу рассказа он отмечал, как удивление на лице Сталина сменилось растерянностью, потом возник интерес, потом испуг. Этого Львов и добивался. Закончив говорить, он практически не сомневался, что сегодня не умрёт. Слова Сталина это подтвердили.
– Сейчас ты продлил себе жизнь, – задумчиво произнёс Сталин. – Если ты сказал правду, а я это проверю, то, возможно, будешь жить и дальше. А пока… – Сталин достал из нижнего ящика стола мешок, какой обычно надевают на голову смертника перед казнью, бросил его Львову. – Надевай! Не говори ни слова, пока не разрешу, и не пытайся снять!
Львов подчинился, сетуя лишь на то, что времена Дюма канули в лету. Железная маска была бы ему более к лицу. От мешка смертника его новый головной убор отличался лишь тем, что в нём была прорезь для рта. Сначала Сталин с кем-то говорил по-грузински. Львов мало что понял, говорили слишком быстро. Потом его подхватили под руки и куда-то поволокли.

В окружении Полномочного представителя ВЦИК на Юге России распространился слух о том, что Сталин отправил Кравченко с какой-то секретной миссией. То, что он (Кравченко) так и не вышел из кабинета после разговора со Сталиным, удивления не вызвало. Было известно, что из кабинета, помимо основного, есть аж два запасных выхода.

Петроград
МИХАИЛ

Сталин смотрел на меня особым «сталинским» взглядом, от которого против воли мурашки бегут по коже.
– От наркома обороны товарищу Сталину ничего не нужно, – сказал он, отводя в сторону руку с неизменной трубкой. – А вот от товарища из будущего товарищу Сталину нужно очень много!
На вас обрушивалась когда-нибудь горная лавина? Вот и на меня нет. Потому не уверен, что здесь можно проводить какие-то параллели. Но вот обухом (читай, прикладом) по голове – чувствительно, но не до потери сознания – это мне знакомо. И такое сравнение с тем, что я тогда испытал, вполне уместно. Я никак не мог сосредоточиться. Мешала злость на Кравченко-Львова. Я понял причину его исчезновения и пенял ему – (о стыд!) не зная даже, жив он или мёртв? – за то, что он проявил слабость и сдал нас Сталину. Выручил меня тогда, как это ни покажется странным, колокол. Он опять зазвучал в моей и без того гудящей голове, каким-то чудесным образом впитал все остальные шумы, – именно впитал, не заглушил! – после чего замолк сам, оставив лишь приятную свежесть. В разом опустевшую голову тут же вернулась ясность ума, и я отчётливо осознал, что должен говорить.
Не знаю, сколько по времени шла моя внутренняя борьба, надеюсь, что недолго, ибо Сталин не выказал и доли нетерпения, безропотно дождавшись, пока я подниму голову и скажу:
– Так спрашивай, Иосиф, спрашивай, я отвечу на все твои вопросы!

**

Уф! Ну и разговорчик у нас получился. Я вроде как ни в чём не оплошал, и, по его (разговорчика) окончании наслаждался заслуженной передышкой. Сталин попыхивал трубкой, отведя взгляд в сторону. Теперь многое зависело от того, что он скажет. Сталин вынул трубку изо рта, и, по-прежнему не глядя на меня, сказал с какой-то – а может, мне только показалось? – обречённостью:
– Я, знаешь ли, собрал о вас достаточно информации. Теперь сопоставив её с тем, что рассказал мне ты, вынужден признать: твои слова меня убедили, и меня это как-то не радует.
– Почему? – весьма благодушно спросил я. Душа моя ликовала одержанной победе, и тому, что Львов оказался перед нами чист. Теперь я окончательно утвердился в том, что он не сломался, а просто просчитал Сталина. Рисковал бывший жандарм, конечно, отчаянно, но, в конечном счёте, оказался прав: Сталин (как, кстати, и Ленин) по своему естеству не смог вот так сразу отвергнуть абсурдную, казалось, идею, а потом под тяжестью дополнительных аргументов вынужден был её и принять.
– Почему? – голос Сталина звучал тихо, но отчётливо. – Да потому, что прибыли вы сюда в том числе и за тем, чтобы воспрепятствовать моему продвижению.
Он не добавил «к власти» или «наверх», но этого было и не нужно. Моё благодушие как рукой сняло. Ёшкин каравай! (спасибо, Оля) Вот так и приобретаются враги. И что теперь делать? Спокойно, Ипполит, спокойно… Раз он об этом говорит, то, значит, до конца ещё не уверен, в противном случае промолчал бы. А потом… Не надо нам такого «потом». И такого врага нам не надо. Говорю вполне буднично:
– Зря ты, Иосиф, пытаешься гадать на кофейной гуще. Исходи лучше из фактов. Того Сталина, что был в НАШЕМ времени, здесь нет, согласен?
Ни с чем он не согласен. Дурак я, дурак. Разве он может раздвоиться на «того» и «этого»? Тут никакое сознание не выдержит. На ходу меняю тактику:
– Извини, глупость сказал. Сталин, конечно, тот же, но действует он уже по-другому.
Вот с этим он готов согласиться, по глазам видно. Закрепляй, Жехорский, успех!
– И мы тебе в твоих действиях никак не препятствуем, а ведь могли бы, разве не так?
– Не препятствуете сейчас, но как я могу знать, что не будете препятствовать в дальнейшем?
– Опять ты за своё! – Я заставил себя рассмеяться, хотя в душу повеяло холодком. – Что будет потом, не можем знать даже мы, потому что здесь всё уже идёт по-другому. Иосиф, дорогой, надо руководствоваться тем, что есть, и прилагать усилия, – и тебе, и нам, и всем остальным нашим товарищам – чтобы и потом мы оставались в одной лодке!
Сталин отошёл к окну и долго что-то разглядывал на улице, стоя ко мне спиной. Потом повернулся и пошёл ко мне, на ходу протягивая руку. Я поспешил навстречу. Когда наши ладони соприкоснулись в дружеском рукопожатии, Сталин, улыбаясь, произнёс:
– Ты прав, Миша! Какие у нас сегодня есть основания в будущем становиться врагами?
– Никаких, – так же улыбаясь, подтвердил я, очень рассчитывая на то, что Сталин поверит в мою искренность.
– Хорошо. Рад был с тобой повидаться. Перед тем, как нам проститься, хочу спросить: может, у тебя есть ко мне какая-нибудь просьба?
Как не быть?!
– Мы все очень соскучились по Кравченко, и будем тебе признательны, Иосиф, если ты отзовёшь его с того «секретного» задания, которое ты ему поручил.
В глазах Сталина злые черти корчили мне весёлые рожи.
– Ответь честно, Миша, ты кого больше хотел бы видеть: Кравченко или Львова?
Вот тут надо было не ошибиться с ответом, потому я взял секундную паузу.
– Львова, – наконец твёрдо произнёс я.
– Ви его получите, – заверил Сталин, а черти в его глазах разом показали мне языки.

