Описание
Заключительная книга альтернативной саги «Красным по белому», которая носит название «Звёзды против свастики», почти целиком посвящена Второй мировой войне. Эта мировая трагедия случилась и в новой реальности. Рядом с Михаилом Жехорским, Глебом и Ольгой Абрамовыми, Николаем Ежовым (Ершовым) сражаются с фашизмом на страницах романа их подросшие дети: Анна-Мария Жехорская, Глеб Абрамов-младший, Пётр, Николай, Александр Ежовы и их двоюродный брат Кирилл Берсенёв. Смертельная битва идёт на земле, на море и в воздухе. И не только в Европе, но и в Атлантике у берегов Северной Америки, и на Дальнем Востоке.Много событий, много персонажей. Оттого роман получился вдвое толще предыдущих. В предлагаемую вниманию читателя книгу вошла первая часть романа «Звёзды против свастики», которая называется «Посеешь ветер…»
Приобрести книгу: https://www.litres.ru/aleksandr-antonov-4/zvezdy-protiv-svastiki-chast-1/
Характеристики
| Отрывок |
Александр Антонов КРАСНЫМ ПО БЕЛОМУ (альтернативная сага) «Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!» П.А. Столыпин Книга четвёртая ЗВЁЗДЫ ПРОТИВ СВАСТИКИ Часть первая ПОСЕЕШЬ ВЕТЕР… 19-сентябрь-39 Кое-что об американских ценностях… «Осенью здесь красиво. Впрочем, в другие времена года, полагаю, дела обстоят не хуже». Эдуард Адельсон, стоя у окна, любовался доступными взору видами новой загородной резиденции президента США, Шангри-Ла. Всё ещё зоркие глаза Адельсона разглядели мелькнувшую вдали знакомую униформу. Эдуард живо повернулся к наблюдавшему за ним из кресла хозяину резиденции: – Охрану несут морские пехотинцы? Президент США кивнул, ничуть не удивляясь радости на лице друга, памятуя о том, что старина Тедди некогда сам служил в американской морской пехоте. – Поздравляю, Фрэнки, отличное приобретение: что внутри, что снаружи! – одобрил Адельсон, отходя от окна. – Спасибо, Тедди, – улыбнулся президент, одновременно указывая на кресло рядом со своим. – Надеюсь, будущие хозяева Белого дома разделят твоё мнение. Однако пригласил я тебя не только затем, чтобы выслушать комплименты в адрес создателей моей новой резиденции. Выражение лица Адельсона стало серьёзным, он опустился в кресло и приготовился слушать. – Как тебе известно, мой дорогой друг, – продолжил президент, – ничто так не беспокоит правительство Соединённых Штатов, как забота о благополучии наших граждан. Потому внутренние проблемы государства всегда превалируют над проблемами внешними. Тем не менее не могу не отметить, что одна из таких малозначительных для нашей страны проблем беспокоит меня последнее время всё больше. Я имею в виду германский нацизм, который на глазах набирает силу. Мы больше не можем смотреть на растущую военную мощь Германии сквозь пальцы. Америке пора определиться! Адельсон понимающе кивнул: – Что ж, Фрэнки, если хочешь знать на сей счёт моё мнение, то бишь мнение большинства богатейших людей Америки, ответ будет однозначным: с кем угодно, только не с нацистами! Ты не спрашиваешь «Почему?» – Нет, – улыбнулся президент. – Я слишком хорошо тебя знаю, старина Тедди. Ты не утерпишь и всё сам расскажешь. – Разумеется, я так и сделаю! – воскликнул Адельсон. – Хотя бы потому, что немногочисленные в нашей стране поклонники господина Гитлера свои аргументы в пользу союза с нацистами тебе уже изложили, ведь так? Президент столь красноречиво промолчал, что стало понятно: Адельсон попал в самую точку. – И ещё потому, – продолжил Адельсон, – что в моих жилах течёт изрядная толика еврейской крови, той крови, которую так любит проливать господин Гитлер руками своих штурмовиков! А главное, всё то, что мы называем американскими ценностями и чем так гордимся, для этой шайки – пустой звук! – И это тот аргумент, которым я, как президент Соединённых Штатов, пренебречь никак не могу, – кивнул хозяин Шангри-Ла. – Вот, ознакомься… – президент перебросил на сторону Адельсона несколько скреплённых между собой листов бумаги. – Моя завтрашняя речь! Адельсон прочёл с довольным лицом, то и дело одобрительно кивая. – Замечательно! – воскликнул он, возвращая листы. – Очень точно и крайне взвешенно. Те, кто готовил её для тебя, заслуживают поощрения! Уголки губ президента дрогнули, уступая напору довольной улыбки. – А что ты скажешь на это? – Очередная порция бумаги упорхнула в сторону Адельсона. По мере чтения лицо политика делалось всё более озабоченным. – Надеюсь, ты не собираешься придавать этому вид закона? – спросил он, закончив чтение. – Вообще-то… – начал президент, но Адельсон довольно бесцеремонно его прервал: – Безусловно, Фрэнки, как президент Соединённых Штатов ты вправе принимать любые решения, которые сочтёшь полезными для страны. Но если хочешь знать моё мнение – а ведь именно для этого ты меня сюда пригласил? – с экономическими санкциями в отношении Германии торопиться не следует. – Прости, Тедди, – на лице президента читалось явное непонимание, – но ведь ты только что одобрил это. – Президент потряс зажатыми в правой руке листами бумаги. – Не только одобрил, но буду завтра аплодировать твоей речи на лужайке перед Белым домом. – Но ведь второе, – президент потряс теперь листами, зажатыми в левой руке, – вытекает из первого. Я не прав? – Прав, Фрэнки, скажу больше: не только вытекает, но и, если господин Гитлер будет следовать тем же курсом, обязательно вытечет. Просто… – Адельсон дружески смотрел на насупившегося президента, – чуть позже. Пока не время открывать шлюзы. – Понимаю… – вздохнул президент. – Торговля с немцами, пусть даже тем, что может превратиться в смертоносное оружие, дело для американских компаний весьма прибыльное. – Как минимум до тех пор, пока не существует прямой угрозы для безопасности самих Соединённых Штатов, – подтвердил Адельсон. По сообщению ТАСС, чрезвычайным и полномочным послом СССР и Российской Федерации в Соединённых Штатах Америки назначен Громыко А. А. «ПСОВАЯ ОХОТА» 1 сентября 1939 года на аэродроме близ Варшавы приземлился самолёт с германской официальной делегацией во главе с рейхспрезидентом рейхстага Германом Герингом. Вечером того же дня состоялась первая встреча между Герингом и президентом Польши Мостяцким. Следующим днём на подмосковной даче Сталина собрались гости, пожелавшие провести субботу в обществе друг друга… ** Звонок в дверь застал Жехорского в самый неподходящий момент: он надевал брюки. Евгения, которая, сидя в кресле, из деликатности делала вид, что полностью погружена в чтение свежей прессы, тут же поднялась и направилась в прихожую, бросив на ходу: – Я открою! – Не забудь поинтересоваться, кто пришёл, – проинструктировал Михаил, застёгивая перед зеркалом ширинку. – Инструкции помню, – пропела из прихожей Евгения. – А напомнить всё одно не мешает, – в такт её голосу пропел Михаил, но только себе под нос, после чего надел пиджак и поспешил в прихожую, где уже властвовал знакомый голос: – Евгения Владимировна, а вы и в домашнем так же обворожительны! – А вы так же галантны, Глеб Васильевич, – смеялась