**

Слово Сталин держать умел. Уже на следующий день мне позвонил Берия, сказал, что делает это по поручению Сталина, потом произнёс фразу: «Завтра в шесть часов утра возле известного вам причала» – и положил трубку.
– Что ещё за причал? – пробурчал Васич. Друзья были уже посвящены в детали моей встречи со Сталиным.
– Наверняка тот, где проходила операция по спасения царской семьи, – предположил Ёрш.
– Почему ты в этом уверен? – спросил Васич.
– Во-первых, место достаточно безлюдное, – пояснил Ёрш, – а во-вторых, Сталин даёт понять, что всё про нас знает.
– Ну, положим не всё… – начал Васич, но я его перебил:
– … Вполне достаточно. Однако в данный момент это не так важно. Важно другое: причал, я согласен, тот, о котором говорит Ёрш. Так что если ты… – я выразительно взглянул на Васича.
– Я не возражаю, – сразу ответил тот.
– … Будем считать, что место встречи мы установили, – закончил я.

На месте мы были уже в пять. Без пяти минут шесть к причалу подкатила легковая машина, из которой вышел Берия и поманил нас к себе. Я и Васич направились к нему, оставив Ерша вместо прикрытия. Лаврентий приложил руку к козырьку, нам руки протягивать не стал, при полном нашем непротивлении. Потом он отворил заднюю дверцу седана, сопроводив действо словами:
– Забирайте подарок!
Я заглянул в салон. Тот был пуст, если не считать сидящего на заднем сидении мужчины со связанными руками и мешком на голове. Я помог страдальцу выбраться. Берия сразу засобирался. Уже с сиденья водителя протянул мне свежий номер «Правды», пояснил:
– Вы ведь это ещё не читали? Почитайте!
Я принял газету, Берия захлопнул дверцу и авто рвануло с места. Васич уже разрезал путы на руках и теперь тянул мешок с головы пленника. Это был Львов, без макияжа под Кавченко.
– Вчера вечером в камеру доставили таз с горячей водой, Берия предложил помыться, а заодно и разгримироваться, – пояснил Львов, жадно глотая свежий, чуть подсоленный морем воздух. – Знали бы вы, братцы, как я по этому соскучился! Можно, мы тут ненадолго задержимся?
Пока Львов в компании Ерша и Васича бродил по причалу, я внимательно просмотрел газету, и на последней странице нашёл то, что искал. Когда троица вернулась к машине, я показал им маленькую заметку, вернее, некролог, который был предупредительно обведён карандашом. В некрологе говорилось: «При выполнении особо важного задания отдал жизнь наш боевой товарищ, коммунист, полковник Кравченко Н.И. Память о нём навсегда останется в наших сердцах!». Я отдал газету Львову.
– Оставьте себе, Пётр Евгеньевич, на память.
– Нет бы Шефу сказать Сталину, что хочет видеть Кравченко, глядишь…– начал Ёрш.
– … и вы лицезрели бы сейчас мой труп, – закончил за него Львов.
Васич выразительно глянул на Ерша и постучал костяшками пальцев по лбу. Тот смущённо вздохнул:
– Ну да, с Рябого бы сталось…

И с него сталось. Вскоре до нас дошёл слух, что Берия погиб в горах Кавказа, когда выполнял какое-то поручения Сталина.
«На его месте должен быть я». Такое вполне мог бы сказать Львов, но не сказал, а предложил выпить на помин души Лаврентия Павловича. Никто не возражал, ибо в ЭТОМ времени Берия прожил более короткую, но менее сволочную жизнь. Тем же днём окончательно была решена судьба Львова…

НИКОЛАЙ

Считал ли я, что существует какая-то серьёзная опасность, вызвавшись проводить Львова до шведской границы? Положа руку на сердце, отвечу: нет! Тогда почему теперь, проводив взглядом гаснущие в сгущающихся сумерках красные огоньки на торце последнего вагона «Стокгольмского экспресса», я испытываю такое облегчение? Пожалуй, и не отвечу. Да это и не важно. Важно то, зачем Львов едет в Стокгольм. Скажете, тому есть много причин? Верно. Это и воссоединение с семьёй (Если помните, в пригороде шведской столицы живут жена и дети бывшего жандармского полковника). И желание держать Львова подальше от длинных Сталинских рук. И много ещё всяких «и». Но всё это фигня, по сравнению с… нет, не с «мировой революцией», которая, между нами говоря, сама по себе является полной фигнёй. Львову поручено создать в Стокгольме бюро российской внешней разведки. Этакий филиал Первого главного управления НГБ, которое возглавляет Бокий. Спросите, что на это скажут шведы? Под наши гарантии сохранения их суверенитета и нейтралитета не скажут ничего, разве что попросят убрать вывеску, если таковая появится на здании, где разместится бюро. А она (вывеска) не появится никогда. Это я могу сказать с полной уверенностью.
Прохладно стало торчать на перроне. Пройду в зал ожидания. До отправления поезда на Петроград есть ещё два часа…