Евгения. – Однако, почему вы один, без супруги? – Но так и вы, я смотрю, сопровождать Михаила Макаровича не собираетесь, – увильнул от прямого ответа Абрамов. – Я – другое дело, – лукаво стрельнув глазами в сторону подошедшего Жехорского, деланно вздохнула Евгения. – Михаил Макарович не рискует брать меня на ответственные мероприятия, пока не определился с моим новым статусом. – Что ж ты, брат? – поддерживая шутку, с нарочитым укором обратился к Жехорскому Абрамов. – Ведь промедление в столь важном деле, как говаривал покойный Ильич, «смерти подобно». – Ладно, балагур-самоучка, давай-ка на выход! – несколько раздражённо произнёс Михаил, чмокнул на ходу Евгению в подставленную щёку и буквально вынес Абрамова на лестничную площадку, затворив за собой дверь. – Ты чего? – удивился Абрамов. – А ты чего? – недобро посмотрел на друга Жехорский. После этого оба насупились и промолчали добрую половину дороги, пока Абрамов не прервал затянувшееся молчание: – Ну, извини, я как-то не подумал, что тебе это будет столь неприятно. – Извинения принимаются, – кивнул Михаил, – тем более, я и сам не думал, что мне это будет столь неприятно. Оба облегчённо рассмеялись. – Ну, со мной, думаю, теперь более-менее понятно, – сказал Михаил, – а ты-то что без Ольги? – Так, нетути моей «старухи», – пояснил Абрамов. – Укатила с инспекцией в Среднюю Азию. – К Буриханову в гости? – лукаво посмотрел на друга Михаил. – К нему, любимчику, – незлобиво усмехнулся Глеб. – Старая любовь, как говорится, не ржавеет. Михаил подивился про себя. Вот ведь никогда между Ольгой и Асламбеком не было и намёка на чувства, а, поди ж ты, шутка прижилась. Правда, шутить подобным образом дозволялось одному лишь Васичу. – Значит, по нутру пришлась Ольге новая должность? – чуть сменил тему разговора Михаил. – Да чёрт его знает, – пожал плечами Абрамов. – Она ведь совсем в отставку собралась, а тут Сталин со своим предложением. Генерал-инспектор ГКО – это тебе не хухры-мухры, плюс звёздочка на погоны. Кому хошь понравилось бы, нет? – Думаю, да, – кивнул Михаил. Недавнее решение Ольги оставить пост начальника курсов «Штык» далось ей с большим трудом. Считай (учитывая ТО время), два века в армии. Но, как сказала сама Ольга, годы идут, и показывать былую сноровку сил уже нет. А без этого, какой ты начальник курсов? И не спорьте со мной! С ней и не спорили: кругом права. Но лишь Сталин рассудил: если нельзя руководить, то инспектировать-то можно, на это-то сноровки хватит, не говоря об опыте? И вот новоиспечённый генерал-инспектор Государственного комитета обороны, генерал-лейтенант Абрамова, укатила в первую командировку в новой ипостаси. – Как думаешь, Миша, зачем нас Иосиф пригласил? – погасил Абрамов у Жехорского мысли об Ольге. – А ты вспомни, какое сегодня число? – Однако одинаково мы с тобой мыслим! – удовлетворённо кивнул Абрамов. – Всё верно. Вчера было 1 сентября 1939, а вместо начала Второй мировой войны в Варшаве немцы о чём-то договариваются с поляками. – То есть что-то пошло не так, не по шаблону ТОГО времени, вот Иосиф и всполошился, – заключил Михаил. – Насчёт всполошился, ты, брат, загнул, – усмехнулся Абрамов. – Видел я вчера Иосифа, непохож он на заполошного, разве слегка озабочен. – Ну, если выражаться такими категориями, – чуть осерчал Михаил, – то и про шаблон ТОГО времени я тоже, как ты выразился, «загнул». Какой, к дьяволу, шаблон? – Никакого, – согласился Глеб. – Как нет никакого резона тебе по этому поводу серчать. Давай-ка лучше вернёмся к нашим полякам. Так о чём они договариваются теперь с немцами?.. Этот же вопрос, практически слово в слово, но чуть позже, задал присутствующим гостеприимный хозяин подмосковной дачи. В плетёных креслах, расставленных вокруг по-кавказски щедрого стола, расселись: председатель Государственного комитета обороны СССР Иосиф Сталин, секретарь Государственного совета СССР Михаил Жехорский, начальник Генерального штаба объединённых вооружённых сил СССР Глеб Абрамов, председатель Комитета государственной безопасности СССР Николай Ежов, председатель Комитета по иностранным делам СССР Павел Виноградов – и более никого в радиусе 50 метров от летней беседки, где проходила встреча. Лишь изредка, повинуясь жестам хозяина, у стола возникала бесшумная прислуга, делала своё дело и вновь исчезала за незримой, но хорошо охраняемой чертой. Первым на вопрос Сталина дал ответ Виноградов: – Из официальных источников следует, что речь в Варшаве пойдёт о подписании договора о мире и сотрудничестве между Польшей и Германией, – сказал глава дипломатического ведомства Союза. – Те же источники, но уже в приватном порядке, информируют о возможном включении в договор тайного соглашения о совместном нападении вооружённых сил стран-подписантов на Пруссию. – Всё это, конечно, интересно… – задумчиво протянул Абрамов. – Только, знаете, что-то у меня в мозгу этот альянс не вытанцовывается. Зачем полякам нужны германские войска – понятно: в одиночку им Прусский вал не преодолеть. (Прусский вал – сплошная линия долговременных фортификационных сооружений, возведённых на всём протяжении границы между Пруссией и Польшей.) А вот зачем немцам нужно Войско польское – для меня загадка. Ну, захватят они на пару Пруссию, а как добытое делить-то будут? – Не нравится мне это твоё «ну, захватят» в любом понимании, даже чисто гипотетическом, – поморщился Жехорский. – Тем паче, что «захватят» в контексте может иметь отношение лишь к Польше, а Германия при таком раскладе только восстановит временно утраченный суверенитет… – Жехорский на секунду замолк, потом воскликнул с раздражением: – Так о каком тогда дележе может идти речь?! Чушь, сплошная собачья чушь! Сталин слушал, попыхивая трубкой. На его отмеченном оспой лице даже опытный взгляд Ежова не мог найти ничего, кроме спокойствия и заинтересованности. Чуть больше года прошло с того момента, как Николай окончательно поверил в то, что этому человеку в их новой жизни не суждено превратиться в монстра… Шёл январь 1938 года, до президентских выборов оставалось чуть больше трёх месяцев, когда в размеренной политической жизни страны взорвалась бомба… Заседание Высшего политсовета Объединённой коммунистической партии Социалистического Союза больше напоминало свару на коммунальной кухне. «Сукин сын! – ругался Каганович. – Твой дружок Жехорский, сукин сын. Это точно его работа!» Каганович встал перед Ежовым, но, напоровшись на твёрдый, чуть насмешливый взгляд, досадливо махнул рукой и отошёл в сторону. «Да что случилось-то?» – вопрошал припоздавший Бухарин. «Ты что, с луны свалился? – Калинин протянул Бухарину газету. – На, читай!» Тот схватил газету, впился глазами в передовицу, бормоча себе под нос, прочёл: «… в самый последний момент действующий президент СССР Вавилов отказался избираться на второй срок…» Бухарин с газетой в руках опустился на стул: «Как же так…» «А вот так! – крикнул ему Каганович. – Кинули нас эсеры, облапошили, как детей! Дождались окончания нашего съезда, когда мы, имея в виду, конечно, Вавилова, приняли решение участвовать в предстоящих выборах чисто формально. Не надо на меня зыркать глазами, товарищ Молотов! Какой из вас, к чёрту, президент!» – «Ну, это возмутительно! – вскричал Молотов. – Сергей Миронович! Товарищи!» Генеральный секретарь ОКПСС Киров, нахмурив брови, одёрнул Кагановича: «Действительно, Лазарь Моисеевич, держите себя в рамках!» – «Хорошо, хорошо! – замахал руками Каганович. – Согласен, погорячился, приношу свои извинения, и всё прочее. Но положения дел мои извинения не изменят. Молотов против Александровича, как вам такой расклад?!» – «То есть, вы уверены, что на своём съезде эсеры выдвинут на пост президента кандидатуру Александровича?» – уточнил Киров. «Уже выдвинули, – сообщил выходивший и вернувшийся в комнату Калинин, – мне только что сообщили об этом по телефону» – «Вот видите? – торжествующе произнёс Каганович. – Надо срочно собирать внеочередной съезд и выставлять против Александровича равновесную политическую фигуру» – «А как же «коней на переправе не меняют»?» – насмешливо спросил Ежов. – «Нашего «коня» легче пристрелить, чем на нём переправляться!» – съязвил Каганович. Молотов сорвался с места и с глухим рёвом бросился на обидчика. Ладно, Ежов успел его перехватить. Так что до рукопашной дело не дошло, но ещё не менее двух минут в комнате кипели совсем нетоварищеские страсти. Когда Кирову, наконец, удалось навести порядок, он обратился к Молотову: «Так вы считаете, что сможете достойно представлять нашу партию на выборах?» – «Нет, я так не считаю, – угрюмо ответил Молотов. – Насчёт замены кандидата Лазарь прав, просто зачем так обидно…» – «Внеочередной съезд – дело серьёзное, – задумчиво произнёс Киров. – И прежде чем принять такое решение, следует определиться с новым кандидатом» – «А чего тут определяться! – воскликнул Бухарин. – Киров!» – «Исключено, – покачал головой Сергей Миронович. – Я чистой воды партийный функционер, за пределами своей среды известен даже меньше товарища Молотова, который хотя бы является председателем нашей фракции в Союзном парламенте. Нет, товарищи, моя кандидатура точно не годится!» – «Сталин! – воскликнул Каганович. – Взгляды присутствующих разом обратились в угол, где у открытой форточки дымил трубкой председатель ГКО. – У него и авторитет, и власть, в конце концов! Чего ты молчишь, Коба?!» – Сталин вынул изо рта трубку. «Дело серьёзное, надо подумать… Сергей Миронович, а не объявить ли нам перерыв?» В перерыве Сталин уединился с Ежовым. «Ты знал о рокировке, которую готовит Михаил?» – прямо спросил он. «Нет, – честно ответил Ежов, – и потому не уверен, что это планировалось заранее. Думаю, Жехорский уговаривал Вавилова до самого конца!» Сталин внимательно смотрел в глаза Ежову, тот не отводил взгляда. «Хорошо, – вздохнул Сталин, – пусть в этом нет преднамеренности, пусть Михаил просто не успел нас с тобой предупредить. Скажи, ты готов поддержать Александровича?» Юлить не было смысла, и Ежов твёрдо ответил: «Да!» – «А меня?» Сталин ждал ответа, и Ежов ответил столь же прямо: «Нет!» – «То есть, если я дам согласие, вы (было понятно, кого он имеет в виду) будете этому противиться?» – «Самым решительным образом! – заверил Ежов. – Иосиф, мы костьми ляжем, чтобы ты не занял высший пост в стране. Мы ведь об этом когда-то говорили, не так ли? И нам показалось, что, устранив Берию, ты тогда принял решение!» – «Я не давал команду убрать Лаврентия, – нахмурился Сталин. – Просто то задание оказалось ему не по силам. Справься с ним Лаврентий – был бы теперь рядом со мной! Что касается решения… Да, я тогда его принял! Пойдём, нас ждут!» Речь Сталина перед членами политсовета была краткой и лаконичной: «Я тут слегка поразмыслил… Я давно знаю и Жехорского, и Александровича. Не стали бы они плести за нашей спиной политический заговор. А значит, отказ Вавилова был для них, может и в меньшей степени, чем для нас, но неожиданностью. Потому для демарша причин не вижу. Если мы войдём с эсерами в политический клинч, то не факт, что выйдем из него победителями. Не забывайте, у эсеров больше мест в Союзном парламенте. Создать политический кризис нам, конечно, под силу. Но вот зачем? Мы и без поста президента имеем во властных структурах достаточно крупных должностей. Надоело быть вторыми, хотим быть первыми? Я – не против. Но давайте добиваться первенства в честной политической конкурентной борьбе, не делая при этом резких телодвижений!» – А ви что скажете, товарищ Ежов? – ворвался в мысли Николая голос Сталина. – У нас в КГБ считают, что целью Германии в ходе этой компании является не Пруссия, а сама Польша! – твёрдо сказал Ежов. Сталин по очереди осмотрел остальных участников совещания. По их лицам было видно, что сказанное председателем КГБ для них не такая уж новость. – То, что сейчас происходит в Варшаве, для Польши попахивает национальным самоубийством, и это меня смущает, – сказал Жехорский. – Ведь на такое может решиться лишь сумасшедший. Впрочем, после кончины Пилсудского у Польши «голова» точно не в порядке… ** Мягко сказано, Михаил Макарович! «Голова», то бишь верхушка власти Польской Республики, последние месяцы пребывала в состоянии нарастающей паники. Маршал перед своей кончиной столь основательно нагадил в отношения между Польшей и СССР, что обращаться сейчас к Москве за помощью никак не возможно. А помощь – политики в Варшаве нутром чувствовали – могла понадобиться в любой момент. Третий рейх лязгал зубами теперь не только у западных, но и у южных польских границ. Пронаблюдав, как «тевтонский зверь» легко разорвал на части Чехословакию (Чехию просто проглотил, а Словакию сделал верным вассалом Германии), поляки всерьёз примеряли ту же участь и на себя, и не только политики… «Какая жалость, что пан Казимир уже год как последовал за Маршалом, – скорбно покачивала головой престарелая пани Ядвига. – Он так хорошо умел толковать политику…» – «Ну так я, – пробасил пан Махульский, – и без покойного Казика – царствие ему небесное! – всё вам прекрасно растолкую! Вас, конечно, волнует вопрос: нападут ли немцы на Польшу в самое ближайшее время? Ну, так я вас успокою: не нападут!» – «Откуда у пана такая уверенность?» – «выстрелил» в спину Махульскому насмешливый голос. Махульский повернулся к соседнему столику. «А я вам отвечу, пан Лешек: уверенность моя стоит на том, что такого немцам не позволят англичане!» – «Однако когда немцы захватывали Чехословакию, ваши англичане лишь погрозили им пальцем», – возразил пан Лешек. «То была не Польша!» – надменно изрёк пан Махульский. Тут в диалоге возникла пауза, пан Лешек не сразу нашёл, что на такое ответить, а потом стало поздно. В кофейню ворвался пан Бронислав, потрясая вечерней газетой. «Панове! – вскричал он. – Геринг прилетел в Варшаву для переговоров с нашим президентом!» Пан Махульский гордо посмотрел на пана Лешека: мол, что я вам говорил? Уже на следующий день было объявлено, что между Польшей и Германией заключён пакт о мире и