23 февраля 1920 года
Квартира Абрамовых

В этот день у Абрамовых собрались только свои, и только военные: три генерала и полковник – все в парадной форме.
Ольга, которая даже 8-го марта не манкировала женскими обязанностями, вставать в этот день к плите отказалась категорически. Потому утку приготовила загодя, оставалось только разогреть.
Традиция отмечать 23 февраля как День Российской Армии ещё не только не прижилась – её не было вовсе. А значит, можно смело предположить, что исключительно по этому поводу в этот день за праздничным столом собрались только наши друзья. Начиналось застолье весело, но где-то после третьей рюмки пришло время для серьёзных тем.
– Шеф, скажи по совести, – обратился к Жехорскому председатель ВОК генерал-лейтенант Ежов, – не жалеешь о том, что сдал наркомат обороны Троцкому?
– Не сдал, а передал, – тут же поправил товарища Жехорский. – Сдать – от слова «сдаться». А мы ведь Троцкому пока ни в чём не уступили. Правда, Васич?
Первый заместитель наркома обороны, командующий восками Центрального военного округа, генерал армии Абрамов, своим ответом Жехорского неприятно удивил. Вместо того, чтобы бодро поддержать товарища – да, мол, ни пяди земли не уступили мы супостату! – он неопределённо пожал плечами. Жехорского это задело.
– Не понял! – воскликнул он, адресуя свой протест Абрамову. – Ты же вчера утверждал, что в наркомате обороны у тебя всё под контролем?
– Твоё «вчера», Макарыч, – невесело усмехнулся Абрамов, – если мне не изменяет память, двухмесячной давности?
– И что? – нахмурился Жехорский. – За это время что-то сильно изменилось?
Абрамов промолчал. Зато вновь заговорил Ежов:
– Странное дело, – сказал он. – ВОК от действий наркомата обороны сотрясает баллов на пять, не меньше, а у вас в ГПУ, стало быть, тишь да гладь?
(После того, как Дзержинский возглавил Наркомат государственной безопасности, он оставил пост начальника Главного политического управления при ВЦИК и СНК. Вместо него на этот пост был назначен Жехорский).
Жехорский слегка смутился. Действительно, после того, как было принято решение об упразднении института военных комиссаров и введении вместо него института офицеров по воспитательной работе, дела армейские стали заботить его гораздо меньше. Всё это он и сказал в своё оправдание, добавив:
– Но командовать-то частями будет легче?
– Не в пример, – согласился Абрамов. – Вот только нарком Троцкий с таким положением вещей никак не может смириться, требует оставить комиссаров.
– Зато начальник Генштаба Тухачевский оказывает ГПУ в этом вопросе полное содействие, – парировал Жехорский.
– Вот именно, что в «этом вопросе», – нахмурился Абрамов.
– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Жехорский.
– А то и хочу сказать, – с раздражением ответил Абрамов, – что в остальных вопросах товарищ Тухачевский последнее время всё чаще принимает сторону наркома.
– Подожди… – наморщил лоб Жехорский. – А разве Тухачевский не твой человек? Когда я поддерживал его назначение на должность начальника Генштаба, я полностью был в этом уверен.
– Ну, извини! – резко откинул в сторону единственную руку Абрамов. – И вы меня извините, – обратился он к Ольге и Ежову, – за то, что ввёл вас в заблуждение. Вот такая я бяка!
– Брось! – поморщился Ежов. – С Тухачевским мы все здорово лопухнулись, кроме, разумеется, Ольги. Кто же мог подумать, что он настолько карьерист.
– Думаешь, всё дело в этом? – спросил Жехорский, тогда как Абрамов хмуро смотрел в сторону.
– А в чём ещё? – удивился Ежов. – Не думаешь же ты, что Тухачевский всерьёз увлёкся троцкизмом?
Ольга, которая неодобрительно следила за происходящим, сказала, обращаясь к мужу:
– Слышь, генерал, а не сходил бы ты за уткой, пока они спорят? – В ответ на недоумённый взгляд Абрамова, пояснила: – Очень уж хочется, чтоб в праздник меня обслужили на четыре звезды!
Ежов и Жехорский прервали разговор и все трое мужчин уставились на Ольгу с недоумением. Потом Абрамов скосил глаза на свой погон, усмехнулся, ловко вскочил с места и вышел из комнаты. Тут же поднялась и Ольга.
– Звёзд-то у него на погоне четыре, – пояснила она, направляясь к двери. – Но что-то мне подсказывает: если мы не хотим вместо разогретой утки получить подгорелую, полковник на кухне тоже будет не лишним!
– Ловко она разрядила обстановку, – кивнул вслед ушедшей Ольге Ежов.
– Угу, – кивнул Жехорский.
Замолчали. Каждый о своём…

**

Мысли Николая Ежова витали в клубах табачного дыма, который, несмотря на отворённые настежь форточки, никак не желал покидать зал, где проходил учредительный съезд Российской коммунистической партии (РКП).
Начинался, правда, съезд, как очередной, X съезд РСДРП(б). Но уже в первый день работы Ленин в конце отчётного доклада предложил реорганизовать партию из социал-демократической в коммунистическую. После непродолжительных дебатов предложение Ленина было принято. На этом X съезд РСДРП(б) свою работу закончил, а уже на следующий день в том же зале начал работу I съезд РКП. Число делегатов сократилось ровно на чуть-чуть — на тех, кто выступил против идеи Ленина.

(Позднее они, эти самые «чуть-чуть», совместно с меньшевиками и частью правых эсеров объединились в Российскую социал-демократическую партию (РСДП) во главе с Плехановым).

А чё ж так много курили-то, спрашивается? Али культуры товарищам коммунистам не доставало? И это тоже. Но не стоит по этому поводу ёрничать, ибо были причины и поважнее, чем недостаток культуры поведения. Случилась меж делегатами непонятка по двум важнейшим вопросам: включать ли в программу партии положения о Диктатуре пролетариата и Мировой революции в редакции предложенной Лениным либо в толковании его оппонентов.
О чём тут думать, кричал главный супостат Ленина, Троцкий. Мы ведь уже проголосовали за то, что РКП является партией марксистского толка. А он (Маркс) и по Диктатуре пролетариата, и по Мировой революции высказался достаточно чётко. И зачем нам мудрить? А затем, отвечал ему Ленин, что высказывался уважаемый Карл Генрихович по этим вопросам более полувека назад. И если стратегия тех времён нам, в общем и целом, подходит, то тактику необходимо поменять. И «Диктатура трудящихся» для данного исторического момента звучит более подходяще.
Может вы, Владимир Ильич, и правы, гудел с трибуны Шляпников. Но только какая же это к чертям собачьим диктатура, когда верховодят на фабриках и заводах всё те же капиталисты?
А что, Александр Гаврилович, спрашивал Ленин. Может, есть у тебя на примете хотя бы один рабочий, который и производство наладить сможет, и денег для этого найдёт, и домой после смены не заторопится, а прирежет к своему рабочему графику ещё часика три-четыре? Нет, батенька, если мы не хотим, чтобы встали наши фабрики и заводы, то – не везде, и тебе это хорошо известно, есть у нас и полностью национализированные предприятия – будем терпеть ради общего блага капиталистов, пусть себе верховодят! А диктатура будет выражаться в контроле над капиталистами со стороны трудящихся, посредством отторжения в пользу трудового коллектива неделимого пакета акций предприятия в размере не ниже блокирующего пакета – так называемой «коллективной собственности».
Это всё прекрасно, вновь лез на трибуну Троцкий. Но как нам всё-таки быть с Мировой революцией?
Да нормально всё, отвечал Ленин. Мировая революция – дело стоящее. Будем её всемерно поддерживать. В первую голову примером социалистического строительства в нашей собственной стране. Ну, и ещё чем-нибудь… Но только не военной силой! Вы ведь понимаете, Лев Давидович, что революция – дело внутреннее, и поддержка её из-за рубежа путём прямого военного вмешательства – это уже интервенция, а мы с вами люди мирные.