сотрудничестве. Польша вздохнула с облегчением, вся, кроме тех, кто участвовал в подписании соглашения… – Пан Президент, что мы натворили! – генерал Холлер, кажется, намеревался взглядом прожечь дырку в безупречно пошитом пиджаке Мостяцкого. Ощущение было настолько сильным, что тот невольно осмотрелся. Никаких признаков возгорания, понятно, не обнаружил, приободрился и ответил генералу чуть насмешливым взглядом, сопроводив его (взгляд) словами: – Не пойму, генерал, о чём вы? – О приказе открыть границу для беспрепятственного пропуска германских войск на территорию Польши! – воскликнул генерал. – Пан генерал, видимо, запамятовал, – хмуря брови, назидательно произнёс Мостяцкий, – что одним из пунктов недавно подписанного польско-германского договора является договорённость о проведении совместных военных манёвров на территории обеих стран. Потому германские сухопутные части прибывают на польскую территорию, а корабли нашего военно-морского флота вошли в территориальные воды Германии. Кстати, под протоколом стоит и ваша подпись, пан начальник Генерального штаба! – Да, – горестно кивнул Холлер, – стоит. И о том я сожалею, настолько, что готов отрубить себе руку, державшую то злосчастное перо. – Да объясните же, в конце концов, – позволил себе слегка рассердиться президент, – что такого произошло?! – Ничего, пан Президент, если не считать, что германские войска начали оккупацию Польши! – С чего вы взяли?! – по-настоящему испугавшись, что у генерала имеются какие-то неизвестные ему сведения, воскликнул Мостяцкий. – Численность находящихся на нашей территории германских войск в разы превышает количество этих войск, оговорённое в упомянутом вами протоколе, пан Президент! – Ну, вы, право, как ребёнок, Станислав, – облегчённо улыбнулся Мостяцкий. – Как будто забыли – во что я никогда не поверю – о нашей с немцами особой договорённости. – Как же, помню, – кивнул генерал, – о таком не забудешь. Мы пообещали нашим новым союзникам, что позволим им атаковать Прусский вал. А совместные манёвры – так, для прикрытия переброски германских войск. – А что из этого следует? – тоном школьного учителя вопросил президент. – Из этого следует, что целью Германии является не Польша, но Пруссия! – Если верить немцам, то да, – кивнул генерал. – А у вас есть сомнения в искренности их намерений? – удивился Мостяцкий. – А с чем же я к вам пришёл, пан Президент?! – воскликнул Холлер. – Прибывающие германские войска совсем не спешат занимать позиции вдоль вала. Они странным образом дислоцируются в местах, откуда можно нанести стремительный удар по нашим частям, прикрывающим стратегические объекты, расположенные в западных и центральных воеводствах, включая Варшаву. – А как это объясняют сами немцы? – спросил президент. Холлер пожал плечами: – Говорят, а где же им ещё концентрироваться, чтобы не вызвать подозрения у пруссаков и русских? Говорят, потерпите, закончим переброску войск и сразу начнём выдвигаться к прусской границе. – И что вас в этом ответе не устраивает? – удивился Мостяцкий. – По-моему, всё логично. Кстати, что думает по этому поводу министр обороны, вы с ним советовались? – Советовался, пан Президент, – коротко ответил Холлер и, насупившись, замолчал. Пришлось Мостяцкому его подстегнуть: – Ну? – Пан министр ответил примерно то же, что и вы: объяснения немцев его вполне устраивают. – Дорогой Станислав, – мягко произнёс Мостяцкий. – Это от усталости. Вы столько лет стоите на страже Польши, что стали находить опасность даже там, где её нет. Вам надо хорошенько отдохнуть. Не сейчас, конечно. Вот кончится эта заварушка – и в отпуск! Вы сколько лет не были на отдыхе? – В прошлом году провёл с семьёй неделю на взморье, – без эмоций в голосе ответил Холлер, его мысли были явно заняты другим. – Да разве же это отпуск – неделя? – улыбнулся Мостяцкий. – Вот… Тут Холлер его и перебил. Получилось невежливо, но генерала это мало озаботило: – Скажите, пан Президент, а вы не боитесь, что русские объявят войну Польше после того, как Германия нападёт на Пруссию? – Нет, не боюсь, – буркнул президент. (Неприятно, знаете ли, когда тебя так прерывают!) – Я понимаю, к чему вы клоните, Станислав: мол, раз мы пропустили германские войска, то наравне с ними должны отвечать за последствия, так? – Так, – кивнул Холлер. – А для чего мы тогда затеяли эти дурацкие совместные манёвры? – хитро прищурился Мостяцкий. – А для того, чтобы сказать: мы тут ни при чём. Мы и предполагать не могли, что немцы вместо участия в манёврах атакуют прусскую границу… «Бред! – думал Холлер, покидая резиденцию. – Неужели он не понимает, какую чушь несёт? Или понимает? Но тогда… От трусости до измены один шаг. Бедная Польша! Надо срочно спасать то, что можно спасти!» На следующий день в том же кабинете министр обороны завершал доклад президенту. … – Таким образом, германские войска закончили концентрацию сил, и к вечеру сегодняшнего дня начнут выдвигаться на позиции для атаки Прусского вала! – И уже завтра этот паникёр Холлер будет посрамлён, – удовлетворённо кивнул президент. – Надеюсь, шнапс, пиво, и сосиски с капустой помогут ему излечиться от излишней подозрительности?.. В чём дело, чего вы мнётесь? – Дело в том, пан Президент, что наша военная делегация ещё не вылетела в Берлин… – То есть как?! – гневно вопросил Мостяцкий. – Мы приняли приглашение германского Генерального штаба, а делегация ещё в Варшаве? Как это понимать?! – Все члены делегации уже несколько часов, как на аэродроме, доложил министр. – Однако глава делегации генерал Холлер до сих пор туда не прибыл. – Вот как? И какие же неотложные дела могли его задержать? – Не могу знать. Известно лишь то, что генерал Холлер срочно отбыл в восточные воеводства. – Куда?! – Президент ненадолго задумался. Потом тряхнул головой: – Похоже, Станислав окончательно потерял голову от страха. Ладно, с ним разберёмся после! А вы немедленно выезжайте на аэродром. С этой минуты вы возглавляете нашу военную делегацию! – Слушаюсь, пан Президент! ** Сообщение о замене главы делегации и срочном отбытии начальника польского Генштаба в восточные воеводства заставило командующего группировкой германских войск на территории Польши генерал-лейтенанта Манштейна слегка призадуматься. – Как вы думаете, Холлеру стало что-то известно о наших истинных планах? – спросил он у начальника разведки. – Уверен – нет, – твёрдо ответил полковник абвера. – Думаю, он просто что-то почуял… – Верхнее чутьё у старого вояки Холлера? – задумчиво произнёс Манштейн. – Вполне допускаю. Но Польшу это не спасёт! Через несколько минут Манштейн отдал приказ о начале операции «Псовая охота». Через несколько часов начальник ОКВ (Oberkommando der Wehrmacht – Верховное главнокомандование вермахта) генерал-полковник Кейтель докладывал фюреру: – Колонна наших войск атакована прямо на марше. Благодаря умелому командованию старшего офицера майора Вайса была организована круговая оборона, что позволило нашим солдатам продержаться до подхода других