Так теперь виделись делегату I съезда РКП Николаю Ежову события почти годичной давности. За точность высказываний он, разумеется, поручиться не мог, а вот за смысл, да, ручался. Так и отметим: с его слов записано верно.

**

Жехорский испытывал неловкость. Как он ухитрился недооценить трудности, которые, как оказалось, мужественно преодолевали его товарищи?
Потому и рылся Михаил Макарович в памяти, пытаясь отыскать моменты, когда он так оплошал. Вот Ёрш упрекнул его за то, что он «сдал», как выразился Николай, пост наркома обороны Троцкому. Но разве момент того не требовал? После I съезда РКП Троцкий хотя и уступил Ленину в борьбе за главенство в партии, но силу за собой почувствовал немалую (почти 40% от числа делегатов, если сложить «интернационалистов» и «трудовиков»). Стал Лев Давидович на посту наркома иностранных дел позволять себе совершенно непозволительные вольности, идущие в разрез с согласованным между ВЦИК и Совнаркомом российским внешнеполитическим курсом.
Начал Троцкий с того, что во время официального визита в Софию чуть не поссорил Россию с Болгарией. Во время переговоров и прочих официальных приёмов говорил хотя и дозволенные речи, но вид при этом имел такой, будто прямо перед этим отведал клюквы, да без сахара. Зато на митинге болгарских коммунистов (после создания РКП компартии стали плодиться по всему миру, как грибы после дождя), стоя на трибуне рядом с Димитровым, толкнул пламенную речь, чем ввёл болгарский истеблишмент в состояние грогги. И полетели телеграммы. Из Софии в Москву с обидой и лёгким испугом. Из Москвы в Софию успокаивающие (в адрес правительства) и раздражённые (в адрес наркоминдел). Троцкий тем временем явился в штаб командующего Русским экспедиционным корпусом в Болгарии генерал-полковника Деникина. Начал сразу с того, что подвёл генерала к окну и указал на море знамён и транспарантов, колышущееся над запрудившими улицу колоннами демонстрантов (сторонники компартии занимались тем, что много десятилетий спустя, вполне может статься и в ЭТОМ времени, назовут подготовкой к «цветной» революции).
Деникин от визита Троцкого пребывал в дурном расположении духа, потому решился на столь же дурную шутку.
– Прикажете разогнать? – мрачно усмехнулся генерал.
Троцкий возмущённо блеснул стёклами очков, но от резкой отповеди удержался.
– Нет, генерал, этого я вам не прикажу. Подобные действия были бы справедливо расценены болгарской стороной, как прямое вмешательство в их внутренние дела. А такого мы с вами позволить себе не можем!
– В таком случае, – растерялся от столь правильных речей Деникин, – мне не ясна цель вашей демонстрации (говоря иными словами: какого чёрта ты меня тогда к окну-то подвёл?).
– Тут как раз всё просто, – тоном человека, обладающего превосходством над собеседником, произнёс Троцкий. – Раз мы оба понимаем, что лезть в болгарские дела нам не след, так давайте и не будем этого делать!
Троцкий продолжал говорить, наслаждаясь видом всё более и более обалдевающего генерала. Посчитав, что сполна рассчитался с Деникиным за солдафонскую шутку, прозвучавшую в начале беседы, Троцкий перешёл к сути своего визита.
– Я думаю, будет правильным, если российская военная форма в эти неспокойные дни не будет мелькать на софийских улицах.
– Понял, – кивнул Деникин. – Немедленно распоряжусь отменить увольнительные для рядового состава, а командиров всех рангов прикажу перевести на казарменное положение.
– И уберите с улиц наши военные патрули, – посоветовал Троцкий.
– Непременно, зачем они там в таком разе нужны? – согласился Деникин.
– И отзовите охрану со всех объектов военной инфраструктуры, которые находятся под нашим контролем, включая арсенал, – очень будничным тоном продолжил Троцкий.
– Но ведь передача объектов под охрану болгарской армии потребует нескольких дней, – сказал Деникин.
– Вот поэтому, генерал, я и предлагаю просто отозвать наших солдат, никого ни о чём не оповещая.
Деникин, который всё это время делал пометки на листе бумаги, поднял голову. Взгляды его и Троцкого пересеклись. Непросто было выдержать этот «очковый» взгляд, но генерал справился. Чуть охрипшим от внутреннего напряжения голосом произнёс:
– А вот это уже не в моей власти. Без распоряжения наркомата обороны я такого приказа не отдам!
– То есть моего распоряжения вам недостаточно? – с угрозой в голосе спросил Троцкий.
Но Деникин уже окончательно овладел собой, потому принял строевую стойку и чётко ответил:
– Никак нет!
– Жаль… – Троцкий не скрывал разочарования. – Надеюсь, вы понимаете, генерал, что только что упустили возможность стать моим другом?
Деникин промолчал, лишь упрямо вздёрнул подбородок.
Не подав руки, Троцкий вышел за дверь, а Деникин, промокнув вспотевший лоб безукоризненно чистым платком, сел писать депешу Жехорскому.

Вернувшись в Петроград, Троцкий большую часть упрёков в свой адрес уверенно отмёл – прохиндей-то он ещё тот! Малую же часть грехов признал и немедля в них покаялся. После чего стал ратовать за возвращение всех российских оккупационных войск на родину. Нечего, мол, нашим солдатикам на чужбине маяться! Да и казну попусту зорить тоже не след. Мысль была в целом дельная, потому инициатива Троцкого нашла поддержку и во ВЦИК, и в Совнаркоме. Наркому обороны Жехорскому возразить было тоже нечего, поскольку график вывода войск существовал и без идеи Троцкого, просто пришлось его скорректировать в сторону опережения от нескольких месяцев до полугода.
Понятное дело, пребывания российских войск в Пруссии это не касалось.
Приказы о выводе ушли в оккупационные войска. Вскоре из Софии дипломатической почтой в адрес наркома обороны прибыл конверт. Когда Жехорский сломал сургуч и вскрыл депешу, у него в руках оказались несколько прошений об отставке. Сам Деникин и ещё несколько офицеров экспедиционного корпуса извещали о намерении оставить российскую службу и на Родину не возвращаться. Чего стоило Михаилу Макаровичу убедить российское руководство не вставать в позу и удовлетворить просьбу верных защитников отечества – история отдельная. Правда, представление на Деникина о присвоении тому воинского звания «генерал армии» пришлось отозвать…
Вскоре выяснилось, что инициатива Троцкого имела двойное дно. Не преуспев в Болгарии, тот с лихвой отыгрался в Венгрии. Дело в том, что арсеналы бывшей австро-венгерской армии подлежали вывозу в Россию лишь частично. Большая часть вооружений поступала в распоряжение образованных на обломках бывшей империи государств. А в Венгрии на тот момент у власти была коалиция социалистов и коммунистов. Лидер коммунистов Бела Кун успешно прибрал оставленное без присмотра российских солдат вооружение к рукам и тут же принялся закручивать в стране гайки. Так, диктатуру пролетариата он вознамерился установить не от российского варианта, а от основополагающего. Не всем в Венгрии это пришлось по вкусу, и вслед за введением диктатуры пролетариата последовал «красный террор». Кончилось всё, правда, довольно быстро, ещё до 23 февраля 1920 года. Отряды Миклоша Хорти вытеснили сторонников Бела Куна из Венгрии, а потом, совместно с Чехословацкой армией, и из Словакии. Остатки разбитой коммунистической армии отошли на территорию Украины, где и были интернированы, больше, правда, на словах, чем на деле.
Но всё это было потом. А в самом начале венгерских событий в Лиге наций поднялся большой шум, который пагубно отразился на дипломатическом имидже России. Коммуниста Троцкого на посту наркома иностранных дел по срочному сменил эсер Чернов, которому было вменено вернуть российской дипломатии доброжелательное выражение лица.
А что же Троцкий? Он потребовал для себя пост наркома обороны. При отсутствии наличия войны – о, господи! что я несу? – подобный политический кульбит сочли вполне возможным. Во-первых, уступка политическим амбициям Троцкого предполагалась на относительно короткое время: до окончания работы V съезда Советов. Считалось, что за столь короткий промежуток времени он (Троцкий) не успеет расставить на командные посты в армии и на флоте своих людей, а значит, большого вреда обороноспособности страны не нанесёт. Кто же тогда мог предположить, что Троцкий споётся с Тухачевским? Во-вторых, Жехорского пост наркома обороны тяготил с момента назначения. Предложение сразу после отставки с этого некомфортного для него поста возглавить ГПУ казалось Михаилу Макаровичу куда более заманчивым. Ведь он уже знал, с чего будет начинать: ликвидирует институт военных комиссаров, которые давно исполнили предназначенную им роль и теперь гирями висели на ногах командиров.
Так оно и случилось. Встав во главе ГПУ, Жехорский тут же принялся ратовать за замену военных комиссаров на офицеров по воспитательной работе. Ленин и Спиридонова (даром, что жена!) поначалу сомневались. Уж больно шумно возмущались «недальновидностью товарища Жехорского» Троцкий и компания, а среди них сильнее всех драли глотки его (Жехорского) собственные замы Крыленко и Дыбенко. И вот тут неоценимую помощь оказал Жехорскому Тухачевский, который не только поддержал его в вопросе о военных комиссарах, но и нашёл пару-тройку весомых аргументов в поддержку идеи. «Нет, – думал Жехорский, – не может тёзка быть врагом. Что-то, может, там и есть, но в целом ребята явно перегибают палку». Его самого гораздо больше беспокоило состояние дел в НГБ, и это несмотря на то, что в наркоме государственной безопасности Дзержинском он был полностью уверен. Зато в начальнике Второго главного управления (внутренняя безопасность и контрразведка) Лацисе Жехорский был совсем не уверен, более того, видел в нём ставленника Троцкого, а значит, потенциального врага. Не радовало Михаила Макаровича и то, что соратники Лациса прочно обосновались в Петроградском и Московском управлениях НГБ. И это при том, что на Лубянской площади верховодил его товарищ по партии эсеров Блюмкин.
Неприязнь Жехорского к Якову Блюмкину разделяли многие эсеровские боссы, в том числе Спиридонова и Александрович. За то, что на последнем съезде партии тот выступил с резкой критикой руководства: не потому, мол, пути, ведёте партию, товарищи! Это было тем более досадно, что подавляющее большинство делегатов съезда определённый руководством партии курс как раз поддержали. Как поддержали предложение о переименовании партии из ПСР (партии социалистов-революционеров) в ПСР (партию социальных реформ) – то есть, как были эсеры, так ими и остались.
Жехорский опять вернулся мыслями к Лацису. Этот латыш вознамерился – с подачи Троцкого, разумеется – углублять диктатуру пролетариата не мытьём, так катанием. Контрразведка стала откровенно третировать всех, кого подозревала в недостаточной любви к рабочему классу. И если в отношении действующих армейских и флотских офицеров, сотрудников НКВД, научно-технической интеллигенции это не очень-то и катило – инспирированные сотрудниками Лациса проверки, как правило, заканчивались ничем, – то деятелям культуры контрразведчики нервов поистрепали изрядно. Почему так? Всё предельно просто. Дела военных сразу ложились на стол начальника Третьего главного управления НГБ (военная контрразведка) генерал-майора Ерандакова, человека Жехорского и компании. Нарком внутренних дел Александрович своих тоже в обиду не давал. Инженеров и учёных (а заодно и преподавателей ВУЗов) тут же брал под крылышко председатель ВОК Ежов. А вот товарищ Луначарский перед людьми Лациса откровенно робел. Потому к концу 1919 года стал заметен отток деятелей культуры за рубеж. В январе 1920 года покинули Россию Мережковский и Гиппиус.
Правда, до того удалось увидеть Жехорскому «белую дьяволицу» ещё раз, может и последний…

Они пришли к нему прямо на работу. Когда Жехорскому доложили, что в приёмной дожидаются Гиппиус и Ахматова, он распорядился незамедлительно пригласить дам в кабинет и накрыть к чаю. Напрасно. Дамы приглашение присесть не приняли. Ахматова явно робела, пряталась за спиной у Гиппиус. Зинаида Николаевна была всё так же холодна, говорила чуть надменно, высоко держа голову.
– …Последнее время, Михаил Макарович, в «пролетарской» прессе на наши с Анной Андреевной головы вылито немало ушатов помоев. Но мы пришли просить не за себя. Несколько дней назад был арестован супруг Анны Андреевны, Николай Гумилёв…
Жехорский слышал об этом впервые, чем был раздосадован, потому брякнул, не подумавши:
– Насколько мне известно, муж бывший?
Гиппиус окатила его ледяным взглядом.
– Это имеет значение?
– Нет, нет, – поспешил исправить оплошность Жехорский, – никакого значения сей факт не имеет. Расскажите поподробнее, как это произошло?
Выслушав сбивчивый рассказ Ахматовой, которая, судя по всему, сама мало что знала, Жехорский пообещал:
– Сделаю всё, что смогу!
Гиппиус кивнула:
– Надеюсь, Михаил Макарович, на этот раз вы поступите, как благородный человек! – Повернулась, и, не попрощавшись, направилась к выходу из кабинета.
Ахматова, смущаясь поведением товарки, пробормотала «До свидания» и устремилась следом за Гиппиус.
Дело Гумилёва осложнялось тем, что основания для ареста имелись. Во время мятежа, устроенного Добрармией на юге России, он служил в шифровальном отделе Генерального штаба, и подозревался в причастности к организованному там саботажу. Тогда следствие не собрало против него достаточно улик, и Гумилёв был всего лишь уволен с армейской службы. Теперь последовал повторный арест. Жехорскому пришлось приложить немало усилий, чтобы дело Гумилёва забрало себе Четвёртое главное управление НГБ (политический сыск), в котором у него были хорошие связи. К сожалению, до того поэт успел кое в чём признаться, и спустить дело на тормозах не представлялось возможным. Обо всём этом поведал Жехорский Ахматовой, когда та уже одна, без Гиппиус, вновь оказалась в его кабинете.
– И что теперь будет? – с тревогой спросила женщина.
– Будем рассчитывать на самый мягкий приговор, – ответил Жехорский. – Два года ссылки за пределы Центральной России с частичным поражением в правах.
Приговор был именно таким, как предсказал Жехорский. Николай Гумилёв покинул Петроград и отбыл на два года за Урал…