частей, после чего нападавшие поспешно отступили. На поле боя обнаружены неопровержимые улики причастности к инциденту польских военнослужащих. Это… Гитлер прервал Кейтеля: – «Это» оставьте доктору Геббельсу и журналистам. Мне скажите вот что: Манштейн выбрал удачное время для начала операции «Псовая охота»? – Полагаю, да, мой фюрер! – Тогда пусть так и будет! Пусть поляки дорого заплатят за коварство! –… В 15-30 по варшавскому времени поступило донесении от начальника караула о том, что группой неизвестных лиц совершён налёт на склад вооружения; часовой убит, часть оружия и боеприпасов похищена. В части объявлена тревога, и по горячим следам организовано преследование налётчиков. В 16-00 вблизи шоссе, ведущего от Познани в сторону прусской границы, налётчики были настигнуты, завязался бой. В 16-40 выяснилось, что перестрелка идёт не с налётчиками, а с германской частью, которая до этого следовала по шоссе к новому месту назначения. Немедленно был отдан приказ об отходе. В результате инцидента с обеих сторон есть убитые и раненые. Представитель военной прокуратуры закончил доклад и закрыл папку. Президент, который всё то время, пока шёл доклад, сидел, схватившись за голову, перестал, наконец, терзать и без того редкую шевелюру и обратился к полковнику: – Удалось захватить хотя бы одного из так называемых налётчиков? – Ни одного. Ни живым, ни мёртвым, – ответил полковник. – Так, может, их и не было вовсе? Вопрос странный, если не сказать глупый, но прокурор и бровью не повёл. – Были, – твёрдо ответил он. – Тому есть много свидетелей. – Так, может, такие же свидетели есть и среди немецких солдат? – продолжил хвататься за соломинку президент. – Германская сторона утверждает, что таких свидетелей у них нет, – погасил надежду полковник. – Ладно, – вздохнул президент, – можете идти. Когда за прокурорским закрылась дверь, Мостяцкий обратился к министру иностранных дел, который присутствовал в кабинете во время доклада: – Какие меры предприняты, чтобы загладить инцидент? – В ответ на германскую ноту даны твёрдые заверения в том, что инцидент будет тщательно расследован, а виновные понесут самое суровое наказание, – ответил министр. – Ну и извинения, само собой, также принесены. – И что? – как-то вяло поинтересовался Мостяцкий. – Ничего, – вздохнул дипломат. – Пока никакого ответа. В кабинет вошёл секретарь. – Пан президент, звонили из МИДа, прибыл посол Германии. Министр иностранных дел поспешно покинул кресло: – С вашего позволения, пан Президент, я отправляюсь на встречу с послом! ** Как только стало известно, что большая группа немецких бомбардировщиков вторглась в польское воздушное пространство и движется к границе с Пруссией, на всей территории мятежного анклава взревели сирены воздушной тревоги. В Данцигской крепости, где располагался штаб Западной группы войск, в ситуационной комнате собрались старшие офицеры, представители сухопутных сил, авиации и флота. Тут же присутствовал начальник разведотдела. Паники не было, как не было и напряжённого молчания. Собравшиеся переговаривались вполголоса, одновременно поглядывая на огромную карту региона, где каждые пять минут дежурные офицеры передвигали маленькие макеты самолётов, изображающие германскую армаду. Когда бомбардировщики достигли пятидесятикилометрового удаления от границы, не выдержал командующий ПВО. – Прикажете поднять истребители? – приняв строевую стойку, обратился генерал-майор авиации к командующему Западной группой войск генерал-лейтенанту Жукову. – Рано! – отрезал тот. Потом взглянул на растерянное лицо генерала и снизошёл до разъяснений: – Население о возможности налёта с воздуха оповещено? – Так точно! – Наземные средства ПВО в полную боевую готовность приведены? – продолжал допытываться Жуков. И опять услышал: «Так точно!» – Наконец, твои лётчики в кабинах самолётов? – Ждут приказа на вылет, – подтвердил командующий ПВО. – А вот этого я тебе обещать не могу, – усмехнулся Жуков. – Не понял, товарищ командующий… – Скоро поймёшь, – обнадёжил Жуков, одновременно переглянувшись с сидевшим неподалёку разведчиком. – Да присядь ты! – прикрикнул он на замешкавшегося генерала. Когда самолёты достигли линии границы, разговоры стихли. В ситуационной комнате действительно установилась сторожкая тишина. Так продолжалось ровно пять минут, когда было объявлено, что германские самолёты сбрасывают смертоносный груз на позиции польских войск. В зале поднялся гвалт, сквозь который прорвался голос Жукова, обращённый к командующему ПВО: – Теперь понял? Это, кстати, всех касается! После этой фразы гвалт стал резко стихать и Жуков, не повышая голос, продолжил: – Полагаю, только что мы получили подтверждение прогнозов, сделанных в Главкофейне, в том числе и на основании данных, полученных по линии разведки. Германия не предполагала нападать на Пруссию, по крайней мере, не в этот раз. Вся эта мышиная возня возле вверенных нашей опеке границ имела лишь одну цель: немецкая кошка вознамерилась сожрать польскую мышку! Пока собравшиеся в ситуационной комнате офицеры обсуждают неожиданную для многих новость, поясню насчёт Главкофейни. Так армейские острословы называют Главный аналитический центр при Государственном комитете обороны. Как вы, наверное, догадались – шутка с намёком на пресловутую кофейную гущу. А Жуков уже отдавал приказы, соразмерные создавшейся обстановке: … – Беженцев через границу пускать с большой осторожностью. Важно, чтобы на их плечах к нам в тыл не прорвались немецкие части. А такие попытки будут, уверяю вас! Потому солдат польской армии через границу не пускать вообще. Пусть пробираются, или пробиваются к своей восточной границе, там их примут. Что касается гражданских лиц, то принимать, в первую очередь, лиц еврейской национальности, женщин с детьми и стариков. И обязательно с соблюдением разъяснённых мной мер предосторожности! ** Казалось, не телефонный звонок стрекочет, а дребезжат его собственные нервы. Мостяцкий ватной рукой поднял трубку. Звонил министр иностранных дел: – Пан Президент, Германия объявила нам войну! – Уже слышу, – тусклым голосом ответил Мостяцкий и положил трубку. За окном резиденции слышались отдалённые взрывы: германские самолёты бомбили военные объекты в пригороде Варшавы. Известие о начале войны вызвало у варшавян шок. Они, конечно, в большинстве своём, ни в какие манёвры не верили, догадывались, что немцы собираются воевать всерьёз, но не с ними же! Теперь, прислушиваясь к отдалённым взрывам, обыватели гадали: начинать паниковать или чуток погодить? Ведь есть же, в конце концов, англичане… Но когда прибыл берлинский поезд, стало ясно: если англичане где и есть, то не про их, варшавян, честь… Когда по радио объявили о прибытии поезда из Берлина, посетители главного железнодорожного вокзала поначалу пришли в недоумение: как, и сегодня? Дело в том, что уже несколько дней в Варшаву ежедневно прибывало по составу из Берлина. Откровенно сказать, для подавляющего большинства поляков то, что многие