**

– Вы нас ещё не потеряли?
В комнату вошёл Глеб, следом Ольга с огромным блюдом в руках, на котором аппетитно поблёскивала золотистой корочкой утка.
– А почему ещё не налито? – весело поинтересовалась Ольга.
Глеб тоже улыбался. От дурного настроения не осталось и следа.
Под утку серьёзных тем не обсуждали. Лишь когда всё было выпито и съедено, и Ольга вместе с взявшимся ей помогать Николаем принялись убирать со стола, Михаил спросил у Абрамова:
– Что собираешься предпринять в свете своих подозрений?
– Чувствую, Макарыч, в предательство Тухачевского ты не веришь, – произнёс Глеб. – Мне бы тоже не хотелось верить, что он может зайти очень далеко. Но руководствоваться только эмоциями я просто не имею права. Да, ты правильно догадался: я собираюсь предпринять кое-какие меры, чисто для профилактики. Для этого я, как заместитель наркома обороны, организовал себе инспекционную поездку по всем военным округам и флотам. Завтра и отбываю.
– Хочешь проверить командующих на вшивость? – догадался Михаил.
– И это тоже, – кивнул Глеб. – Но с теми, кому доверяю, ещё и согласовать план совместных действий на случай возникновения чрезвычайной ситуации.
– Смотри, не переусердствуй, – предупредил Михаил, – а то сам в заговорщики загремишь.
– Не учи отца детей делать, – усмехнулся Абрамов.

МЯТЕЖ
Июль 1920
Москва
Гостиница «Метрополь»

– Мишкин, прекращай киснуть. От одного твоего вида изжога может начаться, а мне ещё целый день в президиуме сидеть! – Перед тем, как покинуть номер, Маша оглядывала себя в зеркале. – Что тебя так сильно беспокоит?
Жехорский откликнулся с секундным запозданием, будто до него не сразу дошёл смысл вопроса.
– Беспокоит?.. А ты знаешь, беспокоит! Машунь, а что, если Ёрш и Васич правы?
– В чём? – Маша перевела взгляд со своего отражения на мужа.
– В том, что левые коммунисты во главе с Троцким и наши «леваки» Блюмкина, терпя поражение в дебатах на съезде Советов, могут отважиться на совместное вооружённое выступление!
– Переворот? – Маша подошла к мужу и положила ладони ему на плечи. – Мы ведь это уже обсуждали, и я готова повторить: Мишкин, это паранойя! Даже если у кого-то из названных тобой товарищей и бродит в голове подобная мысль, они не могут не понимать, что такая авантюра обречена на поражение. Ленин, Сталин и Киров со стороны коммунистов, и мы с Александровичем со стороны эсеров, никогда не допустим партийной поддержки подобного выступления. А без этого, сам понимаешь, сие неосуществимо! А на личный террор против нас они никогда не решатся – я не права?
– Наверное, права, – неохотно согласился Жехорский.
– А раз права, – рассмеялась Спиридонова, – то хватит хмурить брови – пора на выход!

На улице, рядом с «Метрополем», их ждал автомобиль, дверца которого была предупредительно распахнута. Так полагалось, пусть до Большого театра, где проходил V Всероссийский съезд Советов, и пешком-то было всего ничего. По условиям безопасности посадка в автомобиль должна проходить быстро, без задержек. На этот раз всё происходило иначе. И вызвал заминку один из помощников Спиридоновой, который спешил к ней с каким-то срочным докладом. Председатель ВЦИК распорядилась пропустить порученца и выслушала его негромкое сообщение с каменеющим лицом. Потом повернулась к мужу.
– С Лениным ночью случился удар! Он срочно госпитализи…
Конец фразы заглушил первый выстрел. Михаил сгрёб Машу в охапку и повалил на землю, прикрывая своим телом. Он радовался каждой пуле, вонзающейся ему в спину, – лишь бы не ей! – и не расслышал за грохотом стрельбы слабого Машиного вскрика.
Всё было кончено в течение одной минуты. Охрана Спиридоновой и Жехорского положила всех нападавших, потеряв в перестрелке двух бойцов – раненые не в счёт. Окровавленных Жехорского и Спиридонову погрузили в автомобиль, и тот, отчаянным криком клаксона разгоняя встречных собратьев по колесу, помчался в ближайший госпиталь.

Гостиница ВЧК в здании на Лубянской площади

– То, что вы предлагаете от имени товарища Троцкого, либо провокация, либо измена! – Дзержинский чеканил слова, глядя прямо в глаза собеседнику. – И пока я не выясню, что именно, вы будете находиться под домашним арестом!
Дзержинский взял со стола бронзовый колокольчик и позвонил. Вошёл адъютант.
– Проводите товарища к коменданту, – распорядился Дзержинский. – Пусть найдёт для него свободную комнату и выставит у дверей охрану. Покидать комнату до моего особого распоряжения ему запрещается!
Собеседник Дзержинского встал и осуждающе покачал головой.
– Напрасно, Феликс Эдмундович. Вы поступаете неразумно…

Известие о происшествии возле гостиницы «Метрополь» застало Дзержинского одетым – он как раз собирался покинуть номер. Сверкнув глазами, глава ВЧК и нарком государственной безопасности стремительно вышел за дверь и крупными шагами направился по коридору в сторону лестницы. Вскоре в той стороне прозвучали выстрелы…

Петроград
Петропавловская крепость

Небольшой смерч пронёсся по этажам и лестничным маршам комендатуры и преобразовался перед столом коменданта Петропавловской крепости Пяткова в генерал-майора НГБ.
– Я начальник Первого главного управления НГБ Бокий. – Генерал вещал отрывистым голосом, лицо его было мрачнее тучи. – В Петрограде вот-вот может вспыхнуть мятеж! Прикажите объявить по гарнизону тревогу и закройте все ворота!.. Вы с ума сошли?!
– Разберёмся, товарищ Бокий! – Пятков в одной руке держал наведённый на генерала маузер, а другой рукой жал кнопку вызова под столешницей. – Разоружите генерала от греха, – приказал комендант вошедшему в сопровождении двух бойцов адъютанту. – Так будет надёжнее, – незлобиво сказал, обращаясь к обезоруженному Бокию, Пятков. – А теперь будем разбираться: кто тут сошёл с ума.
Комендант покрутил ручку телефонного аппарата.
– Барышня, дайте 13-13… Спокойно, товарищ… – с лёгким укором дёрнувшемуся было Бокию.
– Товарищ Лацис? Это Пятков. Тут у меня в кабинете товарищ Бокий… Да… Понял… Есть исполнять!
– Ну вот, всё и прояснилось, – улыбнулся Пятков Бокию. – Вы арестованы! – И точно добавил бы «Ничего личного, товарищ», кабы знал такое выражение.

«Вот, Ёшкин каравай, и началось!» Ольга успела укрыться за углом, и теперь пережидала, пока мимо проведут арестованного Бокия. «Теперь главное – не опоздать!» Очутившись у себя в кабинете, начальник специальных курсов «Штык» полковник Абрамова первым делом объявила боевую тревогу и приказала раздать курсантам оружие и боекомплект. Только-только управилась, как прибыл посыльный от коменданта. Пятков требовал её к себе по «срочному делу».
– Буду, как штык! – заверила Абрамова, отсылая посыльного. Потом добавила: «И со штыками!» – это уже, разумеется, не вслух.
Захват комендатуры произошёл стремительно, для посторонних глаз незаметно. Даже часовой у входа пока ни о чём не догадывался. «Что умеем – то умеем!» – довольно кивнула короткому рапорту Ольга, потом переключила всё внимание на коменданта. Пугать людей до икоты, даже не прикоснувшись к ним, она умела профессионально. Глядя прямо в округлившиеся глаза Пяткова, заговорила особым свистящим полушёпотом:
– Скажи честно, Лёша, ты в чём-то, окромя ареста Бокия, отличиться успел?
Комендант нервно сглотнул и отрицательно мотнул головой.
– Это хорошо, – по-змеиному улыбнулся Ольга, – это очень хорошо. Есть шанс уцелеть. Теперь слушай сюда. Если не хочешь, чтобы я тебе муди прямо тут оторвала и твоей младшенькой подарила вместо погремушки, отвечай, Лёшенька, быстро и без утайки: кто ещё в крепости состоит в заговоре?..
Через несколько минут она вызвала в кабинет командира одной из комендантских рот, которому могла доверять. Тот прибыл быстро и вытянулся пред ней, не выказывая удивления от произошедших в комендатуре перемен: наслышан был про Ведьмины умения, лишь стрельнул глазами в сторону поникшего на стуле Пяткова.
– Сукой наш Лёша оказался, – сказала Абрамова, глядя прямо в глаза офицеру. Тот взгляд не отвёл, лишь кивнул. – Так что временно комендантом буду я, а ты моим заместителем. Вот этих, – Ольга протянула офицеру лист бумаги с признаниями Пяткова, – под арест! Полку – тревога. Ворота закрыть. Арестованного генерала сюда. Мои ребята будут тебе в помощь. Всё ясно?
– Так точно!
– Исполняй!

Когда через несколько минут в кабинет вошёл Бокий, там уже не было Пяткова, а на столе дышал кипятком стакан с чаем, рядом приветливо подмигивала сырно-колбасным взглядом тарелка с бутербродами.
– Проходи, Глеб Иванович, – голосом радушной хозяйки произнесла Ольга, – подкрепись. Чай, оголодал в неволе-то?
Бокий шутки не поддержал, присел к столу, на угощение и не взглянул.
– Что, всё так плохо? – посерьёзнела Ольга.
– Хуже некуда, Ольга Владимировна! Ленин госпитализирован в тяжёлом состоянии!
– Худо! – кивнула Ольга.
– Это ещё не худо… То есть худо, конечно, – поправился Бокий. – Но… – он поднял глаза на Ольгу. – В Москве убиты Дзержинский и Спиридонова, тяжело ранен Жехорский.
Ольга только на секунду прикрыла глаза, потом решительно поднялась.
– Пошли!
Путь их лежал на радиостанцию Петропавловской крепости. Там Ольга приказала дежурному радисту:
– Выходи в эфир и передавай открытым текстом: «Всем! Всем! Всем! Шторм! Шторм! Шторм!» Повторяй это сообщение каждые пять минут в течение часа!

Генеральный штаб

Заместитель начальника Генерального штаба, генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, находился в комнате связи, куда прибыл сразу после того, как ему доложили содержание радиообращения, передаваемого с антенны Петропавловской крепости.
Вошёл адъютант начальника Генерального штаба. Генерала он приветствовал строго по уставу, но как-то вычурно, с толикой шутовства, что ли. Адъютант передал дежурному офицеру бланк радиограммы, и от имени Тухачевского потребовал незамедлительно отправить сообщение по адресам. Офицер бросил мимолётный взгляд на Бонч-Бруевича. Генерал чуть заметно кивнул. Офицер передал бланк оператору, а сам прошёл в примыкающую к комнате связи аппаратную, где отключил передатчик от антенны. Понятно, что сообщение, хотя и было передано, но никуда дальше комнаты связи не ушло. Адъютант про то знать не мог, потому покинул помещение с чувством исполненного долга.