немцы прямо-таки изнывают от желания познакомиться с достопримечательностями польской столицы, стало большим откровением. С недоумением и, чего скрывать, с неодобрением поглядывали варшавяне на заполонившие мощёные булыжником улицы группы восторженных немцев, с которыми их примиряло лишь то, что те, похоже, вполне искренне восхищались Варшавой. Да чего там! Некоторые гости настолько влюбились в этот и вправду красивый город, что буквально растворялись в узких улочках. Когда ночью состав пересекал государственную границу, количество выезжающих немцев всегда на десяток-полтора сокращалось от количества въехавших. Правда, на следующий день кто-то из потерявшихся возвращался на родину, следующим поездом, однако количество вновь пропавших не восполнялось. У вас, прочитавших последние строчки, ещё не возникла в голове путаница касательно упомянутых немцев? А что тогда говорить о польских пограничниках! Через несколько дней они сбились со счёта и уже не могли вот так, навскидку, ответить на вопрос: сколько же немцев пока не пересекло взад границу? Недоумение варшавян, оказавшихся в этот день на вокзале, быстро сменилось негодованием. Как так? Немецкие самолёты бомбят военные объекты в пригородах Варшавы, а эти, с позволения сказать «гости», опять припёрлись? И что, они в самом деле станут осматривать город? Надо бы на них взглянуть! И большинство мужчин потянулись к выходу на перрон, сопровождаемые тревожными взглядами польских женщин. Мужчины успокаивающе подмигивали подругам: ничего, мы только посмотрим в их глазки, ну а ежели они покажутся нам чересчур наглыми, то пусть пеняют на себя! В общем, когда поезд замер у перрона, толпа встречающих выглядела весьма внушительно и вела себя крайне недружелюбно. Я бы на месте немцев и двери открывать не стал, не то что выходить из вагона. Но, вопреки моему совету, двери вагонов открылись, притом разом, и перед изумлёнными поляками, как грибы после дождя стали вырастать вооружённые до зубов молодчики в невиданной ранее на варшавской земле форме. Чтобы расчистить дорогу, несколько автоматов изрыгнули свинец и пламя над головами жаждущих драки, но совершенно безоружных польских мужчин. Толпа шарахнулась, кого-то придавили, раздались стоны и призывы о помощи. А германские десантники устремились ко всем выходам с перрона, расчищая себе дорогу пинками и зуботычинами. Выделялся командир, в первую очередь громадным ростом. Отто Скорцени в ЭТОЙ реальности значительно раньше приступил к осуществлению своей эсэсовской карьеры. Десантники выбегали на привокзальную площадь, захватывали весь приглянувшийся им автотранспорт, увещевая несогласных с предлагаемым порядком вещей поляков при помощи тех же пинков и зуботычин; с пытавшимися вмешаться в процесс полицейскими поступали куда как более жёстко – их пристреливали. Набитые десантниками машины одна за другой покидали площадь, разъезжаясь по хорошо известным тебе, дорогой читатель адресам: почта, телеграф, и далее по списку. Резиденция президента Польши значилась в списке под номером один. Потому операцией по захвату главного символа польской государственности руководил лично оберштурмфюрер СС Отто Скорцени. Во время штурма не церемонились. Стреляли во всех подряд, кто попадался на пути с оружием в руках. Скорцени вошёл в кабинет, где то ли бывший, то ли пока ещё нет – пойди, пойми сейчас его статус? – президент Польши под дулами автоматов сидел в кресле, положив обе руки на стол и глядя перед собой ничего не выражающим взглядом. Скорцени мельком взглянул на бледное лицо Мостяцкого, по-хозяйски снял телефонную трубку с аппарата правительственной связи и потребовал соединить его с Берлином. Мостяцкий не шевелился всё то время, пока хозяйничающий в его кабинете офицер СС докладывал в Берлин об успехе порученной ему миссии, но всё же вздрогнул, когда в конце разговора тот гаркнул в трубку: – Да, мой фюрер! Менее почётная, но куда более ответственная задача выпала на долю командира другого десантного отряда – захватить аэропорт. Действительно, захватить ключевые объекты города лихим налётом, конечно, здорово. А вот отразить без серьёзной поддержки контратаку польских армейских подразделений – могут же они когда-нибудь и очухаться? – практически невозможно. Ну, разве что минуты, но никак не часы. Понятно, что польская армия находится в состоянии грогги. Понятно, что германские войска, которые поляки сами пригласили на свою территорию, теперь атакуют их воинские подразделения по всей западной и центральной Польше, а две немецкие колонны форсированным маршем движутся к Варшаве. Всё это понятно. Но несколько часов, чтобы очистить столицу от десантников Скорцени у поляков, однако, есть. Потому параллельно с захватом резиденции президента, почты, телеграфа и далее по списку, был атакован аэропорт. В этот злосчастный для Варшавы и всей Польши день из Берлина прибывал не один, а два поезда с интервалом в пятнадцать минут. Германская сторона, когда обратилась к полякам с подобным предложением, мотивировала свою просьбу огромным количеством страждущих варшавской экзотики немцев. Поляки почесали затылок, поворчали, но просьбу удовлетворили. Какие «туристы» прибыли в первом поезде, вы в курсе. Ну, так я вам доложу: во втором были не хуже. Только второй состав до центрального вокзала не дошёл, остановился на одной из станций в пригороде Варшавы. Помните «туристов», которые пропали во время предыдущих туров? Все они разом благополучно нашлись. Часть поступила под команду Скорцени, часть организовала встречу второго десантного отряда. Их задача заключалась в добыче подходящего транспорта. С чем они успешно справились. Когда состав со второй штурмовой группой остановился, прямо к вагонам подогнали крытые брезентом грузовики, в кузова которых устремились десантники. В отличие от десантников первой группы, они старались казаться как можно менее заметными. Затея удалась. О том, кто находится в кузовах машин, поляки поняли лишь тогда, когда те (машины) прорвались на территорию аэропорта. Бой за аэропорт подходил к концу, когда на полосу приземлился первый германский транспортный самолёт, из десятков подобных аппаратов, что были на подлёте. ** В Польше били в набат, в Европе возмущались, в Москве заседали… Экстренное заседание Госсовета открыл президент СССР Александрович. – Уважаемые коллеги! Я собрал вас здесь, дабы совместными усилиями решить крайне важный вопрос: как нам отреагировать на вторжение германских армий в Польшу? Перед началом дебатов предлагаю выслушать Госсекретаря СССР. Прошу вас, Михаил Макарович! Жехорский поднялся с места. – Уважаемые члены Госсовета и приглашённые господа и товарищи! Разрешите зачитать последние поступившие в адрес руководства СССР международные телеграммы, имеющие отношение к сегодняшней повестке дня. Первая пришла из Берлина за подписью рейхсканцлера Германии Адольфа Гитлера, следующего содержания: «Ставлю Вас в известность, что проводимая на территории Польши ограниченная военная акция имеет целью принудить агрессора… (Под «агрессором» подразумевается Польша, пояснил Жехорский.) принудить агрессора отказаться от захватнических планов в отношении германских земель. По достижению поставленной цели военная операция будет немедленно прекращена. Понимая возможную обеспокоенность близостью театра военных действий к Вашей территории, гарантирую, что с нашей стороны будет сделано всё возможное, чтобы целостность границ Союза, как постоянных, так и временных, не была нарушена». Нельзя сказать, что телеграмма Гитлера произвела на членов Госсовета сколь-либо большое впечатление. Чего-то подобного они ждали. Ведь германские СМИ из всех репродукторов и со всех газетных полос разве что слюной не брызгали, клеймя «польское коварство» и превознося солдат вермахта, «истинных защитников попранных наций». Тем временем Жехорский обратился к тексту следующей телеграммы: «В связи с прямой агрессией Германии против Польской республики, прошу оказать всю возможную помощь». Жехорский замолк. Возникла небольшая пауза. Собравшиеся переваривали услышанное. Ведь, в отличие от первой телеграммы, вторая, с учётом непростых союзно-польских отношений, явилась для большинства полной неожиданностью. Потом один из членов Госсовета поинтересовался: – Это весь текст? – Весь, – подтвердил Жехорский. – А кем подписана телеграмма? – Премьер-министром Польши. Поднялся президент Финляндии Карл Густав Эмиль Маннергейм. Одёрнул маршальский мундир. Доложил по-военному сухо: – Уважаемый господин Президент, уважаемые члены Госсовета, обязан предупредить, что в случае принятия решения об оказании Польше военной помощи Финляндия наложит на него вето! По залу заседаний прокатился сдержанный шумок, а Александрович попенял Маннергейму: – Ну что вы, Густав Карлович, поперёд батьки в пекло-то лезете? Мы ведь и к обсуждению-то не приступили, а вы уже с демаршем. Неловко, право… – Я только хотел сэкономить наше с вами время, – пояснил Маннергейм и опустился в кресло. В отличие от уважаемого Густава Карловича я, дорогой читатель, вынужден поступить обратным образом: отнять несколько минут твоего драгоценного времени, чтобы дать пару-тройку возможно и нудных, но крайне необходимых пояснений. Помните, несколькими страницами ранее из уст Михаила Жехорского прозвучала фраза о том, что с 1 сентября 1939 года что-то пошло не так, не по шаблону ТОГО времени? Наиболее дотошным из вас тогда эта фраза показалась, наверное, несколько странной. Действительно, о каком шаблоне может идти речь, если чуть ли не с первых страниц этого повествования Россия, а следом и весь мир, идут совершенно по иному пути? В защиту Жехорского скажу лишь одно: он имел в виду исключительно события, предшествующие в НАШЕЙ реальности началу Второй мировой войны. И тут, шаблон не шаблон, но определённое сходство присутствует. Первый тест-драйв новейшей германской военной машины (скорее, прототипа) Гитлер провёл в марте 1936 года, введя войска в Рейнскую область. И там и тут – я имею в виду реальности – это сошло ему с рук, а по датам даже и совпало. Это добавило фюреру всех немцев уверенности, и в 1938 году (и тогда, и теперь) Австрия легла под колёса окрепшего германского монстра весьма и весьма комфортно. По расписанию наступил черёд Чехословакии. Мюнхенский сговор повторился – а куда бы все, собственно, делись? А вот в части договора с СССР вышла неувязочка. Не мог в этой реальности Гитлер искать дружбы с государством, чьи войска оккупировали часть Германии (имеется в виду, конечно, Пруссия). И тогда хитрюга Риббентроп предложил ход конём. Германская делегация неожиданно прибыла в Хельсинки. Тогдашний президент Финляндии открыто симпатизировал Германии, и охотно пошёл на подписание торговых соглашений (Конституцией СССР такое не возбранялось). Впрочем, Москва не сильно-то и противилась: торговля – дело выгодное. Так Гитлер, обезопасив себя от объявления войны со стороны сильных держав, в мгновение ока слопал Чехословакию. Маннергейм, сменивший на посту президента Финляндии потерявшего доверие избирателей из-за связей с фашистами предшественника, договора с Германией денонсировать не стал – с чего бы, собственно? И вот теперь, в полном соответствии с буквой союзной Конституции, которая предусматривала возможность объявление войны без согласования со странами – членами Союза исключительно в случае прямой агрессии против самого Союза, или государства, с коим имелось соглашение о взаимопомощи (при чём тут Польша?), президент Финляндии встал на защиту торгового партнёра своей страны. Впрочем, никто ему за это особо пенять и не собирался. Торговля всяко выгоднее войны. Не секрет, что через финские порты с Германией успешно торгует весь Союз. Демарш Маннергейма негодования кого-либо из членов Госсовета, прямо скажем, не вызвал, но неловкость возникла. Слово поспешил взять председатель КИД (Государственный комитет по иностранным делам) Виноградов. – Уважаемый Густав Карлович действительно поторопился со своим заявлением, – взглянув на насупившегося Маннергейма, сказал он. – Дело в том, что у Госсовета нет возможности рассматривать вопрос об оказании военной помощи Польше исключительно на основании озвученной Михаилом Макаровичем телеграммы. Кто-то согласно кивнул, кто-то недопонял, и Виноградова попросили: – Поясните! – Охотно, – кивнул Павел Афанасьевич. – Кем подписана телеграмма? Премьер-министром Польши. Но он не является главой государства, и его подпись под подобным документом, увы, ничего не стоит. – Постойте, постойте, – возразили Виноградову. – Но разве в отсутствие президента, по польским законам, не премьер-министр исполняет функции главы государства? – В этом вы правы, – согласился Виноградов. – Но в том-то и дело, что хотя президент Мостяцкий и находится под домашним арестом, он номинально является главой государства. Представьте, сегодня мы примем… допустим, что примем, – поправился Виноградов, поймав возмущённый взгляд Маннергейма, – решение об оказании Польской республике военной помощи. А завтра Мостяцкий эту помощь официально отвергнет, или, хуже того, подпишет акт о капитуляции. – Второе вернее, – заметил Александрович, после чего в зале вновь воцарилось непродолжительное молчание, которое нарушил тот же Виноградов. – Таким образом, мы не можем обсуждать вопрос об оказании Польше военной помощи, но… – Виноградов лукаво блеснул глазами, – но вполне можем обсудить вопрос об оказании гуманитарной помощи польским беженцам, которые тысячами скапливаются у наших западных границ. – А что, разве наши границы закрыты для пропуска польских беженцев? – удивился кто-то из членов Госсовета. – В основном да, – ответил, поднимаясь с места, начальник Генерального штаба СССР Абрамов: – Разрешите? – обратился он к Александровичу. – Разумеется, Глеб Васильевич, – ответил тот, – Вам слово. Абрамов вышел из-за стола, подошёл к карте, взял в руку указку: – В настоящее время на союзно-польской границе работают те же пропускные пункты, что и до начала