Бонч-Бруевич уже в своём кабинете читал доставленный из шифровального отдела оригинал сообщения. Текст радиограммы гласил:
«Всем штабам военных округов, флотов, отдельных частей и соединений. По получении сего предписания приказываю: незамедлительно взять под усиленную охрану все объекты, расположенные на вверенной территории, по спискам 1, 2 и 3. Об исполнении доложить. Нарком обороны Троцкий, начальник Генерального штаба Тухачевский».
Бонч-Бруевич достал носовой платок, промокнул лоб. Потом подсел к столу, и, то и дело обмакивая перо в чернила, набросал текст радиограммы. Вызвал адъютанта. Вручил сложенный пополам лист бумаги.
– Зашифруйте, голубчик, моим шифром и бегом к связистам!
Когда за адъютантом закрылась дверь, подтянул к себе телефон.
– Ежов слушает!
– Николай Иванович, это Бонч-Бруевич. Вы в курсе последних событий?
– В общих чертах. Про Москву и Петропавловку я знаю.
– Тогда я ставлю вас в известность о том, что происходит в Генеральном штабе…
Ежов слушал генерала, не перебивая.
… – Сейчас Тухачевский выехал к вам.
– Спасибо, Михаил Дмитриевич, вы всё делаете правильно. До ответа Абрамова решительных действий не предпринимайте. Предупредите Слащёва.
После того, как прошёл «отбой», генерал вызвал новый номер.
– Слащёв у аппарата!
– Здравствуйте, Яков Александрович! Это Бонч-Бруевич.
– Слушаю!
Бонч-Бруевич на миг растерялся, потом до него дошло.
– Вам неудобно говорить?
– Так точно!
– Тогда говорить буду я, а вы слушайте. Петропавловская крепость уже около часа передаёт штормовое предупреждение. Понимаете?
– Да!
– А некоторое время назад была предпринята попытка передать с антенны Генерального штаба следующее сообщение… – Бонч-Бруевич зачитал Слащёву приказ Троцкого. – Всё, как и предсказывал Абрамов. Я это сообщение пока придержал, а в адрес Абрамова только что отправил радиограмму. Надеюсь, что он ответит быстро. Пока будем тянуть время. Вы с нами?
– Так точно! Будет исполнено!

Командующий войсками Петроградского гарнизона генерал-майор Слащёв положил трубку. Повернулся к офицеру из окружения Тухачевского, который уже давно «пасся» у него в кабинете и всё время телефонного разговора держал руку в районе кобуры.
– Всё в порядке, полковник! – Слащёв заставил себя улыбнуться непринуждённо. – Генеральный штаб подтвердил приказ наркома. По гарнизону незамедлительно будет объявлена тревога!

Район учений войск Центрального военного округа

Сталин встретил Абрамова недовольным ворчанием:
– Товарищ Абрамов, долго мне ещё сидеть в этой душегубке?
В купе командующего Центральным военным округом действительно было душно. Стояла середина июля, и от дневного зноя не спасало даже то, что штабной поезд был загнан в тупик, с двух сторон затенённый кронами растущих по обе стороны колеи деревьев.
– Собирайтесь, Иосиф Виссарионович! – решительно сказал Абрамов. – Будем переселять вас в палатку. Сохранять далее ваше пребывание в тайне, я думаю, больше не имеет смысла!
Сталин насторожился.
– Есть новые сообщения из Москвы?
– Нет, – Абрамов чуть нахмурился. Утренние сообщения из Белокаменной рвали сердце на части, – но есть радиограмма из Генерального штаба.
Он протянул Сталину бланк. Тот прочёл и посмотрел на Глеба со знаменитым «сталинским» прищуром.
– Вы считаете, Бонч-Бруевичу можно доверять?
– Я в Михаиле Дмитриевиче абсолютно уверен!
– Что ж, – Сталин взял со стола трубку, но раскуривать не стал. – Тогда то, что затевают Троцкий и Тухачевский, военный переворот, я правильно понимаю?
– Именно так, Иосиф Виссарионович! Они хотят показать, что обладают неоспоримой военной силой, и под тяжестью этого аргумента заставить съезд Советов принять угодные им решения.
– Тогда, – Сталин взмахнул трубкой, – мы тоже будем действовать жёстко, если понадобится, даже жестоко! С чего вы предлагаете начать?
Абрамов открыл папку, которую до того держал в руке, и положил перед Сталиным на стол лист бумаги. Тот прочёл, не беря бумагу в руки, потом посмотрел на Абрамова.
– Скажите, Глеб Васильевич, вы что, настолько были уверены в мятеже, раз предприняли превентивные, как вы их называете, меры?
– Я вовсе не был в этом уверен, – Абрамов не уводил глаза из-под пристального взгляда Сталина, – но как человек, ответственный за безопасность в центральной части России, просто обязан был такую возможность предусмотреть. Сложившаяся накануне съезда политическая обстановка прямо на это указывала!
– Ви верно поступили, товарищ Абрамов. – Сталин скрепил подписью документ. – Действуйте!

Петроград
Штаб Слащёва

– Товарищ генерал-майор, – порученец Тухачевского разве что не брызгал слюной, – почему вы распорядились блокировать здание НГБ?
– Как это почему? – удивился Слащёв. – Во исполнение приказа наркома обороны, скреплённого подписью Тухачевского, вашего, кстати, непосредственного начальника.
– Вы издеваетесь?!
– Никоим образом, – пожал плечами Слащёв. – В приказе чётко определены объекты, которые надлежит взять под усиленную охрану. В списке №1 среди прочих наркоматов значится и Наркомат государственной безопасности.
– Взять под охрану не значит блокировать. – Щёки полковника стали белее снега. – В наркомат никого не пропускают, оттуда никого не выпускают и там отключены телефоны. Немедленно отдайте приказ восстановить телефонную связь и снять блокаду!
Слащёв надменно вскинул голову.
– Я, полковник, действую в строгом соответствии с полученным приказом, как я его понимаю. Если я его понимаю неверно, то меня могут поправить лишь мои непосредственные начальники, но не вы. Покажите мне приказ за подписью Троцкого, и я его незамедлительно исполню.
– Но Троцкий в Москве, – с бессильной злобой в голосе произнёс полковник.
– Хорошо, – признал аргумент Слащёв, – под приказом стоит ещё и подпись Тухачевского. Пусть он мне прикажет.
– Связь с Тухачевским потеряна, – угрюмо сказал полковник.
– Вот что, милейший, – раздражённо произнёс Слащёв. – Чья это, в конце концов, проблема – моя или ваша? Чем путаться у меня под ногами, лучше подите поищите своего начальника!
Полковник скрипнул зубами, но возражения на ум не шли. Направляясь к двери, он бросил через плечо:
– Вы за это ответите, генерал!
– Если и да, то не перед вами! – парировал Слащёв.

Здание ВОК (Всероссийская Оборонная Комиссия)

Тухачевского сгубила гордыня, густо замешанная на тщеславии – или наоборот, если вам будет угодно. А иначе чего бы он сначала по уши завяз в заговоре Троцкого, которого, между нами, не сильно-то и жаловал, а теперь вознамерился лично привести к знаменателю самую значимую из оставшихся на сей день в столице фигуру: председателя ВОК Ежова, личность загадочную, влиятельную, и, по совокупности, опасную. Ну, должно это было его (Тухачевского) хотя бы насторожить – но нет. Поднялся по ступеням, и, сопровождаемый личным конвоем, вошёл в вестибюль, как к себе домой, где их тут же окружили люди в чёрном – любимый цвет спецназа НГБ…
………

0 комментариев

Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.