германского вторжения. Работают в усиленном пропускном режиме. – Но этого явно недостаточно! Абрамов повернулся на голос. – Безусловно, – согласился он. – По решению ГКО в спешном порядке создаются ещё десять пропускных пунктов, а вблизи границы строятся несколько десятков фильтрационных лагерей, – Абрамов бросил взгляд на Сталина. Тот сидел, посасывая пустую трубку, и подтвердил его слова кивком головы. – И пункты и лагеря приступят к работе по мере готовности, то есть некоторые практически завтра. – Медленно, – обладатель голоса был недоволен. – А нельзя ли привлечь дополнительные людские ресурсы для ускорения строительства? – Это решается, – кивнул Абрамов. – В основном за счёт привлечения строителей из числа польских беженцев. – Вот это правильно, – одобрил Александрович. – Как построят, так и зимовать будут! Это я про лагеря, – пояснил он собравшимся. Потом обратился к терпеливо ожидавшему у карты Абрамову – Продолжайте, Глеб Васильевич! – Слушаюсь! Что касается границы Польши с Пруссией, то в настоящий момент пропуск беженцев там прекращён. Это вызвано тем, что германские войска повсеместно вышли к Прусскому валу. – Я слышал, что по приказу командующего Западной группой войск граница для пропуска беженцев закрывалась при приближении германских войск на расстояние ближе двух километров. Это соответствует действительности? – спросил представитель Белорусско-Литовской Федерации Ярослав Черский. – Соответствует, – подтвердил Абрамов. – Имели место случаи, – не отводя взгляда от маршала, продолжил Черский,– когда не успевших пересечь границу беженцев немцы расстреливали прямо возле наших укреплений. Абрамов взгляда не отвёл. – Генштаб не располагает подобными сведениями, – ответил он. – Но даже если допустить, что подобное зверство имело место, то нашей вины тут нет. – Как сказать, – покачал головой Черский, – как сказать… Закрой наши солдаты границу минутами позже, глядишь, и сохранили бы ещё несколько жизней… – А, глядишь, и со своими бы жизнями распрощались, и допустили бы прорыв границы. Сколько тогда жизней было бы потеряно, об это вы не подумали? – И всё-таки я бы рискнул, – сказал Черский. – К счастью, вы сидите здесь, а Западной группой войск командует генерал-лейтенант Жуков! – жёстко ответил Абрамов. – И именно поэтому на всём протяжении польско-прусской границы не отмечено ни одного боестолкновения между союзными и германскими войсками! Лицо Черского пошло пятнами, он попытался что-то сказать, но Александрович его остановил: – Довольно! Бить своих, чтобы чужие боялись – не наш метод. И вы, Глеб Васильевич, тоже бросьте горячиться, вашего Жукова никто ни в чём не обвиняет. Обрисуйте-ка лучше обстановку на польском театре военных действий. – Слушаюсь! – Абрамов метнул недобрый взгляд в сторону Черского и вновь обратился к карте: – По последним данным, Войско Польское держит оборону на линии Жешув – Люблин – Седльце – Ломжа. Отдельные польские части также продолжают оказывать сопротивление в других частях страны. – Как долго, по вашим расчётам, поляки смогут держать фронт? – спросил Александрович. – Это зависит от многих факторов, – пожал плечами Абрамов. – От нескольких дней до нескольких недель. – Недель, даже не месяцев? – воскликнул Черский. – А что потом? Вы же опять не успеете пропустить всех беженцев через границу. Нет, я больше не буду спорить. Вовремя закрыть границу – ваша прерогатива. И всё-таки я спрошу: а как же люди? Если на границе с Пруссией гибли единицы, то в этот раз могут погибнуть тысячи. Неужели ничего нельзя сделать для их спасения? – Есть вариант! – сказал Абрамов. – Генштаб предлагает создать временную буферную зону шириной в пятьдесят километров от границы, для образования которой необходимо выдвинуть наши войска вглубь польской территории. По залу прокатился шумок одобрения, и даже взгляд Черского, которым он одарил Абрамова, стал заметно теплее. – Что необходимо для осуществления этого плана? – спросил Александрович. – Я имею в виду не военную, а политическую составляющую, – уточнил он. – Я понял, – кивнул Абрамов. – Во-первых, план должен получить поддержку Госсовета… После этих слов взоры собравшихся сошли на Маннергейме. Финский маршал пожал плечами: – Если план, предложенный начальником Генерального штаба, будет одобрен германской стороной, то со стороны Финляндии никаких возражений не последует. – Верно, – поддержал Маннергейма Абрамов. – Во-вторых, план должен быть принят германской стороной. – Павел Афанасьевич, – обратился Александрович к Виноградову, – что скажете? – Скажу, что это более осуществимо, чем то, что у Глеба Васильевича следует, как я предполагаю, «в-третьих», – ответил Виноградов. – И что это? – посмотрел президент на Абрамова. Тот вздохнул. – Прав Павел Афанасьевич. В-третьих, необходимо заручиться согласием польского руководства. Просветлевшие лица членов Госсовета вновь посерьёзнели, а общую тревогу озвучил Черский: – И руководства, видимо, не того, что на командном пункте в Седльце, а того, что под арестом в Варшаве, так, Глеб Васильевич? – Точно так! – подтвердил маршал. – Тогда всё пропало, – убитым голосом произнёс Черский. – Ничего не пропало! – Сталин поднялся с места. – Если мы доставим президента Польши на нашу территорию, то ничего не пропало, – повторил он. – Я прошу, товарищи, поручить это мне! Жехорский, Абрамов и Ежов покидали Кремль в одной машине. – Нет, каков Иосиф! – то ли восхищался, то ли возмущался Жехорский. «Поручите это мне», каково? А ты, Ёрш, чего молчишь, – покосился на друга Михаил. – И почему промолчал на Госсовете? Ведь у тебя наверняка есть свой план по вызволению Мостяцкого? – Как не быть, – усмехнулся председатель КГБ. – Как и у Генштаба, нет? – Да, – подтвердил Абрамов. – А ты что, – зыркнул он глазами на Жехорского, – думал, ГРУ зря хлеб ест? – Ну, ты неправ, – как бы пожурил Абрамова Ежов, – Шеф в эту сторону вообще не думал. Нет у него под рукой специальных подразделений, значит, и думать ему о чём-то подобном незачем! – А у Сталина, выходит, есть… – пропустив мимо ушей подколку Ерша, задумчиво произнёс Михаил: – Так есть или нет? – обратился он к друзьям и сам же ответил – Есть. И имя ему… … – Судоплатов! – закончил за него Ёрш. ** Когда-то, году, верно, в 1927, Ежов спросил у Абрамова: – Тебе фамилия Судоплатов о чём-нибудь говорит? – Как же! – сразу откликнулся Глеб. – Был в НАШЕМ времени легендарный чекист Павел Судоплатов, ты его имеешь в виду? – Именно его, Судоплатова Павла Анатольевича, – подтвердил Ежов. – Я так понимаю, – внимательно посмотрел на друга Абрамов, – что вопрос задан неспроста? Он уже попал в твоё поле зрения, да? Колись! – Так некуда дальше колоться-то! – рассмеялся Николай. – Ты меня расколол до самого, можно сказать, нутра. Да, Павел Судоплатов уже несколько месяцев находится у меня под колпаком. – И где ты его выудил? – поинтересовался Глеб. – Не поверишь, – сделал страшные глаза Николай, – чуть ли не из-под юбки у твоей жены!.. … |
0 комментариев